едьме важно не просто довести себя до примитивного животного состояния, а взорвать свою душу. Ее тело должно превратиться в безжалостную дыбу наслаждения. При этом она сохраняет твердость суждения, при котором непрерывно анализирует поступающую информацию. Она доверяется своей интуиции, подключив внутреннее зрение, но при этом способна организовать сокрушительный SEX, который многократно сведет не только ее с ума, но и партнера. И по окончании вожделения у нее не останется сомнений, кто она – ведьма или просто избалованная сучка.
И стиховой техникой автор владеет изрядно, как видно из следующего:
Снимите шапки перед мавзолеем,
В котором прах задумчивый лежит.
Лежит спокойно беспокойный Ленин,
У стен Кремля великого лежит.
Снимите шапки, не спеша войдите
И этот труп спокойно разглядите,
Чей на портретах радостный оскал.
Как долго он Россией торговал!
Теперь лежит, нахохлился, как кочет,
И над Россией проданной хохочет,
И жалок голый черепа овал.
И скулы Чингисхана, не ссыхаясь,
Рельефно выступают под глазницы,
И все идет толпа к немой гробнице,
Чтоб поклониться? Или чтоб понять?
Но мертв под желтой кожей мощный череп,
И тягостно обычаю поверить,
Что мертвых неэтично оскорблять.
Его иконы мрачною усмешкой
На мир глядят. Люд молится поспешно,
Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.
И – никто, чтоб проколоть гнойник.
Снимите шапки. В этом мавзолее
Лежит, как идол, равнодушный Ленин.
Сквозь узкое окошко виден рот,
На вечную усмешку осужденный,
И, словно на заклание, народ
К нему идет, Свободой угнетенный.
То есть мою «Гуляющую Курицу» этот Круковер мог бы, думаю, сочинить.
Еще один Народный
О биографии этого замечательного автора известно мало, но и то, что есть, хорошо:
Круковер – писатель яркой и сложной судьбы. Его основная работа – написание учебников и справочников по филологии, социологии и зарубежной литературе. Тем не менее ученый находит время и для популяризации собственных увлечений, которых немало. Так и появляются на свет не только книги о домашних любимцах, но и о древесном мастерстве, цирковой дрессировке, пчеловодстве или о секретах китайской кулинарии.
Что характерно, Владимир не только теоретизирует о (sic! – И. В.) своей любви к животным. Несколько лет он работал зоотехником у Юрия Никулина, с которым познакомился еще на съемках фильма «Ко мне, Мухтар!». Он ездил вместе с цирком, ухаживал за слонами и тиграми, а возвращаясь в вагончик, садился за пишущую машинку.
Действительно, Владимир Исаевич написал повесть о зооцирке и выпустил сборник «Тосты и анекдоты для Никулина».
В предисловиях к его книгам сообщается не только то, что Круковер – «судья международной категории, заводчик английских бульдогов, профессиональный журналист и писатель», но и ветеран спецназа (в 60-е годы), работавший затем кинологом в угрозыске. После перестройки он «прошел кинологическую стажировку в полиции Германии». Потом заведовал кафедрой общественных наук в Вяземском филиале Российской международной академии туризма. Литературную карьеру начал с книги «Байкал в кольце» (1975), запрещенной по идеологическим причинам. Пострадал за приведенные выше стихи о ленинском Мавзолее. Впоследствии создал цикл повестей и романов о похождениях своего alter ego «афериста психологического плана» и бывшего уголовника Владимира Верта. В «автобиографической» прозе последнего читаем:
Даже не верится, что я столько накуролесил. А что, три судимости: первая – за политику, а остальные главным образом за мошенничество. Считался удачливым аферистом. Еще бы, успел же поработать и журналистом, и ветеринаром; и начальником бывал, и на самых низких ролях «неприкасаемым» ишачил. И послужить успел, почти четыре года отдал доблестной СА. И поучиться успел, аж в трех вузах. Так что подготовку для аферизма получил хорошую.
Хотя в интернете есть несколько фотографий Круковера, мне, как скептику и литературному неудачнику, не очень верилось поначалу, что он существует как одно лицо. Не брат ли он единоутробный коллективно рожденного «писателя, прозаика, литератора, эссенизатора, душелюба и людоведа» Евгения Сазонова из той же «Литературной газеты» моей юности? Не использует ли его имя как бренд какая-то группа разномастных журналистов-мистификаторов, аффилированных с массовыми авторскими порталами? Впрочем, как специалист по… литературомании я дважды убеждался в том, что подобное многообразие случается, – редко, но бывает. Иными словами, он есть.
История Круковера – правдивая, приукрашенная или выдуманная – представляет собой своего рода энциклопедию советского и постсоветского авантюризма, провокативный пикарескный роман, охватывающий самые разные сферы жизни и регионы страны и завершающийся отъездом героя в небольшое южное государство, откуда он продолжает посылать миру – теперь с помощью мировой сети – свои произведения, мистификации, исповеди и розыгрыши (только их мало кто знает за пределами его культурной ниши).
Я думаю, что такому удивительному автору не зазорно отдать в пользование и свою первую курицу. Берите, Владимир Исаевич, и цитируйте дальше! Пусть будет и на Вашей улице праздник! Только в будущем указывайте, что рифма «курица – улица» принадлежит насмешливой учительнице математики В. В. Соколовой – пусть ей там будет приятно. И еще: сообщите при оказии, сохранился ли мячик, полученный на мой первый гонорар.
И последнее. В конце прошлого года я читал на конференции доклад о своем любимом международном фантазере, гениальном мистификаторе и блистательном самозванце в США Иване Ивановиче Народном (урожд. Яне Сибуле). После доклада я обратился к участникам конференции с просьбой: «Если вы знаете о подобных замечательных сочинителях в наше время, пожалуйста, дайте мне знать». Пока никто не откликнулся, но на ловца, как мы видим, и курица бежит.
С Новым годом! C новым братом, дорогие друзья-филологи и писатели! Хорошего вам настроения сквозь нашу гадкую эпоху.
P. S. В самый последний момент я обнаружил, что моя курица еще в начале 80-х годов прошлого века была положена на музыку известным постпанкером Алексом Оголтелым (Александром Львовичем Строгачёвым) – лидером питерской группы «Народное ополчение». Сохранились воспоминания о ее первом исполнении на домашнем концерте в 1982 году (год публикации моего произведения в «Литературке»):
Одну песню с того домашнего концерта я запомнил надолго. Ну скажите мне, что это не обэриутская поэзия:
– Я пошел на улицу – а-а.
И увидел курицу – а-а.
Я спросил у курицы – а-а.
Ты чего на улице.
Отвечала курица – а-а.
Я того на улице – а-а.
Что другие курицы,
А тоже все на улице!
Эх, курица – кукурюкица
– курюкукица – просто крякица!
Эх, курицу, да кукурюкицу,
Да курюкукицу, да просто крякицу!
Вот такие это были кукурюкицыны дети.
Как видим, моя детская шутка в «Литературной газете» не только оставила отпечаток в сознании писателя Круковера, включившего ее в свою мифологизированную биографию, но я еще и оказался тем самым обэриутом, который вдохновил рокера Оголтелого на его «Кукурюкицу» (кстати, не навеяна ли последней и забавная песенка Cемена Слепакова «Курица», недавно построфно проанализированная профессором А. К. Жолковским?). Вот, кстати, музыкальная композиция песни Оголтелого в «домашней» записи2.
Нет, не отдам я своею птичку Круковеру! Передумал. Она моя, говорю я гордо! Крукареку!
Примечания
ФИЛОТЕРАПИЯ, или Третий бастион Самюэля Пиквика (маленький манифест)
1 Теперь там вроде бы будет гостиница.
2 О ее составе см.: https://visit.bodleian.ox.ac.uk/event/melancholy-new-anatomy#/
3 Эта старинная история, восходящая, как полагают историки безумия, к случаю «стеклянной мании» французского короля Карла VI, была использована Сервантесом в одной из его новелл и приведена в «Анатомии меланхолии» Бертона, многочисленных медицинских и философских трактатах (например, у Декарта, Мальбранша и Гоббса) и популярных сборниках анекдотов о сумасшедших (см.: Gill Speak. An odd kind of melancholy: reflections on the glass delusion in Europe (1440–1680) // History of Psychiatry. Vol. 1(2). 1990. P. 191–206; Юханнисон К. История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь. Пер. И. Матыциной. М., 2019). В конце XIX века она привлекла к себе внимание Льва Толстого («[а]некдот о том сумасшедшем, который вообразил себе, что он стеклянный, и, когда его уронили, сказал: дзинь! и тотчас же умер» [ «О жизни»]). Этот анекдот Толстой любил рассказывать своим детям («А мы смеялись», – вспоминал сын писателя [Толстой С. Л. Мой отец в семидесятых годах// Красная новь. 1928. № 9. С. 193]). В свою очередь, толстовский анекдот поразил романтическое воображение Марины Цветаевой, истолковавшей его в своем духе в статье о двух «Лесных царях»: «Как тот безумец, мнивший себя стеклянным и на разубедительный толчок здравого смысла ответивший разрывом сердца и звуком: дзинь… (Подобие, далеко заводящее)» {Цветаева М. Сочинения. Проза. М., 1980. С. 463). Ср. позднейшее признание Цветаевой: «Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи – те самые серебряные сердечные дребезги». Сам Толстой мог вычитать этот анекдот у Декарта или в медицинских сочинениях своего времени – например, в «Опыте исследования душевных болезней в психологическом отношении» Владимира Классовского (1855).
4 Классевский В. Опыт исследования душевных болезней в психологическом отношении. СПб., 1855. С. 44.