Но… в его голосе прозвучало облегчение, когда он снова заговорил.
– Ты нашла ее, – пробормотал Tío Рикардо.
– Все благодаря магии золотого кольца. – Я переступила с ноги на ногу, оглядывая предкамеру, наполовину погруженную в полумрак. Здесь было не так много артефактов, как в другой, меньшей комнате, которую Уит назвал сокровищницей, но все же тут тоже были бесценные предметы. Статуэтки и мебель, горшки с медом и шкатулки с драгоценностями. Правда накрыла меня, словно цунами, и у меня перехватило дыхание, как только эта мысль овладела мной.
Мой дядя проницательно уставился на меня.
– Значит, ты тоже это поняла.
Я заговорила едва слышным голосом:
– Papá нашел эту комнату перед тем, как… умер. Ведь он забрал отсюда что-то из вещей Клеопатры и отправил мне по почте.
– Золотое кольцо. Вот как ты смогла найти это место. Он должен был отдать его мне.
Напряжение повисло между нами, отравляя воздух. Шепот страха прозвучал совсем рядом. Я была одна, под землей, без оружия, лицом к лицу с человеком, которого едва знала.
Тихий глухой звук донесся со стороны потайной лестницы. В комнате стало светлее, когда появился Абдулла, на лице его играла радостная улыбка. Он протиснулся в проем, следом показался Уит. В руках оба сжимали тонкие факелы.
У Абдуллы отвисла челюсть, и на его темные глаза навернулись слезы. Мой дядя шагнул к нему, и они обнялись, смеясь и быстро переговариваясь по-арабски.
Я растерялась, наблюдая, как ловко мой дядя дурачил своего шурина. Tío Рикардо напоминал змею, поджидающую удобного случая, чтобы накинуться на жертву. Он мог обмануть Абдуллу точно так же, как моих бедных родителей.
Уит подошел ко мне.
– С вами все в порядке? Я бежал всю дорогу.
Я взглянула на него и заметила, что прядь волос, которая падала ему на лоб, стала влажной от пота. Напряжение, которое я чувствовала ранее, исчезло.
– Ты бежал всю дорогу? – пробормотала я.
Уит пожал плечами.
– Так поступают друзья.
Абдулла и Tío Рикардо исследовали предкамеру, восхищаясь каждой вещицей. Они ни к чему не прикасались, а лишь в изумлении рассматривали каждую деталь, резьбу, статую. Мне не терпелось достать свой альбом для рисования. Я хотела запечатлеть фрески на стене, нарисовать все предметы, разбросанные по комнате. В глубине души мне хотелось сесть на роскошную кушетку, но я последовала примеру Абдуллы. Мужчины старались держаться на расстоянии, не желая ничего портить.
– Ее разграбили, – сказал Абдулла.
– Совершенно верно, – согласился мой дядя.
Мне не нужно было смотреть в сторону Уита, чтобы увидеть его самодовольную улыбку.
– Только взгляните на это, – воскликнул мой дядя, изучая участок стены. Мы собрались вокруг него и посмотрели вверх. Там была интересная сцена, изображающая солдат с оружием.
– Сражение при мысе Акциум, – сказал Уит.
Абдулла похлопал Уита по плечу.
– Значит, ты действительно внимательно слушаешь, когда я говорю. Ты прав. Именно тогда Клеопатра потеряла все – семью, положение, трон, возлюбленного и жизнь.
– Когда они проиграли битву за Александрию Октавиану, подопечному Марка и наследнику Цезаря, – объяснил Tío Рикардо, – Марк Антоний покончил с собой, а несколько дней спустя то же самое сделала Клеопатра.
Абдулла показал на стену.
– Они оба изображены здесь бок о бок со своими детьми: близнецами Клеопатрой Селеной и Александром Гелиосом, а также их младшим братом Птолемеем Филадельфом. Селену выдали замуж, ее брата-близнеца убили, а об их младшем брате больше никто никогда не слышал. Он был предан забвению.
– После сражения Октавиан, который теперь взял имя Август, запретил римлянам использовать имена Марк и Антоний вместе, – продолжил Tío Рикардо. – Все следы достижений Марка Антония, любые заслуги и признание были стерты из римской истории. Он вошел в историю как предатель.
– Однако здесь увековечена память о нем, – прошептал Уит.
Его голос заставил меня повернуться. На его лице застыло странное выражение, которое я не могла истолковать. Я подошла ближе к стене, потрясенная видом обреченной семьи. Где-то позади меня удивленно ахнул Абдулла. Он вошел в соседнюю комнату – сокровищницу. Уит продолжал как завороженный смотреть на стену.
– «Дела людей дурные переживают их, а все добро, что сделали они при жизни, часто хоронится в могилу с их костями»[48], – процитировал он.
– Почему Шекспир постоянно присутствует в наших разговорах?
Он оторвал взгляд от изображения Марка Антония. Мне пришло в голову, насколько сильно Уит мог походить на этого солдата, который жил, сражался и любил две тысячи лет назад. Человека, который восстал против родной страны. Был стерт из памяти и истории своей страны, а его достижения преданы забвению.
Мне не хотелось испытывать симпатию к Уиту, но я ничего не могла поделать. Сколько раз я бы ни говорила себе, что он женится, что он верен моему дяде, что с ним небезопасно разговаривать, меня все равно неудержимо влекло к нему.
Я отвернулась и пошла к своему дяде и Абдулле в соседнюю комнату. Услышала, что Уит последовал за мной. Его молчаливое присутствие одновременно успокаивало и выбивало из колеи.
Таков парадокс Уитфорда Хейза.
Я ожидала застать обоих мужчин в том же состоянии благоговения, что и раньше, но вместо этого они оба изучали расписную стену, украшенную сотнями сверкающих мозаичных плиток из яркого лазурита, розового кварца и бирюзы. Мне было больно стоять так близко к Tío Рикардо, когда все, чего я хотела, – это оказаться как можно дальше от того, кто разрушил мою семью. Его слова постоянно звучали у меня в голове, и я мысленно прокручивала их, как загадку, которую нужно разгадать.
Он определенно знал, как вести игру.
– Посмотри на эту прекрасную картину, – сказал Абдулла, показав на резные рельефы, изображающие людей, несущих чаши с фруктами. – Они собирают виноград. А здесь запечатывают сосуды.
– Думаете, мы найдем его здесь? – удивленно спросил я. – Виноград, которому две тысячи лет?
– Возможно, он уже превратился в вино, – усмехнулся Уит, прислонившись к стене. – Да, смотрите, здесь они записывают год урожая.
– Невероятно, – выдохнул мой дядя. – Эта гробница выглядит одновременно греческой и египетской. Даже надписи на стенах сделаны на двух языках. – Он прошелся вдоль линии стены, размышляя и что-то восхищенно бормоча себе под нос. – Смотри, Абдулла. Картины, изображающие смерть Осириса и похищение Персефоны.
– И множество скарабеев тоже, – заметил Уит, изучая резьбу.
– Что они означают? – спросила я. – Я видела их повсюду. На амулетах, стенах, колоннах, в виде статуэток и на одежде.
– Эти символы возрождения и перерождения защищают тех, кто перешел в загробный мир, – ответил Tío Рикардо. – Жуки также ассоциируются с египетским богом солнца, который, конечно же, умирал и возрождался снова каждый день. Он…
– Рикардо, не отвлекайся. Где-то здесь должна быть дверь, – сказал Абдулла, вставив свой факел в чугунную подставку у входа в сокровищницу.
– Верно… Иначе они разместили бы сокровища возле стены, – сказал Tío Рикардо.
– Не хотели загораживать проход, – продолжил Абдулла. – Но вот что любопытно. Разве они не хотели отвадить расхитителей гробниц?
– Если только их не поймали, – сказал Уит. – Предположим, воры вошли, попытались обокрасть гробницу, но их обнаружили. Возможно, древние египтяне укрепили дверь на лестнице и наказали грабителей. С тех пор местоположение гробницы оставалось тайной. Проникнуть на Филе наверняка было непросто, ведь в течение многих веков остров считался священным местом.
– Убедительная теория, – сказал Абдулла.
Мы все внимательно посмотрели на дверь, и ответ мгновенно пришел мне в голову. Возможно, благодаря магии, бурлящей у меня под кожей, или образу детей Клеопатры, который возник у меня в голове.
– На некоторых из этих плиток выбиты луна и солнце, – сказала я.
– Селена и Гелиос, – хором ответили Tío Рикардо и Абдулла.
– На других изображен картуш Клеопатры. А это картуш Марка Антония, – указал Уит. – Интересно, почему Юлий Цезарь остался в стороне.
– Возможно, это не так уж и интересно, – задумчиво произнес Абдулла. – Рикардо, как ты думаешь, что за этой стеной?
– Ее погребальная камера, – сказал Tío Рикардо. – Я понимаю, к чему ты клонишь, sahbi[49]. Ты думаешь, не специально ли Цезаря исключили, потому что его не похоронили бы рядом с Клеопатрой.
– А кто еще мог быть похоронен рядом с Клеопатрой? – спросила я, чувствуя, как кружится голова. Мне никогда не приходило в голову, что она могла быть похоронена с кем-то еще. Могли ли плитки намекать на этого человека?
– Она умоляла Октавиана не разлучать ее с Марком Антонием, – ответил Уит. – Выполнил ли он ее просьбу?
– Вряд ли, – медленно произнес Tío Рикардо. – Клеопатра была для него проблемой. С чего бы ему уступать?
– Чтобы успокоить египтян, – сказал Абдулла. – Их фараон только что потерпел поражение. Народ любил Клеопатру, она была единственной греческой правительницей, которая потрудилась выучить египетский язык. Они бы хотели выполнить ее последнюю волю.
Я шагнула вперед и машинально надавила на бирюзовую плитку с выгравированным изображением солнца. Она полностью погрузилась в стену. В кончиках моих пальцев вспыхнул знакомый трепет открытия. Он становился моим верным спутником. Затем я попробовала надавить на другие плитки с отметками. Каждая из них также работала как кнопка.
Уит щелкнул пальцами.
– Точно так же, как колонна.
– Мы нашли картуши Селены и Гелиоса наверху, в комнате. Именно так мы поняли, что нужно проверить колонну, – сказала я Абдулле. Мне все еще было трудно смотреть на Tío Рикардо. Каждый раз, когда я это делала, я видела черты своей матери. Сестры, которую он предал.