Я колеблюсь. Сказать ему? Но я совсем не чувствую той прыти и уверенности, как он, со своим намеченным планом жизни.
— Я бы хотела написать книгу…
— В этом тебе наша работа точно не поможет, хотя… — он снова смеется. — Удачи, в общем!
— А я бы хотела поработать в аудите — я же только получила аудиторский сертификат, — вдруг подает голос Рика, которая до этого сидела и слушала, вцепившись руками в бумажный стаканчик с кофе.
Потом она замолкает. Дальше мы едем молча, каждый погруженный мыслями во что-то свое.
Однажды, когда у нас в очередной раз к черту летит один из многочисленных отчетов, я спрашиваю Тома:
— А что разработчики? Ты у них узнал?
— Разработчики будут только завтра утром, я послал им мэйл с описанием ситуации и вопросами, — отвечает Том.
Я немного волнуюсь, затрагивая эту тему. Мы сидим в переговорной вдвоем. Марк, который должен быть с нами, еще не подошел. Мы с Томом не общались наедине с тех пор, как у нас вышел разлад из-за этих же самых разработчиков из Индии. Они даже не знают, что стали камнем преткновения между нами.
Мне представляется группа индийских мужчин-программистов, может, целый отдел или департамент, который занимается софтом, разрабатывает внутренние программы, пишет коды. Неопределенное количество разработчиков. Десять? Пятнадцать? Сколько их? О них всегда говорят во множественном числе, и я тоже.
Выясняется, что разработчиков трое. Даже не так. Трое на весь наш департамент, а к нашему отделу и вовсе приписан один Гурав и изредка включается Махеш, но толку от него никакого, потому что все коды писал Гурав и он знаком с нашими процессами и тем, что нам нужно. Так что наши неопределенного количества, неназванные множественные разработчики — это Гурав.
Не глядя на меня, Том рассказывает, что Гурав сломал правую, рабочую руку и вынужден вносить правки в системы левой рукой, чуть помогая себе зафиксированной правой.
— Подожди, — спрашиваю я у Тома, не веря своим ушам, — но почему мы не поднимем этот вопрос с партнерами? Нам очевидно мало одного человека. А если с ним не дай бог что-то случится? Вообще никто не будет знать, что делать! Нам нужен бекап![7]
— Нужен, — невозмутимо соглашается Том, — я об этом много раз говорил Стиву.
— И?
— Стив в курсе. Пока все так.
— Ясно.
Мне жалко наших разработчиков.
Тут приходит Марк и говорит:
— Разработчики сами должны тестировать системы, когда они вносят туда изменения! Что это такое — они присылают их нам сюда с ошибками!
— Разработчики не могут вносить изменения и потом еще и тестировать, поэтому тестировать должны мы, — отвечает Том твердо.
— Почему не могут — это их обязанность! — Марк удивлен и возмущен.
— Не могут, потому что им нужно вносить изменения еще в двенадцать систем, а разработчики повредили руку.
Марк ничего не отвечает. Он смотрит на нас, как будто нас нет, потом переводит тему на отчеты. Мы, как всегда, обсуждаем, вносим предложения, намечаем цели и сроки.
Зато Том больше не злится на меня. Каждый день он приносит в офис маленьких резиновых крыс из упаковки по девяносто девять пенсов и подсовывает их всем в сумки и карманы. Вечером, придя домой, я лезу за ключами и обнаруживаю в сумке крысу.
На следующий день приношу ее на работу и протягиваю ему. Он пожимает плечами:
— Это не мое.
— Твое-твое — забирай. Ваши пристрастия к резиновым грызунам всем известны, уважаемый.
— Оставь себе.
— Вот еще.
— Может, это подарок.
И впервые за долгое время смотрит прямо на меня и не отводит глаз. Я почему-то очень смущаюсь и, кажется, не могу скрыть свою радость.
Мы Диной и Лешеком берем в аренду машину и едем в Гластонбери. Я думаю о том, что из всех европейских наций поляки и румыны больше всего терпеть не могут русских — старые счеты. Но здесь мои лучшие друзья и самые близкие по духу люди — румынка и поляк. Восточный блок. Тереза только выпадает.
— Я купил гитару, — говорит Лешек в машине. Дина за рулем, он сидит с ней рядом. Я — на заднем сиденье. Мы выбрались из города, и теперь мимо нас пролетают желтые поля, и солнце светит чуть сбоку.
— Ты играешь? — спрашиваю.
— Нет, но вот решил начать.
— Я тоже всегда хотела научиться играть на гитаре, — вставляет Дина, глядя на дорогу. — Мой дядя никогда не учился, а играет очень хорошо. Он не знает аккордов вообще — подбирает на слух.
— Разве так возможно? — удивляюсь я.
— Да! Он просто чувствует звуки. У него идеальный музыкальный слух.
— Я тоже всегда хотела играть на гитаре…
— Ну а что? Купи гитару и учись, — у Лешека все просто.
— Так это дорого, наверное, и как учиться? И так времени нет ни на что…
— Простенькую гитару можно фунтов за пятьдесят купить, а подержанную — даже дешевле. А где учиться — в интернете полно видео-уроков, там и аккорды можно выучить!
— Да? — Мне не верится, что все так просто.
— А давайте вместе! — предлагает вдруг Дина, — я куплю гитару, Ксения — тоже, и выучим по песне каждый. Будет такое соревнование. Через месяц проверим, что у кого получилось.
— Я — за, — говорит Лешек.
— Ого! Как у нас все быстро. Хорошо, я — в теме.
— Я знаю, какую хочу выучить песню, — Дина уже в азарте и тут же начинает что-то напевать. Ни я, ни Лешек не узнаем.
— Ну как же, ну вот! — И она снова поет: куплет, потом припев. — Нет?!
Мы этой песни не знаем. Зато начинаем вспоминать другие, тут же напеваем.
— А я не умею петь, — говорит Лешек.
— Ну и что? Мы тут все не умеем — пой!
— Я не могу.
— А слова ты знаешь? — спрашивает Дина.
— Слова знаю.
— Пой как можешь. Какая разница? Ты же не на сцене! В машине можно петь как угодно.
— Да? Тогда сейчас…
— Только громко, — предупреждает Дина.
И он замолкает, словно собираясь внутренне, как перед прыжком, и мы тоже замираем, только машина все так же едет, и мелькают мимо деревья. Даже солнце зашло за облака.
— Ну! — не выдерживает Дина.
И Лешек начинает петь. Что-то на польском. Сначала тихо, дрожащим, неуверенным голосом, но потом как будто ему самого себя становится мало, и он начинает петь громче. Громко-громко. На всю машину. Почти кричать. И в этот момент солнце выходит из-за туч, и его луч бьет нам прямо в лобовое стекло, слепит в глаза. Дина что-то вскрикивает и шарит рукой в лежащей рядом сумке в поисках очков. Лешек фальшивит, но продолжает петь. Голос его звучит громко и уверенно. От внезапной кинематографичности момента с его пафосом и озаренным солнцем Лешеком, поющим так, словно ему медведь на ухо наступил, но и не думающим прекращать, я начинаю смеяться и долго не могу остановиться. Потом уже Дина и Лешек смеются вместе со мной, о чем-то переговариваются. Кажется, Дина спрашивает, что эта за песня, а я просто смеюсь. Мне хорошо и беззаботно, и кажется, что мы въехали только что в другую реальность.
В Гластонбери мы долго лежим на земле на вершине холма и смотрим в небо. По преданию этот холм — то, что осталось от мистического острова Авалон, столетия назад окруженного водой, на который Гвиневра привезла раненого короля Артура, где он и скончался. У подножия — место, где была его могила. Я отключаюсь, и мне что-то снится. Когда открываю глаза, вокруг летают вороны, поглядывают на нас. Они — хозяева этих мест.
Весь склон в кроличьих норах, когда мы спускаемся, один кролик сигает в сторону в метре от меня. А может, это заяц… Уже спустившись, я оглядываюсь наверх, на пройденный путь: на склоне вдалеке пасется кроликов шесть, если не больше. Просто они прячутся с той стороны, где люди не ходят, и умело сливаются с землей и травой.
В аббатстве Гластонбери ходим по развалинам. Солнце светит, и тепло, я задерживаю взгляд на одиноко стоящем, расколотом своде арки — все, что осталось от храма. Он возвышается как напоминание об ушедших эпохах, о том, чего никогда больше не будет.
Заходим в здание старинной кухни. Под потолком летает синица. Наверное, она туда случайно залетела и не может выбраться. Пока я смотрю на нее, она все мечется и мечется, взлетает выше, под самый свод, но там никаких лазеек — они заделаны. Единственный выход — через дверь, в которую мы зашли, но так низко она не решается спуститься — наверное, нас боится.
Мне вдруг становится очень ее жалко, но выпустить ее оттуда, как я однажды дома выпустила трясогузку, раскрыв окна и отойдя в сторону, невозможно. Пять часов, и пора идти — аббатство закрывается для посетителей. Мы уходим, а я надеюсь, что после того, как люди ушли, она перестала пугаться и вылетела.
Мне везет. Отчетов становится так много, что нас разделяют по небольшим командам. С Кейтлин мы делим зоны ответственности и не мешаем друг другу. Всем остальным розданы четкие инструкции. Я работаю с Диной, а Рика — с Кейтлин. Чем меньше я пересекаюсь с Рикой, тем лучше. Кейтлин считает, что я несправедлива к ней. Ну что ж. Пусть теперь сама попробует.
Я забрала у Рики все задачи по тестированию, и теперь мы с Диной настраиваем этот процесс сами. Больше никакой неопределенности, хаоса и переправления файлов руками. Мы вообще забываем про Рику. Они с Кейтлин что-то мудрят с отчетом по социальным выплатам. Мы туда даже не суемся — пускай справляются без нас.
С Диной легко. Никаких недомолвок.
Рике я никак не могу простить, что ее оценили лучше, чем Дину, и что она наговорила что-то про меня Стиву. Я злюсь на нее, но в то же время понимаю, что она не виновата. Так работает система, и она просто вела себя эффективно в ней. Играла по ее правилам. Как Ксавье.
Я пытаюсь сохранять непредвзятость. Иногда за обедом мы с Рикой болтаем о жизни. После того как она подставила меня перед Стивом, у нас установились непонятные отношения. Мы ничего не обсуждаем, словно никаких недоговоренностей между нами нет. Ведем себя как люди, которые долго и яростно конфликтовали, но потом решили оставить все в прошлом и пытаются быть друг с другом деликатными, держаться в границах, и изображают доверительное общение.