— Что ты будешь пить? — спрашивает Том, по английской традиции отправляясь покупать напитки для всех.
— Апельсиновый сок.
— Понятно, пиво.
Не моргнув глазом, он уходит. Интересно, а какое занятие больше подошло бы Тому, чего бы он хотел.
— Том, а чего ты хочешь? — спрашиваю я, когда он ставит передо мной стакан с апельсиновым соком.
— А я хочу выиграть в лотерею, — отвечает он, не задумываясь.
— Это неинтересно — дело случая, на это никак не повлияешь.
— Не повлияешь, — соглашается он, — но можно покупать лотерейные билетики.
— Ты покупаешь? — улыбаюсь я, вспоминая анекдот в тему.
— Каждую неделю. Однажды я выиграю, — и смотрит, как всегда, в лоб, ни тени улыбки.
Ни с того ни с сего я спрашиваю Ксавье: «А у тебя есть братья и сестры?»
Ксавье оглядывается на меня. Да, говорит этот зазнайка, всего их пятеро: два старших брата, старшая и младшая сестры, а он четвертый. Нашел в телефоне фотографию, показывает. А там — словно заставка к древнему сериалу «Династия» на французский манер. Красивый холеный французский клан с кучей всевозможных детей, внуков. Эти его братья и сестры, их дети. Мужчины поголовно в поло, женщины в летних платьях и как одна чем-то похожи на принцессу Каролину Монакскую. «Old money», сказала мне про его семью Рика.[8]
Цепляет что-то на этом фото, намек на то, чего я не знаю: хитросплетения отношений и эмоций. Там же целая Санта-Барбара за этой фотографией. Вот его средний брат, очень красивый, и на которого Ксавье невероятно похож, только видно, что брат совсем не прыгучий — скорее, устойчивый. Я смотрю удивленно то на фотографию, то на Ксавье: «Ты так похож на брата!» Он не реагирует. А он и правда похож, и, наверное, ему это говорили миллион раз. Может, его с ним сравнивали, ставили в пример, брат, скорее всего, успешен и спокоен… И вдруг уже кажется, что дело совсем не в самолюбовании и эгоизме, а в попытке любой ценой привлечь к себе внимание, получить одобрение…
— Слушай, а чем они занимаются? Они во Франции живут? Вы из Парижа? А где ты родился? — я жадно расспрашиваю его обо всем сразу.
— О! Столько вопросов! Может, мне созвать отдельную встречу для этого?
— Да вы просто как какая-то книга.
Сто чертовых лет французского одиночества.
— Ну да, у каждого что-то свое…
Вспоминаю вдруг, как пару недель назад на очередной нашей встрече, предваряя его отчет, который шел последним, я сказала стандартную английскую фразу: «A теперь, last but not least, Ксавье с отчетом о…»[9]
И как он тогда вдруг выпал из своей постоянной стремительности, посмотрел на меня щенячьими глазами и сказал неожиданно искренне, так, словно мы были одни, а я призналась ему в любви:
— Спасибо за это!
— За что? — не поняла я.
— Ну вот за это — last but not least…
…Ухожу я рано. Снова иду по мосту навстречу одноглазой башне и останавливаюсь посередине — просто задержаться здесь. Раз уж говорят, что завтра погода испортится, то хочется впитать в себя остатки летнего тепла. Слева — офис и госпиталь. Справа — Биг-Бен. За спиной — «Лондонский глаз» и Южный берег, а впереди вдалеке виднеется Сент-Джордж-Уорф, где я прожила первые полгода, и здание МИ-6. К нему вдоль реки ведет дорога, по которой я столько раз шла домой, неся на плечах то незримое и бесплотное, что навалилось на меня. И неожиданно я чувствую, что Лондон заканчивается. Как заканчивается, почему заканчивается — ничего не знаю. Словно это был «проект», непонятный глобальный эксперимент, и он завершается. То, что должно было произойти, произошло. Понять все это можно будет уже позднее, потом, а пока вот так.
В этот момент на Темзе перед моими глазами разворачивался речной пароходик. Небо слева, там, где контора, темнеет наползающими тучами — будет дождь и, может, даже гроза. С другой стороны моста ряженый шотландец играет на волынке. Все для туристов! Воздух пахнет нагревшейся на солнце пылью. Мне тепло и легко, и я думаю, что вот этот момент я точно запомню навсегда, очень хорошо, во всех деталях, образах и ощущениях.
C понедельника начинается новая жизнь без Ксавье.
После него не остается ничего.
Ничегошеньки.
До свидания, Ксавье.
Поминай как звали.
Как будто и не было тебя.
Недели полторы спустя мы с Кейтлин пьем кофе на кухне. Теперь она вместо Ксавье — менеджер по внедрению проекта. Вечно спокойная и собранная, впервые она кажется слегка растерянной.
— Ты знаешь, ничего нет, никаких данных и заметок… — задумчиво говорит она, — даже плана внедрения нет. Вместо него какая-то отписка. Не могу поверить, что весь год мы внедряем такой сложный проект с этой филькиной грамотой.
Ксавье так и не написал никаких заметок. Я попиваю кофе и жду, что будет дальше: интересно, теперь кто-нибудь вспомнит мои слова, увидит, что половина его работы — не более чем пыль в глаза.
Впоследствии вскрываются факты «успешных» договоренностей, заключенных Ксавье с клиентом. Даже Марк хмурится и сдержанно говорит: «Надо ему написать, чтобы он точно разъяснил, в чем дело». Но Ксавье уже далеко. Вне пределов досягаемости. Его больше нет. Он блистает и молотит языком где-то в другом месте.
— Тебе не нравится Ксавье, — посмеивается надо мной Лешек, когда я рассказываю ему и Дине про план по внедрению, точнее, про его отсутствие.
Я смотрю на подмигивающего мне Лешека.
Мне не нравится Ксавье?
Вообще-то, я от него в восторге. Он великолепен. А его мозг феноменален. Ассоциативные ряды и быстрота, с которой он их создает и отслеживает, доставляют мне поистине эстетическое удовольствие. Эмоциональная и интеллектуальная гибкость, с которой он подходит ко всему, чем занимается, позволяет ему стремительно достигать задуманного. По мне, так это очень круто. Он один из лучших.
Но я думаю о другом. Та же гибкость, практически ничем не ограниченная и не сдерживаемая, выливается в феноменальную беспринципность. И она словно исключает значимость любых других людей вокруг, кроме него самого. Относительно значимыми могут быть только те, кто как-то способствует достижению его целей. Люди в его картине мира словно не существуют сами по себе.
Я не знаю, куда его дальше занесет жизнь. Я не сомневаюсь, что он будет успешен и галопом пронесется по карьерной лестнице, преодолевая преграды во всем, что можно измерить, потрогать, пощупать, оценить в деньгах. Я также уверена, что однажды он упрется в тупик, столкнется с чем-то, что не будет подчиняться его навыкам, уловкам и не падет перед быстротой его ассоциативного ряда. Не знаю, что сделает он тогда. Может, это его горизонт, за который он не сможет выйти. Он пожмет плечами, откинет непонятное и запредельное как некую бессмыслицу и удовлетворится тем уровнем, на котором он всегда и во всем успешен. Но, может, он захочет шагнуть дальше, и тогда ему придется узнать, что есть вещи, в которых он совершенно ничего не умеет и не понимает. Они не определяются ни гибкостью, ни быстротой реакции, ни умением приспособиться. Они могут быть жесткими и бескомпромиссными, мимо них нельзя проболтать себе дорожку языком. Это что-то из разряда странного и далекого от многих, кого засосало в рутину города и корпоративного сектора. Что-то неназванное, что всегда стучится к каждому изнутри, откуда-то из глубины…
Когда-нибудь то, от чего он упорно и успешно бежит на высокой скорости, настигнет его. Что произойдет тогда? Я бы хотела на это посмотреть.
Часть 5Осень. Калейдоскоп
Для некоторых пара пустяков сказать или сделать нечто такое, что для других совершенно неприемлемо. Соврать, например. Что означает сказать явную и очевидную неправду. Или сказать одно, а потом — в другой обстановке или перед лицом других людей и обстоятельств — что-то противоположное. Или бесконечно нести околесицу, повторяя ее по десятому кругу. Масса проявлений чего-то неприемлемого.
В конторе это негласно одобряемая норма поведения. Она ведет к успеху и быстрому карьерному росту. Тереза такая. Рика. Ксавье. Марк. Чтобы быть в обойме, надо подстраиваться, участвовать в игре. Этим так или иначе занимаются почти все. Никто не хочет драмы, никто не хочет битвы, противостояния. Зачем? Лучше сохранять видимость доброжелательных отношений и страдать молча, тихо, потому что все равно ничего не изменить. Кейтлин в последнее время играет в подружку Терезы, приносит ей кофе, смеется над ее шутками, поддакивает и занимает ее сторону в спорных моментах. Том молчит, смотрит в компьютер и иногда — мне в глаза. Рика улыбается. Эдна — как всегда, африканская жрица. Ничто не может ее поколебать: она уверенна и спокойна. Дейв соглашается со всем, использует необходимый минимум слов и рисует звездочки на краю презентации. Марк кивает с сосредоточенным видом и на все говорит: «Молодцы! Отличная работа». Все сохраняют хорошую мину и максимально избегают любого прямого и явного конфликта.
В памяти возникает лицо Ксавье: «Людям нужны те, кто решит их проблемы, они не хотят слышать про сами проблемы, они хотят знать, что все хорошо и есть выход».
Интереснее всего — Дейв и Марк. Они работают с Терезой напрямую, но откровенно ее избегают, не соприкасаясь с ней без явной необходимости. Много делают, меньше болтают (кроме Марка — он все равно много болтает), разбираются в происходящем. Любой из них избавился бы от нее при первой возможности. Меня это интригует. Вот, скажем, Дейв. Он даже не смотрит в сторону Терезы, и если говорит что-то в ответ на ее вопрос, то односложное, опять же, не глядя в ее сторону. Почти всегда соглашается. Я думаю, как он может соглашаться, когда она обращается к нему таким тоном, словно он мальчик на побегушках, и требует от него всякие бредни? «Дейв, ты должен отправить клиентам отчет по налогам». Как будто он ее подчиненный. Но они же на одном уровне! И налоги — это его сфера компетенции, с какой стати она им помыкает?! А его словно не трогает вообще. «Конечно, Тереза! Обязательно!» — отвечает он громко, как школьник, глядя на листок бумаги перед собой, который он в этот момент исписывает рисунками: чертит что-то, обводит, штрихует жирно-жирно. У меня не укладывается в голове, а у него — полный дзен.