— Я даже не мог встречаться с девушками. Если бы она узнала, то использовала бы это против меня в суде. Теперь ты понимаешь, какая трагедия разыгралась в моей жизни, — заканчивает он.
Я задумчиво попиваю мой спрайт и только качаю головой. Не знаю, что ему сказать, потому что то, что сказать хочется, совершенно точно озвучивать нельзя: «Арун, ну ты дурак! Как можно было жениться на первой попавшейся тетке, вообще ничего не зная о ней? Или верить на слово? Как можно было не проверить ничего? Хотя бы не подождать побольше времени, присмотреться? А уж когда она вынесла твою квартиру… Но даже если это нормально и по индийской традиции, то после того, как она обвинила тебя в побоях и подала в суд, уж точно не должно было остаться никаких иллюзий!» Не жизнь, а какой-то болливудский триллер. После такого не удивляешься, откуда берутся сюжеты индийского кино.
— Я не знаю, за что мне это? Почему такое произошло со мной? Я был таким веселым, все в моей жизни складывалось удачно. Как это могло случиться? А главное, — продолжает он, — если бы я обратил внимание, какое у нее недовольное лицо на свадьбе. На фотографиях со своими родственниками она улыбается, а с моими — мрачная! Но я ничего не замечал. Мы потом решили разузнать о ней побольше, отец поехал в ее университет, а потом в квартиру, где она жила. В университете о ней очень плохо отзывались, а соседи сказали, что она вела разгульный образ жизни, выпивала, водила к себе компании, ругалась со всеми. Даже в больнице, где она работала, о ней осталась плохая память. Ни один человек о ней хорошего слова не сказал! Если бы мы только все это знали до свадьбы…
И тут мне кажется, что моя собственная ситуация не так уж сильно отличается от его. Разве я сама не приехала в Лондон, мало представляя, что здесь происходит на самом деле и с кем мне придется работать? То, что мне рассказывал Гюнтер, пока я была в Москве, не было, строго говоря, неправдой, но представляло из себя лишь верхушку айсберга. Что там под водой, из Москвы было не увидать и даже не предположить. Конечно, мы с Аруном оказались слишком беспечными и легкомысленными в ситуациях, где могли бы подстраховаться получше! Или не могли? Как будто всегда можно подстраховаться и заранее соломки подложить. Если бы. Вышло то, что вышло, и сейчас важно разобраться с тем, что имеем, а не стенать о прошлом и посыпать голову пеплом. Никто тут не дурак, и мы оба — дураки.
Близится время выпускной церемонии, нам пора.
Само действо проходит в центральном зале, созданном по проекту Кристофера Рена, архитектора собора Святого Павла в Лондоне. Перед церемонией гуляем по городу. Арун забирает специально пошитый плащ и костюм, квадратную шапочку с кисточкой. Заходим в старинную церковь с разноцветными мозаиками. Я прикасаюсь к массивным деревянным скамьям и пытаюсь соединиться с мыслью, что они были здесь еще в двенадцатом веке, сколько народу на них сидело за эти столетия.
Все строго по традициям. По очереди приглашаются студенты разных уровней из разных колледжей. Через полчаса однообразных повторений становится скучно, но Арун просил, чтобы я его побольше фотографировала, и я, забравшись на балкон вместе с прочими зрителями, изображаю из себя папарацци.
Хорошо вырваться из Лондона. После церемонии мы сидим с его однокашниками в пабе у главного зала. На улице разражается гроза, и я прикидываю, как же поеду домой. Арун предлагает остаться до завтра и повеселиться, но мне уже надоело. Я быстро устаю от людей.
Гроза спадает. Стою на выходе из паба и смотрю на улицу. Летний дождь успокаивающе действует на меня. Его капли сотрясают цветочный куст рядом. Зеленая, блестящая от дождя листва и бело-розовые пышные цветы рядом со старинной оксфордской стеной из коричневого кирпича. Я все смотрю, как он дрожит и шумит под потоками воды, и меня неожиданно захлестывает чувство блаженства и свободы. Словно в этой точке есть выход, какой-то ответ, который я не понимаю, но который вдруг разворачивается во мне без слов и определений, скорее как ощущение и состояние.
Рядом курят паренек и девушка. Начав с погоды, мы болтаем о том о сем. Девушка приехала из Венгрии и хочет быть джазовой певицей, а пока работает в пабе и иногда поет в нем. Парень учился на инженера, но понял, что денег ему на этом не заработать, и решил переучиться на финансиста. Сейчас он в Оксфорде осуществляет свою мечту. Что же это такое — люди переучиваются на юристов или финансистов, чтобы работать в какой-нибудь конторе в Сити и за хороший куш отдавать миру финансов свою душу. Я думаю про офис. Не в первый раз сталкиваюсь с подобной метаморфозой. Линда, например, училась на биолога, а потом переучилась на сотрудника кадров, и оттуда как-то эволюционировала в проектную деятельность. Ксавье изучал робототехнику, но торчал с нами в офисе, делая что-то крайне далекое от робототехники. Аруна мне проще понять: в Индии, как и в России, ценятся понты, разные корочки с красивыми названиями, показной статус и демонстрируемые всем деньги. Его обучение в Оксфорде отлично вписывается в стандарты, принятые и у нас. «Я получил МБA в Оксфорде», — может сказа[10]ть кто-то как бы невзначай, но с полным осознанием, что скрывается за этим сообщением: я крут, я очень крут, гораздо круче вас, кто не учился в Оксфорде и не получил там МБА.
— Арун, и как тебе учеба? Много полезного? — спрашиваю я его.
— Да нет, все ерунда, — отмахивается он, — понимаешь, большинство из того, что нам рассказывали — просто common sense, зашитый в красивые словесные конструкции. Самое важное в МБА — это люди.[11]
В восемь я возвращаюсь в Лондон. Арун провожает меня до автобуса. По пути домой погружаюсь в свои мысли, глядя на стекло, по которому стекают толстые капли дождя. От автобусной станции рядом с вокзалом Виктория ко мне идет прямой автобус. Часов в одиннадцать я уже дома.
В один из осенних выходных меня снова заносит к Тауэру. В ближайший «Старбакс» рядом с корпоративной квартирой, откуда началось мое пребывание в Лондоне. Что-то ударяет в голову: я хочу вернуться на то место, откуда все началось.
Почти достроили большую стеклянную дуру — небоскреб перевернутой формы, где верхушка шире основания. Сейчас завершают крышу, а когда я приехала, ее только начинали: верхние этажей десять стояли без облицовки, каркасом наружу. Башня росла у меня на глазах — я видела ее из окна офиса.
Утреннее солнце слепит глаза, хотя я мерзну от холода — день еще не разгулялся. Улицы пустынны, но уже бойко ездят такси. Я сижу в кафе с видом на небольшую церквушку. В помещении тепло. Кроме меня, два человека. Бармен занят своим делом. Я вслушиваюсь в окружающее пространство. Ничего конкретного, приятно играет любимая музыка школьных лет — альтернатива 1990-х. Изредка кто-то проходит мимо окна, у которого я сижу.
Что происходит? Мы, наш мини-мир, просто никак не сработались. Настолько, насколько могут не сработаться люди. Сначала я винила себя — я не могу найти ни с кем общий язык, я упертая и негибкая, я спорю. Потом я винила их — они виноваты, потому что идиоты, они беспринципны, эгоцентричны, корыстны и пойдут по головам. Потом я винила руководство — эти все видят и ничего не предпринимают, потакают безумию, самоустраняются, раз за разом принимают неудачные кадровые решения. Но сейчас я сижу в кафе, пью карамельный латте, ем огромный кусок шоколадного пирога, который подстегивает уровень глюкозы в моей крови, дает приток быстрой энергии и заставляет мой мозг бешено работать, — и не понимаю, что же в действительности случилось и кто виноват.
Прочитала однажды в интернете: «Люди сами всегда соберутся, разберутся, самоорганизуются и найдут общий язык». Ха! Ничего подобного. Шансы равны. Могут найти общий язык, а могут и нет. Мы не нашли, хотя время от времени делали попытки и казалось, что вот-вот… Что нам всем помешало?
Может, нам не хватает любви? Мне кажется, что мое сердце вырвали и покромсали на кусочки, и из-за этого я никогда уже не смогу никого полюбить, не смогу радоваться жизни, не смогу открыться хоть кому-нибудь. Мне так плохо, что нет сил даже осознавать это, поэтому я думаю о чем-то другом, я переключаюсь и рационализирую, я строю планы и стараюсь им следовать, я сверяю действительность с моими ценностями, я делаю расчеты и мыслю здраво, рассуждаю логически, и у меня складно получается…
Я решаю прогуляться до собора Святого Павла. За весь год я ни разу не побывала там.
На углу между Грейт-Тауэр-стрит и Лоуер-Темз-стрит, где в прошлых веках казнили преступников — вешали, топили и четвертовали, — паб, который так и называется: The Hung Drawn and Quartered. Я подхожу ближе и читаю табличку на стене:[12]
I went to see
Major General Harrison
Hung Drawn and Quartered.
He was looking as cheerful
As any man could
In that condition.[13]
В соборе я оказываюсь перед самым началом небольшого сольного концерта органной музыки. Остаюсь послушать. Приезжий норвежский органист играет несколько скандинавских произведений. На одном из них к нему присоединяется хор девочек из младших классов. Для уха более привычно сочетание «хор мальчиков», но тут именно девочки.
Хочется отрешиться, включиться в музыку и дать ей унести себя, но не тут-то было. Непрекращающимся фоном вокруг происходит что-то непонятное, отвлекающее. Женщина рядом без конца аккомпанирует, шмыгая носом. Мужчина передо мной вертится и высматривает кого-то в задних рядах. Первая исполненная вещь — тема, написанная специально для свадьбы. Она взрывает пространство собора потоками радостного мажора, бодрит и утверждает жизнь, обычную, счастливую, земную. Но после все другие мелодии, что играет норвежский органист, не складываются воедино, распадаются на части, льются в зал потоками хаоса, начинающаяся тема вдруг обрывается на полуноте, ее сменяет другая, также резко обрывающаяся, в середине третьей темы врываются мотивы из первой. Я не могу собраться. Происходящее сбивает меня с толку, нервирует. То ли я не умею оценить эту музыку, то ли и правда она несколько невнятная. Спросить некого. Жду хора.