Глава 1
Она пробудилась очень рано. Думала, уже хотя бы семь, а оказалось, нет и шести часов.
Райку никто не тревожил, ни Эмма Власовна, ни Яша, ни лютые комары (они тут водились в изобилии), она просто выспалась. Полежав некоторое время, встала, распахнула окно. Если кровососы налетят, не страшно, купит фумигаторы. Ей вечером упала денежка на счет. Не великая, но достаточная для того, чтобы не ощущать себя нищей. Теперь и заправиться есть на что, и еды купить, и новые трусишки приобрести.
Погода со вчерашнего не изменилась. Было радостно наблюдать за картинкой, дышать свежим воздухом. Райка решила попить чайку. Заварить его, сесть с кружкой у окна и послушать… Нет, не музыку, как обычно! А звуки природы. Потом можно вновь забраться в кроватку и подремать еще с часок.
Пока вода кипятилась, Райка мыла посуду. Эмма Власовна опять набросала в раковину чашек и ложек. Она любила кофе и каждый раз растворяла его в новой емкости. Нет бы уже использованную сполоснуть! Но нет, она брала и другую чашку, и другую ложку. Когда чистой посуды не оставалось, мыла ее. Но сейчас, когда появилась приживалка, можно об этом не беспокоиться: в Райкины обязанности входит наведение порядка.
— Ты чего не спишь? — услышала Райка за своей спиной.
Обернулась. Эмма стояла в прихожей. Без ходунков и клюшки. Выглядела бодро.
— Я выспалась, как и вы, судя по всему. Чай будете?
— Нет, я кофе.
Старушка прошла к своему любимому креслу, плюхнулась в него, закурила.
— И откуда вы явились?
— Выходила, чтобы воздухом подышать.
— Кислородной интоксикации не боитесь?
— Чего?
— Дышите и дышаете. То ночью, то ранним утром.
— Доживешь до моих лет, узнаешь, что такое бессонница.
— Нет, правда, куда вы постоянно шастаете?
— Не твоего ума дело. — Старуха была в кардигане с огромными карманами. Довольно красивом. Такой бы и молодая женщина надела с массивными кроссовками и джинсами в обтяжку. — Смотри, что принесла, — сказала Эмма, достав из кармана баночку меда. — Настоящий, липовый. Не химия магазинная. Доставай хлеб, масло, будем завтракать.
— Где вы мед надыбали?
— У пчелок попросила — дали, — криво улыбнулась Эмма.
— Или у хозяина пасеки? Михаила Ильича, кажется?
— А ты уже успела узнать всех обитателей «Лиры»?
— Нет. Но Грачев — дядька известный. И только у него пасека.
— Да, встретила Ильича, ему тоже не спится.
— Эмма Власовна, да у вас с ним шуры-муры!
Старушка закашлялась, подавившись дымом.
— Вот насмешила, — просипела она и жестом показала, что ей нужна вода. Райка дала ей стакан. — Какие в наши годы шуры-муры? — Она попила, выдохнула с облегчением.
— Они могут быть и без интима. Но вы друг другу нравились еще тридцать лет назад.
— Откуда знаешь?
— Внук Ильича сказал.
— Колька? Хороший парень. С женой только ему не повезло. Не то что Мишке. Та была идеальной женой мента. Преданной, понимающей. Но и времена другие были. За красивой жизнью мало кто гнался.
— Так, постойте. У меня два вопроса. Первый, было у вас что-то с Ильичем или нет?
— Все, кроме секса. Когда была жива его жена, он ей не изменял. А когда она умерла, мне уже и не надо было.
— Тогда второй: почему Коле не повезло с женой?
— Она с Ленькой Печерским спуталась. Пару раз я их вместе видела. Гуляли по «Лире» после заката.
— И что? Может, им было просто интересно друг с другом?
— Ага… целоваться. Сосались под березами, как школьники. Я, конечно, все понимаю, сама увлекалась чаще, чем следовало. И обычно никчемными мужчинками. Но если бы меня дома ждал Грачев, даже младший, хотя со старшим его не сравнить, я бы ни на кого и не смотрела. Таких мужиков и раньше мало было, а сейчас они вообще перевелись. И если эта особа не понимает, как ей повезло, значит, она дура и Кольки недостойна.
Вот, значит, как! В идеальной семье Грачевых не так все ладно? Коля целуется с ней, Райкой, Наташка его с Печерским. Может, не стоит такой брачный союз сохранять, где оба на сторону смотрят? Да, пока ни с кем не спят, Коля точно, в нем она почему-то уверена, но что его супруга вытворяет, поди знай.
Вода согрелась. Райка сделала себе чай, Эмме кофе. Достала нарезной батон и масло. Сделала бутерброды.
— А вы рассказали Ильичу о том, что видели?
— Я в его семью не лезу вот уже тридцать лет.
Сегодня Эмма Власовна выражала свои мысли четко. Она не заговаривалась, не гневалась. Не то что в вечер их знакомства. Райка решила, что тогда на нее коньяк плохо подействовал.
— Можно еще вопрос?
— Валяй. Чего уж?
— Как вы восприняли смерть Печерского? Вчера, когда я сообщила вам о ней, вы никак не отреагировали. Неужто нет дела?
— Никакого.
— Даже не пойдете плевать на его могилу?
— Нет. Он свое получил. Сдох опозоренным.
— Но он же покончил с собой, чтобы доказать свою невиновность. — Райка побегала вчера по городу, послушала сплетни. Решала, снимать документалку или нет, все больше склоняясь к последнему. — Неужели и после такого о нем будут говорить как об убийце?
— Ох уж эти режиссеры. Даже из своей смерти устраивают представления!
— Хотел уйти красиво?
— Я бы сказала, эпично. И наверняка надеялся на то, что о нем фильм снимут, не ты, так кто-то другой. Поэтому написал предсмертную записку на стене. И красной краской, как кровью, сочащейся из его раненого сердца… — Старуха смачно сплюнула в пепельницу. — Позер. Пустышка. Проклятый извращуга.
И это изрыгала из себя женщина, которой якобы нет дела до смерти Печерского!
— Я поражаюсь тому, что он решился на поступок, — не останавливалась Эмма. Она возвращалась в гневливое состояние, а значит, алкоголь не являлся его причиной. — Пашка же слабаком был. Трусом. Такие обычно на самоубийство не решаются.
— Разве лишение себя жизни — это проявление силы?
— По-разному. Если ты набрал кредитов для игры в казино, имея троих детей, и не знаешь, как расплатиться, то борись до конца, а не вешайся. А за идею можно и пострадать. Знала я пару человек, которые отдали за нее жизнь. Один погиб, голодая. Второй устроил акт самосожжения. Для такого нужна смелость.
— Или хороший психиатр, — пробормотала Райка.
Эмма Власовна принялась за бутерброд. Ела, как все старики, не очень аккуратно, и Райка подала ей салфетку.
— Спасибо. — Она утерлась, но на носу, который якобы растет до самой старости, остался мед. Указывать на это Рая не стала. Бабуля все равно испачкает его еще раз. — Ты когда в Москву возвращаться собираешься?
— Я вам уже надоела? Если так, то могу съехать сегодня же. Мне немного денег упало, так что…
— Нет, мне с тобой хорошо. И не потому, что ты посуду мне моешь и кормишь Яшку.
— Вам спокойнее, когда есть кто-то рядом?
— Не без этого. Давно собиралась завести приживалку. А до этого паренька угодливого. Чтоб не только помогал, но и глаз радовал. Но все раздражали меня. А ты нет. Оставайся, живи. Буду кормить, поить, еще и на расходы давать.
— Пока останусь, но ненадолго.
— А если я тебе пообещаю завещание оставить?
— Эмма Власовна, у меня папа крупный бизнесмен. У мамы несколько салонов красоты в Казани. Брат тоже человек успешный. И если они меня не привязали к себе деньгами, то вы подавно не сможете.
— А я сразу поняла, что ты сильная. Этим и понравилась.
— Нет, сначала вы меня спутали с Покахонтос.
— Пьяная была, — без всякого смущения проговорила старуха. — Мне больше двух тридцатиграммовых стопочек нельзя. А тогда я шарахнула два по пятьдесят. Кстати, о коньяке. А не выпить ли нам сегодня?
— Можно. Съездить в город, купить коньяк?
— Я против бытового пьянства. Поедем в «Рандеву», посидим там, заодно еды с собой возьмем.
Она поднялась с кресла и направилась к себе.
— Эмма Власовна, совет дадите?
Старушка остановилась, оперлась сухонькой ручкой о косяк.
— Если по работе, то нет. Я ни черта не понимаю в этих ваших Ютубах.
— А в отношениях?
— Я трижды разведенная бездетная старуха. Сама-то как думаешь?
— Ладно, тогда проехали.
— Нет уж, говори. Заинтересовала ты меня, девочка. Ты ж девочка?
— А есть сомнения?
— Ой, сейчас не поймешь, кто есть кто. Парни письки отрезают, девки пришивают, а кто-то себя бесполым считает. В мои времена все было традиционно: натуралы, геи, лесбиянки. Потом трансы появились, но они просто губы красили да в лифчики поролон совали. Знавала я одного, руководящую должность в министерстве культуры занимал. В партии состоял, имел образцово-показательную семью. А сам под брюки чулочки поддевал. С подвязками. За них его и с поста, и из партии погнали. Кто-то подглядел, как переодевается, настучал… — Она резко замолчала. — Опять я заболталась. Ты меня останавливай, а то я до вечера буду рассказывать истории из своей бурной молодости.
— Мне нравится Николай Грачев. Я ему, похоже, тоже. Но он, как вы отметили, верный, и я не знаю, что делать.
— Борись! — не раздумывая, ответила Эмма Власовна.
— А вы за Ильича не стали.
— Мы старые были уже. Ему под полтинник, мне уже за. Будь мне тридцать пять…
— Мне двадцать шесть.
— Тем более. Будь мне столько, сколько тебе, а Ильичу тридцать… Кольке столько вроде бы?
— Я не знаю, но примерно.
— Так вот я бы костьми легла, чтобы его отбить. Но если б не получилось, я бы приняла поражение достойно. Потому что его жена была идеальной. А Колькина дура неблагодарная. Но я тебе уже говорила об этом. Променять такого парня на фитюльку…
— Я нашла Наталью Грачеву в соцсетях. Она красивая.
— Ничего особенного. Мясистая, патлатая. Ты интереснее. Хоть и похожа на корейского пацанчика из подростковой группы.
— Вы мне льстите. Они слишком хороши.
— Да, ты пострашнее. Но в нас, дурнушках, много изюма. Кольке твоя внешность нравится?
— Говорит, что от меня глаз не оторвать.
— Влюбился, — хихикнула старушка, и глаза ее загорелись. — Грачевы на комплименты скупы.
— Но что мне делать? Вы говорите «бороться». А я не знаю как. Не в штаны же ему лезть?
— Нет, это только отпугнет. Оставайся собой (а ты не шлюха), будь интересной, немного загадочной, внимательной и терпеливой.
— А может, вы скажете Ильичу о том, что видели Наташу с Леонидом?
— Повторяю: я в жизнь Грачевых не лезу и тебе не советую. Мы подумаем, как тебе действовать. Быть может, этим вечером, за стопочкой французского коньячка.
— Вы спать?
— Да, подремлю.
— Пожалуй, я тоже.
И они разошлись по комнатам, чтобы улечься в свои кровати и подумать о Грачевых, старшем и младшем
Глава 2
Приехали в «Лиру».
Вышли из машины. Их встретил козленок Иванушка. Запрыгал, радостно заблеял. Оля угостила его морковкой.
Тот, под чьей опекой он оказался, был не таким довольным. Олежка сидел на крыльце с банкой молока и бубнил:
— Все меня бросили. И друг, и девушка. Последняя еще и животину свою навязала. Следи за ней теперь…
— Ты сам напросился, — напомнил Леша.
— Во-первых, я думал, Алена на денек только отлучится. Во-вторых, не знал, что с козлами так сложно.
— В чем сложность?
— Да он как ребенок, которого не оставишь без присмотра.
— Ты, выходит, отец-одиночка.
— Сарказм?
— Он самый.
— Не стыдно тебе издеваться над другом?
Раевский с довольной миной замотал головой. У него было прекрасное настроение, поэтому он только подкалывал Олежку, а не отчитывал за то, что тот ничего не сделал. Обещал домом заняться, но и пальцем не шевельнул.
— Нашел ключ? — спросил Леша, отперев замок своим.
— Не-а.
— Тогда как в дом попал?
— Никак. Спал под открытым небом. Голодный, холодный… Грел меня только Иванушка. Да Трамп, он тоже прибегал вчера. А Жозефина пела для меня, плачущего.
— Хватит врать.
Леша вошел в дом.
Увидел пакеты, что привез из Москвы. Они не были разобраны.
— Ты что, на самом деле, не ночевал тут?
— Я же говорю. Пришел, окна закрыты, на двери замок.
— Позвонил бы мне.
— Телефон тут остался, а я твоего номера не помню, — Олежек прошел в комнату, взял с тумбочки аппарат, который подзаряжался от внешнего аккумулятора.
— Ушел без сотового? Как так?
— Немного отвык от него на Бали. Час-другой точно могу прожить без телефона.
— Но ты оставил двери незапертыми. А если бы украли?
— Кому он нужен? Стоит три копейки в базарный день. Да и не воруют тут, в «Лире». Боятся все какого-то крутого дядьку по кличке Ильич.
— Это его отчество.
— Ты знаешь его?
— Да, Оля познакомила.
Оля в данный момент оставалась на улице. Бегала с Иванушкой по участку. У нее тоже было приподнятое настроение.
— А у вас, смотрю, все на мази? — подмигнул другу Олежка.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — через плечо сплюнул тот.
— Класс! Рад за тебя, братуха. — Олежек кинулся к пакетам и стал в них рыться в поисках вкусняшек.
— Так где ты ночевал все же?
— Приютили меня добрые люди. Эй, а что, ничего съестного нет? — Его пухлые щечки повисли от разочарования.
— В кухонном ящике портативный холодильник. В нем есть колбаса, сыр и, между прочим, пиво для тебя.
— Вау! — Олежка забыл о всех своих невзгодах и уже через минуту открыл пиво.
— Не рано начинаешь?
— В самый раз.
— Но ты только что выпил молока. Не пронесет?
— Я жил в Азии, меня диареей не напугать.
В дом зашла Оля. Солнце играло в ее распущенных волосах, и казалось, что на ее голове корона.
— Замри! — скомандовал Олег, нацелил на нее телефон, что держал в руках, и сделал несколько снимков. — Эх, жаль, камера моего китайца не может отобразить всю красоту сей картины!
— Да, ты обворожительна, — добавил от себя Леша. Затем подошел к Оле и обнял ее за талию.
— Безусловно. Но я о картине в целом. Ты что, не слушал? Этот дверной проем, Оля, Иванушка, что выглядывает из-за нее. — Он нажал еще раз на кнопку камеры. — Леха, ты нарушил всю гармонию. Но этот снимок останется на память. Я отправлю его вам обоим.
Он достал из холодильника еще и тостовый сыр, затем вышел из дома, чтобы снова усесться на крыльце.
— Ты марафет дому наводить собираешься? — спросил Леша.
— Конечно. Только воды нет, кончилась.
— Я привез.
— Это хорошо… — Олежка подставил физиономию под солнечные лучи, зажмурился. — Только я не знаю, с чего начинать. Окна я подбил. Ты замок сменил. Что мы еще можем сделать?
— Например, забраться на крышу и проверить кровлю.
— Я ее проломлю, ты что?
— Ладно, пошкурь рамы и стены с внешней стороны. Дом нужно подготовить к покраске.
— А есть альтернатива?
— Вырой яму под новый туалет. — Нужник был во дворе, и заходить в него было не только неприятно, но страшно — все сгнило в нем.
— Это я могу. Уборной я буду пользоваться часто.
— Тогда бери лопату и вперед.
— Ты же не отстанешь?
— Конечно, нет.
— Ладно, — вздохнул Олег тяжко. — Дай мне пять минут на то, чтобы допить.
Раевский кивнул и ушел за инструментом. Он полезет на крышу. А Оля, если захочет, будет шкурить. Ее он не собирался заставлять работать, но она в стороне точно не останется.
— Лех, а ты кирку купил? — крикнул Олег.
— Нет, только лопату и грабли.
— С ней мы быстрее бы яму вырыли. Давай к соседям схожу, попрошу?
— Тебя потом не дождешься.
— Да я мигом.
Ясно, что друг ничего не хотел делать. Он мог изображать бурную деятельность, но толку от него было мало. Это, естественно, касалось только того, что не доставляло Олегу удовольствия. Готовить — это всегда пожалуйста. Он обожал весь процесс: от выбора продуктов до уборки стола. Точнее, последнее его не радовало, но и не напрягало. Дома он всю посуду собирал и частично мыл (сковородки и кастрюли замачивал), а на пикниках складывал в пакет для мусора. Потом вытирал столик, чтоб все красиво, и предлагал чайку. Еще Олег отлично справлялся с шитьем… Казалось бы, мужик с толстыми пальцами не может кайфовать, пришивая пуговицы или прострачивая разошедшийся шов. Но Олег был истинной хозяюшкой. Такому бы бабу с яйцами. Но не настоящими — от леди-боев тайских он остался не в восторге. А хорошо зарабатывающую, занятую, властную Олежка бы точно осчастливил. И сам бы при ней расцвел.
Леша вышел на крыльцо с лопатой и стремянкой. Для себя и Олега инвентарь выбрал. А Оля сама разберется. Раевский все больше склонялся к тому, что ей нужно дать поручение радовать глаза. Пусть играет с Иванушкой, цветочки собирает или просто загорает — температура позволяет.
Раевский поставил стремянку и понял, что до крыши по ней не доберется. Но все равно поднялся на последнюю ступеньку, начал ее с серьезным видом осматривать. Шифер плохой. Менять надо. Желательно целиком. Но пока не течет, значит, надо другим заняться. Но чем? Ошкуриванием? А не проще сайдингом дом облицевать? Но он обещал дать дядя Васе дом покрасить. Правда, было это до того, как у него с Олей закрутилось, и теперь волновала его лишь она…
— Мир вашему дому! — услышал Леша бодрый голос и обернулся. С высоты он видел мужчину, открывшего калитку, и его тщательно замаскированную начесом лысину. Пока небольшую, но готовую разрастись. Не сразу понял, что это Печерский. — Олененок, рад тебя видеть.
— Здравствуй, Леня. Как ты меня нашел?
— Даже не знал, что ты тут. Я к Олегу.
— Вы знакомы?
— Перед тобой, Оля, человек, приютивший меня, — ответил ей Олежек. И уже Печерскому: — У тебя кирки не найдется? А то я надумал нужник новый делать, а яму одной лопатой тяжко копать.
ОН НАДУМАЛ! Леша коротко хохотнул и стал спускаться.
— Не думаю, что у отца было хоть что-то пригодное для физической работы. При надобности он нанимал работяг.
— Жаль. А фанеры нет? Из нее декорации делали и делают.
— Зачем она тебе? — спросил Леша, спрыгнув на землю.
— А домик над дыркой из чего изготовим?
— Ты яму сначала вырой.
— Сказал же — сделаю. Какой ты зануда, Раевский. Не видишь, ко мне человек пришел. А у него, между прочим, горе. Отец повесился вчера.
— Он в курсе. Мы вместе его обнаружили.
Олег удивился, услышав это, но уточняющих вопросов задавать не стал. Решил позже расспросить. Зато Леня не молчал:
— Когда все уехали, менты и вы, я не знал, куда деться. В доме одному как-то не по себе. И в Москву не уедешь… В общем, слонялся по поселку. Встретил Олега. Он тоже ходил как неприкаянный. В итоге разговорились, потом ко мне отправились. Посидели нормально.
— Ага, так вот почему пиво с утра, — пробурчал Леша.
— Нет, мы не пили. Алкоголь, в смысле. Кофе — да. Курили отцовский табак, баловали себя бургерами и картошкой фри — заказали доставку. Олег очень помог мне.
— Чем?
— Хотя бы своим присутствием. Вот пришел, чтобы узнать, как отблагодарить.
— Яму ему копать помоги, — сказал Леша и, взяв Олю за руку, увел за ворота.
— Мы куда? — спросила она, усевшись в «Порше».
— В город. Хочу электричество подключить, воду. Там ЖКХ-контора «Лиры»?
— Да, но я бы не рассчитывала на быстрый результат.
— А если подмазать?
— Попробуем, конечно. Но мы же шкурить дом собрались. И заниматься крышей.
— Не хочу я видеть рожу твоего Ленчика, — не сдержался Раевский. — Бесит он меня. И прогнать не могу, он Олежку приютил. Пока делами займемся, а когда вернемся, его уже не будет.
— Ленчик давно не мой, — рассмеялась Оля и потрепала Лешу по щеке. — Так что можешь смело прогонять его. Олежка себе новых друзей найдет.
— Если не уберется к нашему возвращению, так и сделаю.
— Неужели ты ревнивый?
— Как Отелло. Но мавр я внутри. Страдаю, бушую, душу. Правда, не женщин, а тех, к кому их ревную. А внешне остаюсь спокойным. Это я с тобой немного поплыл.
— Пока не страшно. Мне даже нравится. Но Отелло лучше держать внутри.
— Учту. — Он поцеловал ее и вырулил на главное шоссе.
Глава 3
Давно ему не снились эротические сны…
Сексуальной неудовлетворенности Коля не испытывал лет с двадцати. Девушки на него не бросались, но всегда находилась та, что была не прочь. Пока служил в армии, голодал. Солдатикам редко выпадал шанс занырнуть, как говорил старшина, в пучину удовольствия. Но даже их, бедолаг, к телу нет-нет да допускали. А в студенческом общежитии юридического вуза такое творилось! Некоторые учиться не успевали, всю энергию тратили на потрахушки, и это был уже молодежный сленг. Николай в крайности не впадал. И сессии сдавал, и в баскетбол играл, и с девочками гулял. На лучшей женился.
С ней, Наташей, он и проснулся поутру. Но во снах он видел Раю. И сны эти были такими жаркими, что Коля на живот не мог лечь — мешала эрекция. Она не прошла и к утру. И супруга, почувствовав ее, игриво запрыгнула на Колю. Но он, как дурак, отказался от секса, сказав, что торопится.
Наташа обиделась. А Коля себя поругал. Грех отказываться от плотских утех (и отказывать в них жене). С другой стороны, негоже предаваться им, представляя другую. К вечеру дурман рассеется и будет все иначе.
Грачев не стал завтракать. По официальной версии, он опаздывал на службу, а на самом деле не мог есть. Выпил кофе и поехал. Хорошо, Наташа настрогала бутербродов, и он поел у себя в кабинете спустя час. Едва закончил трапезу, как дверь распахнулась, и на пороге возник Костик Пыжов.
— Товарищ майор, тут вас видеть хотят, — выпалил он.
— Кто?
— Я. — Из-за спины старшего лейтенанта вынырнул Попов. Пухляш сегодня был одет по-простому: в спортивный костюм. Так думал Леша, пока гость не повернулся и не продемонстрировал сверкающий череп на толстовке и клепочки-звезды на задних кармашках штанов. — Здравствуйте.
— Доброе утро. Заходите.
Роман просочился в кабинет. В руке он держал толстую тетрадку. На обложке фото героев из сериала «Элен и ребята». Грачев, мальчишкой, смотрел его между учебой и тренировкой. Ему всегда нравилась Лали, чудачка с густыми черными волосами.
— Что это? — спросил Грачев.
— Дневник Родиона Эскина.
— Откуда он у вас?
— Мы сейчас просто беседуем? Без протокола? — Майор кивнул. — Тогда я скажу правду. Этот дневник мне отдала Кира. Он был запечатан в большой непрозрачный конверт с марками, и пока я не вскрыл его, не знал, что внутри.
— Это было в то утро, когда вы видели ее в последний раз?
— Нет. Вечером.
— Таааак.
— Я не был до конца честным с вами. Но вы поймите, я растерялся и испугался, что естественно.
— У вас рыльце в пушку?
— Вовсе нет. Но в нашей стране нормально бояться ментов.
— Мы полицейские.
— Вас тем более. — Он сглотнул. — А можно попить? Я бутылку в машине забыл.
Пыжов подошел к кулеру, набрал воды в пластиковый стакан и протянул его Роману. Тот опустошил его за пару секунд. Костя удивленно вскинул брови и наполнил его еще раз.
— Я рассказывал вам о нашей театральной студии, но в общих чертах… — Он запнулся. — Вам лучше сначала прочесть дневник, чтобы все понять. В нем и Родины записи, и Кирины. Они все объяснят.
— Мы обязательно это сделаем, — мягко проговорил Николай. Он не хотел еще больше пугать Попова, а то замкнется. — Но объясните сначала, зачем приезжали вечером к Кире?
— Мне позвонила Марго и отправила туда.
— Это та девочка, что была единственной любимицей Печерского?
— Скажем, избранной им. Она все эти годы общалась и с Кирой, и со мной. Мы не дружили, но были как будто друг от друга зависимы. Как жертвы маньяка, что ли? Хотя Маэстро не был чудовищем, но он что-то сломал в нас. Что именно, мы не могли объяснить даже самим себе, не говоря уже о посторонних. Но друг друга понимали без слов. И поддерживали, даже не обсуждая прошлого. Это такое немое участие…
— Все это очень важно, я понимаю, — прервал его Николай, но опять же не грубо. — Но давайте к сути.
— Марго сказала, что ей пришло сообщение от Киры. Она вознамерилась отомстить Маэстро за Родю. И попрощалась! Маргарита тут же позвонила ей, но телефон был выключен, тогда она связалась со мной. Я по ее просьбе поехал к Кире. Она как раз выходила из подъезда. Удивилась, увидев меня. В руках конверт. Я спросил, куда она. Сказала, бросить его в ящик. Я ей: такое заказным надо отправлять, это делается на почте. И Кира попросила меня сделать это. На конверте московский адрес Маргариты. Я взял. И Кира поцеловала меня. Тогда я не знал, что на прощание. Она как будто вернулась домой. Открыла подъездную дверь, зашла… Я уехал, убедившись, что Кира в здравии. Не скажу, что в добром. Но я в таком ее в последнее время и не видел.
— Вы сразу вскрыли конверт?
— Нет, я собирался отправить его Маргарите. Но когда на следующий день пошел на почту, узнал, что Кира погибла.
— От кого?
— Товарищ майор, у нас маленький город. Новости разносятся мгновенно. А я, повторяю, на почту пошел. Бабушки, что там платят за квартиру и прочее, в курсе всего.
— И что вы сделали?
— Вернулся домой. Прочел дневник.
— И что в нем? В двух словах? Мы сами изучим его, но позже. Нужна суть.
— В двух будет сложно, — судорожно вздохнул он. — У Роди с Маэстро были отношения. Из-за Печерского он покончил с собой. Как и Кира, чтобы отомстить за брата.
— Ничего не понял.
— Вы просили коротко…
— Печерский спал с мальчиком?
— Непонятно. Вроде нет. Но действия интимного характера совершал. Он всех нас поглаживал, целовал, мог себе на колени усадить, хотя мы были уже не в том возрасте, когда хотят на ручки. Но мы это нормально воспринимали. Дело в том, что все росли в неполных семьях. Я только недавно понял это. Каждый из нашей могучей кучки — безотцовщина. От мамы Роди и Киры муж ушел, когда дети были совсем крохами. Отец Маргариты сел, едва ей три исполнилось, и до сих пор отбывает наказание уже за какие-то другие грехи. Марка и меня, как говорится, нагуляли. — Он с вожделением глянул на кулер. — А можно еще воды?
Костя налил два стакана. Один себе взял.
— А что за месть Кира придумала? — спросил он, опустошив его.
— Решила инсценировать свое убийство и подставить Маэстро. Она умирала от рака. Ей оставалось всего ничего.
— Вы знали об этом?
— До прочтения дневника нет. Она никому не говорила. Была такой же скрытной, как брат. Я видел, что она подурнела, похудела, но решил, что это Москва из нее соки выпила. То есть не врал, когда говорил вам об этом.
— Но уже знали, в чем причина. И скрывали это.
Попов понурился.
— Что вы сделали после того, как прочли дневник?
— Поехал к Марго. Точнее, не к ней. Мы встретились на нейтральной территории. В «Макдоналдсе» за МКАД. Она живет с соседкой и дочкой, а те не любят посторонних.
— У вас с Марго шуры-муры? Вы ж влюблены были в нее в юности, да?
— Нет у меня ни шур, ни мур. Я просто так ляпнул. — Роман глянул на Грачева и тут же опустил глаза. — Вы меня напугали до смерти. Я и поплыл.
— Вместо того, чтобы отдать мне дневник?
— Мы с Марго решили, что месть Киры должна состояться. И пусть Маэстро выпутывается из того дерьма, в которое она его макнула.
— Вам-то он что плохого сделал?
— Марго даже к поступлению в театральный подготовил, — снова подключился к разговору Лев. — И она поступила. А в том, что не добилась ничего, нет вины Печерского.
— Его Эмма Власовна Карабасом называла. А нас считала его марионетками. И она была права. Мы, даже освободившись, остались с ниточками на руках. Но за них никто не дергал, и мы превратились в хлам.
Николай перестал его слушать. Он начал читать. Диалог с Поповым вел Лева. Потом в кабинет завалился Бонд. Пьяный. Это значит, он провел вскрытие трупа…
А вскрывал он тело Печерского.
— Ребята, у меня есть новости! — выпалил он и плюхнулся на диван. — Но я их вам сообщу только после кофе.
Глава 4
Подъехали к бараку.
Тому самому, в котором жил и страдал Богдаш-Бараш.
— Почему тебя тянет сюда? — спросила Оля. — Ведь ты был так несчастен в этом доме…
— Наверное, я хочу побороть свои детские страхи. Считается, что альпинизмом и прыжками с парашютом увлекаются те, кто боится высоты. Считай, это мой Эверест.
— А тебе страшно?
Алексей молча кивнул.
— По тебе не скажешь.
— Держусь благодаря тебе. Ты придаешь мне сил и уверенности. Мне кажется, я и в детстве не сошел с ума только потому, что у меня была Оленька. — Раевский снова обнял ее. Он все чаще проявлял эмоции, передавая их в том числе через телесный контакт. — Да еще дядя Вася. Хочу навестить его.
— Но мы еще не подготовили дом к покраске.
— Я просто проведаю его. И передам коробку гуманитарной помощи.
— Так вот зачем ты ходил в магазин!
— Да, купил консервов, перловки, хлеба. В общем, ерунды. — Леша достал из багажника объемный пакет из супермаркета. — Надо дяде Васе помочь по-настоящему.
— Если ты об определении его в дом инвалидов, то боюсь, ничем хорошим затея не кончится. Он снова сбежит.
— Тогда просто переселить в нормальное жилье.
— Оттуда дядя Вася тоже уйдет. Для него дом — это ваш барак. Другого он не признает.
— И что ты предлагаешь, оставить его в покое?
— Да. Но навещать, привозить еду, теплые вещи. Следить за тем, чтоб не простыл. А если заболеет, отправить в больницу.
— Кстати, надо ему лекарств купить.
— Как бы не перепутал их и не отравился ненароком. Понимаю, ты хочешь как лучше, но дядя Вася неплохо справляется и без тебя.
Они прошли к бараку. Оля внимательно посмотрела на лицо Леши. Но на нем никаких эмоций. Он умудрялся даже свой взгляд контролировать.
— Дядя Вася, ты дома? — прокричал Раевский, подойдя к двери и постучав в нее.
— Кто там еще?
— Гуманитарная помощь.
Старик быстро дверь открыл. На нем был тот же пиджак, но другая футболка и штаны. Все сильно поношенное. Значит, опять на помойке подобрал, а не купил в магазине.
— А, я тебя помню, — сказал он, увидев на пороге Лешу. Олю он как будто опять не заметил.
— Да, я на днях тебе уже приносил денежку.
— Не было такого.
— Пять тысяч. От профсоюза маляров, штукатуров.
— Да? А где они?
— Ты их в карман этого пиджака сунул.
Дядя Вася полез в него и достал пять тысячных купюр.
— Надо же! А я забыл про них. Голодаю вот второй день.
В квартире на самом деле не пахло съестным. Но для Оли это было хорошо. От «аромата» дешевого рыбного супа ее воротило. Она уху из осетрины любила, но сама ее никогда не готовила из-за запаха.
— Я привез провиант тебе, держи, — и протянул пакет.
— А денежку?
— Ты эту сначала истрать.
— Да, правильно, Барашка, пока больше не надо. А то ограбят еще. Такие деньжищи при мне!
— К тебе сюда кто-то суется?
— Сюда нет. Но иногда я на маяке ночую. — Он достал из пакета бородинский хлеб в нарезке, щедро полил два куска подсолнечным маслом, посыпал солью, сложил их вместе и принялся с аппетитом есть.
— На старой водонапорной башне то есть?
— Ага. Люблю вдоль речки гулять. И по берегу банок жестяных много разбросано. Я их собираю, потом сдаю. На то и живу, не побираюсь. Но если денежку предлагают, не отказываюсь. От чистого сердца если она, то и мне хорошо, и тому, кто подал. В общем, хожу-брожу. Устаю, хромой же. И сил назад топать порою нет. Так я там укладываюсь, в башне. Есть под лестницей закуток. Я его перегораживаю фанерой и сплю себе. Но там тревожно. То пьянь заваливается, то сумасшедшие всякие.
— Какие, например?
— Бабенка тут какая-то среди ночи забежала. О стены билась, волосы на себе рвала, одежду… Рыдала. Ползла по ступенькам, обдирая в кровь кожу. Вела себя как бесноватая. Ее будто кто-то волок, но на самом деле, она одна была.
— Что ж ты ей не помог?
— Не, я психов навидался в доме инвалидов. От них лучше подальше держаться. Ей то ли мерещилось что-то, то ли на самом деле демоны существуют и вселяются в людей. Но по-любому к этим одержимым лучше не подходить.
— И что с этой женщиной потом произошло?
— Взобралась наверх и пропала. Я, грешным делом, подумал, не улетела ли на свой шабаш. Только я лег, опять кто-то вламывается. Уже мужик пожилой. Тоже какой-то подранный. И давай кричать: «Ра-ки-ра-ки!».
— Может, «Ки-ра-ки-ра»? — задала вопрос Оля. Поняла, о каких сумасшедших идет речь.
— Да, наверное. И я думаю, при чем тут раки?
— Что дальше было?
— Старик запыхавшийся был. До самого верху не дошел, спустился, выбежал.
— Вас не видел?
— Не, я за фанеркой прятался. — Умяв сэндвич «Назад в СССР», старик захотел пить и достал из пакета лимонад «Дюшес». — Мой любимый, — причмокнул он. — Сейчас, правда, не таким вкусным стал. Будете?
Оля отказалась, а Леша утвердительно кивнул. Из рук дяди Васи он готов был есть и пить все, что угодно.
— А что с той бесноватой случилось? — спросил Раевский, приняв у старика чашку с отбитой ручкой, в которой пузырился лимонад.
— Я, как рассвело, домой пошел. Не спалось мне на маяке в этот раз, тревожили часто. Смотрю, лежит. Думал, спит, пьяная. А я просто не услышал, как она спустилась. Не думал, что сбросилась с высоты. Потом только узнал об этом. С тех пор на маяк не хожу.
— Не мог ее старик столкнуть?
— Говорю ж, не поднялся он наверх. Я тоже не могу. Крутые ступеньки, а перил нет. В нашем возрасте себя беречь надо. Свалишься, сломаешь таз и будешь потом под себя ходить в доме инвалидов. А там и ходячим живется не сладко.
Оля взяла Раевского под локоток и отвела в сторонку.
— Получается, Печерский на самом деле не виноват в смерти Киры.
— И мог бы доказать это, если бы не повесился.
— Поддался отчаянию. Но мы можем восстановить его доброе имя.
— Хочешь отвезти дядю Васю в полицию?
— Да, пусть расскажет то же, что и нам.
— У него при себе нет документов, они в доме инвалидов. За ними пошлют, а потом заберут и старика. Он сбежит. А ты сама говорила, нужно дать ему жить так, как хочется.
— Значит, пойдем более сложным путем.
Ольга подошла к дяде Васе и задала ему вопрос:
— Ильича знаете?
— Кто его не знает?
— Уважаете?
— Конечно.
— Согласитесь поехать с нами к нему?
— Зачем?
— Того деда обвинили в убийстве бесноватой.
— Я в свидетели не пойду, — тут же встал в позу дядя Вася. — Пусть дед сам выпутывается. Я ему не помощник. Да и кто мне поверит? Я ж в отделении психиатрии находился…
— Просто поговорите с Ильичем. Он сам разберется, как распорядиться информацией.
— Не-не, дядя Вася может только дом покрасить и побелить.
— А если мы Ильича попросим вас из дома инвалидов вызволить? Чтоб документы вам отдали, пенсию стали платить?
Старик задумался.
— Дядя Вась, ты мне доверяешь? — обратился к нему Леша.
— Ты ведь Бараш?
— Он самый.
— Тогда да.
— Поехали. Обещаю, я позабочусь, чтобы все было нормально.
— Ладно, — согласился-таки старик. — Но в ментовку меня заманить даже не пытайтесь. Я там ничего говорить не буду, а то и симулирую припадок. Я знаю, как психов колбасит, запросто изображу…
Раевский поклялся. Они быстро собрались и покинули барак. Оля немного отстала от мужчин, чтобы позвонить Ильичу.
***
Грачев-старший ждал их на крыльце. Сидел в кресле-качалке, пил чаек. В его ногах лежала собачка Шурка. Гостей она встретила беззлобным, но громким лаем. Изображала охранника. Нос ее распух. То ли пчелы покусали, то ли Бегемотик подрал. Кот валялся на ступеньках крыльца, умывая мордочку. Она, как показалось Леше, стала шире за эти дни. Исхудавший за зиму кот отъедался, клянча еду в каждом дворе.
— Здравствуйте, ребята, — поприветствовал визитеров Ильич. — Васек, рад видеть тебя в добром здравии.
— Я в добром здравии, потому что из дома инвалидов сбежал. Там всех таблетками травят. Знал об этом?
— Таким, как ты, дают успокоительные.
— А мне они не нужны. Я нервный был оттого, что меня держали в этом доме пыток.
— У тебя с детства третья группа инвалидности, Вась. Тебе таблетки показаны. А ты их пить отказывался, вот тебя и сажали на конские дозы. — Ильич решил разъяснить молодым людям, о чем разговор: — Ему квартиру, как и остальным, дали. Барак расселили, а этот чудик остался. Как только ни пытались переселить, ни в какую. Родственников нет, поэтому соцслужбы его определили в дом инвалидов. Там прекрасный уход и кормят хорошо. Так нет, не живется ему… — И дяде Васе: — Когда сбежал?
— Первого мая. Персонал пьяный, я и дал деру. Хотел сначала только на демонстрацию сходить, а потом подумал: зачем возвращаться? У меня дом есть.
— Он вот-вот рухнет.
— Простоит дольше ваших панелек.
— Половина барака уже провалилась.
— А моя половина крепко стоит. Не поеду я никуда. Ни в квартиру, ни в пыточный дом.
— Как скажешь, — не стал спорить с ним Ильич. — Молодой человек готов взять за тебя ответственность. Я тоже помогу. Так что успокойся и выпей чаю. Вы, ребята, тоже присаживайтесь, угощайтесь.
Кроме кресла-качалки на веранде были еще стулья и стол. На нем самовар, чашки. В хрустальных розетках мед и варенье. Имелось еще печенье. Самое обычное, недорогое. Без всяких шоколадных крошек, кунжутных семечек, глазури.
Оля не стала отказываться. Уселась, налила себе чайку со смородиновыми листочками, вооружилась ложкой и стала уплетать медок. А Васек с Лешей, напившиеся сладкой газированной бурды, от угощения отказались.
— Так что произошло на маяке с пятницы на субботу? — спросил Ильич.
— Что-то странное. В бабу бесы вселились. И она, одержимая ими, решила полететь на шабаш!
После этого пролога последовала основная часть рассказа. Дядя Вася в нем ничего не изменил, кроме незначительных деталей. Ильич слушал его внимательно, не перебивал. Когда тот закончил, сказал:
— Киру Печерский все же не убивал. Как и ее брата. Но обоих довел до самоубийства.
— И Родю? — уточнила Оля.
— Да. Обнаружился его дневник. И в нем много всего… Не просто так Печерский вину за собой чувствовал. Знал, что именно он довел ребенка.
— Родю? — переспросил дядя Вася, до которого доходило с небольшим опозданием. — Это вы про кого?
— Мальчик, который двадцать лет назад сиганул с той же башни.
— Я его помню.
— Он часто выступал на городских мероприятиях, — сказал Ильич.
— И на маяк бегал. Я там с ним познакомился. Меня каждый год отправляли башню подшаманивать. Еще плотников да каменщиков. Но они все тяп-ляп делали, чтобы побыстрее закончить. Да и пили они все. С обеда, который начинали в одиннадцать. А я с душой работал. Бывало, задерживался допоздна. Еще тогда я себе уголок под лестницей присмотрел. Но в те времена там дверка была. За ней хранился инвентарь, и я мог заночевать на матрасе. Утром выходил на этот, как его?… Купол? Нет. Балкон?
— Можно и так сказать. Галерею.
— Вид открывался — закачаешься!
— Давай вернемся к мальчику Родиону.
— А что мальчик? Он вечерами прибегал. Летом репетировал, очень расстраивался, если не получалось. А осенью вообще скуксился. Плакал, стоя на галерее. Я как-то спросил, что с ним. Не ответил. Отвернулся. Не хотел говорить, и я не стал докучать. У меня правило есть — не лезть в чужие дела.
— Васек сердобольным был раньше. — Ильич обратился к Оле с Лешей. — Всем помочь хотел. Но как-то нарвался. Двое били пацана. Васек хоть сам и слабый, на выручку кинулся. Отпинали и его. Потом чуть не посадили. Ментами оказались. На них якобы напали четверо, но все разбежались, один остался. И тут Васек. Решили, что один из этих вернулся. Наваляли, после вздумали всех посадить. Я тогда очень постарался это дело урегулировать. Но того, избитого, все же за решетку упрятали. Он уже был судим, мои коллеги (еле язык повернулся назвать их так) жаждали крови, потому что им фейсы попортил. Но Васька я отстоял.
Тот закивал.
— Поэтому, Ильич, из ментов я только тебе доверяю.
— Я это ценю.
— Помню фразу: «Бойся равнодушных, с их молчаливого согласия происходят все преступления на земле!» Мне она казалась очень умной и справедливой. И что в итоге? Меня избили и чуть не посадили за мое неравнодушие. Я урок понял. Больше никуда не лез.
— Ты помогал мне, голодному, нелюбимому мальчишке, дядя Вась, — проговорил Леша и легонько похлопал старика по сгорбленному плечу. — Ты не равнодушный.
— Я мог сделать больше для Барашка. Но я просто кормил его супом. А Родю хлебом с кетчупом. С ним он мог сожрать что угодно. Даже картон. Замерзнет, бывало, я ему чаю из термоса и бутерброд. Просто сидим, едим, он о театре рассказывает, я слушаю. Оба мальчишки интересными были, каждый по-своему. Барашек мне нравился больше. Он маленький, чистый. И несчастный. Не выдумано… А по-настоящему. А Родя сам себе нашел беды, сам в них поверил… — Дядя Вася цапнул печенье и начал его посасывать. — Наверное, это все из-за несчастной любви. Возраст был у него такой, когда это самое в жизни важное. А Роде еще и не девочка нравилась…
— Да, взрослый мужчина.
— Нет, парень.
— Парень? — переспросил Ильич, не сдержав удивления.
— Да. Он разве не из-за него с собой покончил? В тот вечер они на башне вместе были. Я видел их. Хотел к себе в каморку пойти, но решил не мешать.
— И что они делали?
— Ругались. Потом вроде обнимались. Я долго не смотрел, ушел.
— Парень, говоришь? Не мужчина?
— Нет. Постарше, конечно, Роди, но тоже молодой.
— Как ты определил, если находился внизу, а ребята наверху? И было темно?
— Луна светила ярко. Я видел обоих. Второй выше. В модной куртке, не подростковой. С прической такой интересной…
— Васек, а ты не подумал о том, что ребята не обнимались, а боролись?
Тот пожал плечами:
— Я в чужие дела не лезу. Увидел, развернулся и ушел. Моя хата с краю.
— Мог бы описать того парня так, чтобы специалист фоторобот составил?
— Никакой ментовки! — замотал головой дядя Вася. — Не поеду ни за что!
— Я могу нарисовать портрет, — вступила в разговор Оля. — У меня есть приложение на телефоне.
— Не надо!
— Не нравлюсь я вам, да? Не доверяете женщинам, как и ментам?
— Я вас боюсь, как и их. Но дело не в этом. Вон он, тот парень. По улице идет. У него другая прическа и куртка. Он вообще очень изменился… Но это тот, с кем находился Родя на маяке в ночь своего самоубийства.
Глава 5
Эта дача…
Сколько воспоминаний связано с ней!
Роман Попов пережил самые яркие эпизоды юности, взлеты и падения, именно в доме под номером одиннадцать в поселке «Лира», который как деятель искусства получил от государства Павел Дмитриевич Печерский.
Маэстро! Или Карабас-Барабас, как называла его Эмма Власовна.
В Маргариту Роман был влюблен, как и Марк. А как не втюриться в ту, кого превозносит Маэстро? Она яркая, талантливая и… красивая? Да, пожалуй! Но по-своему. Рома и не рассмотрел бы в Марго очарования, если бы не Павел Печерский. Но его мнение было очень важно всем воспитанникам. Даже Роде, любимчику. И он тоже проявлял интерес к своей бессменной партнерше. Хотя, по ее словам, он всего лишь поддерживал ее. И то в последнее время. А раньше они друг друга едва терпели. Оказалось, правда. Запись в дневнике Роди это подтверждает. Но Попов с Марком не верили в это и боролись за внимание примы. Второй более активно. Но оба получали отказ.
Из-за Роди!
Таков был вывод. И ни один из парней не думал о том, что Маргарите просто неинтересны оба. Она вообще ни в кого не влюблялась. Кроме актерства, девушку ничего не увлекало. Марго и замуж-то вышла потому, что поняла: она ничем не выделяется среди таких же студентов. Более того, не дотягивает до уровня некоторых.
Роман зашел в дом. В нем мало что изменилось. А в гостиной совсем ничего. Именно тут они репетировали когда-то, и он узнал, что ему достается роль не осла Серого, а Санчо Пансы. Жаль, он так и не сыграл его. После смерти Роди закончилась эпоха Маэстро, а, как следствие, и детско-юношеского творчества. При Дворце культуры открывали студию еще пару раз, но ребята, что ходили в нее, могли только на детских праздниках играть. То были зайчики и лисички, братья-месяцы максимум, Золушки и принцы, но не Дон Кихоты, Онегины, Кончиты, Покахонтос.
— Добрый день, — услышал Рома голос сына Маэстро — Леонида. Он знал, что тот дома. Поэтому пришел.
— Здравствуй. Помнишь меня?
— Нет.
— Рома Попов. Подопечный твоего отца.
— Вас много было, поэтому я не всех…
— Не, меня ты точно должен помнить. Но я изменился. Был худеньким. И мне для роли Санчо Пансы накладной живот требовался. Ты ж его и сварганил из поролона?
— Ты тот мальчик, которому досталась роль Родиона?
— Ага.
— Да, ты сильно изменился.
— Полысел, потолстел. Увы.
— Я тоже немного раздался… И вот тут, — Леня хлопнул себя по темечку, — лес не так густ, как раньше.
— Нет, ты выглядишь отлично. Годы над тобой не властны.
— Скажешь тоже, — отмахнулся Леонид, но комплименту порадовался, это было заметно. — Чего пришел? Выразить соболезнования?
— Могу сказать и так. Но, если честно, я думаю, что мир стал лучше после того, как ушел Маэстро.
— Что ты такое говоришь? — воскликнул Леонид.
— Говном был твой папаша. Помер и ладно. Я пришел, чтоб тебе глаза на него открыть. Чтоб ты не горевал.
— Мой отец не был идеальным… Но и говном… не был тоже.
— Ты просто его не знал.
— Я? Да лучше вас всех.
— Нет. С тобой он виделся от случая к случаю. А мы были его птенчиками. Он нас чуть ли не с клювика кормил. Тебе, Ромочка, вот этого червячка, Марго другого, а Роде, как самому любимому, жирненькую гусеницу. Понимаешь, конечно, что я метафорически выражаюсь.
— Я же не дебил, — буркнул Леня. Затем сел на кресло, которое любил Маэстро. Роман опустился на диван, стоящий рядом.
— Родя вел дневник. Он нашелся только после смерти его сестры. Я читал его.
— И что там?
— Много того, о чем даже мы, питомцы твоего отца, могучая кучка, не знали. У Маэстро и Лени были отношения.
— Какие глупости!
— Я бы дал тебе почитать дневник, но у меня его нет при себе.
— Отец любил Родю, да. Но как сына.
— Но у него же был ты! Кровь от крови, плоть от плоти…
— Да, но меня он не любил. Считал никчемным. А Родя был талант.
— Если так, почему ему в конечном итоге дали роль бессловесного осла?
— Мальчишка стал хуже играть, и папа хотел показать ему, что будет, если он продолжит в том же духе. Ты не стал бы Санчо Пансо, поверь. Вы все были ему не важны. Только Родя. Свет в окне.
— Что еще раз доказывает…
— Что он любил его как сына! — повысил голос Леня. — Он сам ему сказал это. Я слышал. Вы тут все сидели. Читали по ролям. Кроме Роди, разумеется. У осла слов не было. Вы над ним подшучивали. А долговязый Марк зло стебался.
— Да, мы не проявляли сочувствия к Роде. Даже радовались тому, что его опускают. Мы с Марком точно. А Марго было все равно. Она хоть и сблизилась с Родей, но не настолько, чтобы стать его подругой, а уж тем более девушкой.
— Вы довели его до истерики!
— Не мы, Павел. На наше мнение ему было плевать. Главное, что думает о нем Маэстро. Он боготворил его, понимаешь? И ждал защиты. Но тот позволил нам подтрунивать над ним. Даже провоцировал на это. Вот Родя и психанул…
— И покончил с собой. Так что отец и с талантливым, пусть и не кровным, сынком повел себя неправильно.
— Слушай, а откуда ты знаешь о том, как проходил тот вечер в этом доме? Тебя же не было. Ты в Москве находился тогда.
— Отец рассказывал.
— Ты сказал «я помню». И далее о том, как мы стебали Родю.
— Оговорился.
— Проговорился, Леня. Ты приехал, но не показался. Увидел, как мы читаем, стебем Родю, как он убегает и… Как его догоняет Маэстро? Он вышел следом. Но вскоре вернулся. Тогда он сказал Роде, что любит его как сына?
Леонид колебался.
— Я все знаю. И уже двадцать лет храню твою тайну. Сейчас, когда Павел умер, пришел, чтобы сказать тебе об этом. Ну и раскрыть глаза на то, каким он был говном.
— Так, стоп! — Леонид выставил вперед ладонь. Маленькую, пухлую. Сам вроде крупный, а ручки крохотные. — Какую еще тайну? Ну, приехал. Не показался. И что? Расстроился, когда услышал слова отца. От него я таких не слышал. Теперь, когда ты сказал, что между Родей и ним были отношения (хоть я в это и не верю), все играет другими красками… Получается, папа отшивал его. Но мягко, стараясь не ранить. Типа, я тебя люблю, но как сына, и не рассчитывай больше ни на что.
— А ты взревновал.
— Да. Поэтому прыгнул в машину и уехал назад в Москву.
У Леонида уже в восемнадцать была тачка. Его мама позаботилась об этом. С бывшего мужа скачала какую-то сумму, сама вложилась, и ребенок-жеребенок стал обладателем новой «десятки». В столице она не считалась крутой, но в Приреченске… Каждая вторая девочка готова была прыгнуть в нее и уехать с крутым пацанчиком хоть на край света. Леня, правда, этим не пользовался. Он мотался в их края, чтобы видеться с отцом…
И как же он раздражал его этим!
— Не уехал ты в Москву, — возразил Роман. — Последовал за Родей.
— Ничего подобного! — в глазах Печерского ужас. Руки ходят ходуном, но он пытается их сцепить. Зажать в замок свои маленькие пухлые пальчики…
— Леня, я видел вас на башне. Родя грозился покончить с собой, скинувшись с нее. Но я не верил ему. Думал, вот же позер. Хоть как-то к себе внимание хочет привлечь. После его сцены мы разошлись. Уже не до репетиции было. Марк вызвался проводить Маргариту. Они к шоссе отправились. А я по берегу пошел к башне. Явился вовремя. Как раз увидел, как ты сталкиваешь Родиона с башни.
— Я этого не делал!
— Я собственными глазами видел это. На тебе была та крутая куртка, гоночная. Как у пилота «Формулы-1». В Приреченске ни у кого такой не было. Родя хватал тебя за нашивку, а я думал, только не оторви, попортишь потрясную вещь. Вроде он этого не сделал? Полетел с башни, брякнулся. Ты убежал. Я все это видел, но никому не рассказал. Потому что Родя хотел покончить с собой, а ты просто ему помог. Сделал одолжение, можно сказать.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно.
Роман все еще не верил в успех. Думал, не прокатит. Когда Грачевы, Михаил Ильич и Николай, попросили его сыграть роль, он очень в себе засомневался. Одно дело — по тексту шпарить, другое — импровизировать. Он пытался с одной стороны подлезть, с другой — менял тактики. И только сейчас понял, как нужно себя вести, чтобы вызвать Леонида на откровенность.
— Хочу тебе признаться — ты мой кумир! — выпалил Роман.
— Чего? — не сразу повелся Печерский.
— Я ж сам собирался столкнуть Родю. Бесил он меня страшно. И хоть тогда я не знал об их с Маэстро любовных взаимоотношениях, но понимал, что-то не то. Не может мальчишка, пусть и талантливый, так вознестись. Он же не Моцарт! Подумаешь, хорошо играет роли. Не сочиняет же музыку. И не изобретает машину времени. А эти его истерики! Чуть что — покончу с собой! — Это не было правдой. Родя вообще о таком не говорил. Попов просто вспомнил слова из дневника. — Я думал: так умри же, если тебе не мила жизнь. Но нет! День проходит, Родя снова с нами.
— Противным он был, да?
— Ужасным. Его никто не любил, кроме сестры Киры. Она, кстати, сама покончила с собой. Так что рано твой отец сдался. — Лицо Леонида дернулось. Роман понял, что тему надо развить: — Он что, так отчаялся? Или просто хотел всех напугать? Я в юности вены резал, якобы с собой кончал, но был уверен, что спасут. Ведь знал, что мама придет с работы и обнаружит меня в ванной…
Тут Роман не врал. Он на самом деле в семнадцать резал вены. Потому что был толстым и уже тогда начал лысеть. А плешивые жирдяи не нравятся ни мальчикам, ни девочкам. Тогда он еще не определился с ориентацией. Да и теперь… Потому что Роману нравились особи обоих полов, но как понять, гей ты или натурал, если ни с кем не спишь?
— Отец поступил так же, как и ты, — принял подачу Леня. — Обставил все красиво. Он же режиссер. Поэтому предсмертная записка на стене и алой краской написана. Картинно разлит самогон, который он до этого пил. И он такой в петле. Но на стуле. Что-то кричит, кулаками себя в грудь бьет. А я думаю — давай, прыгай.
— Не стал?
— Неа.
— Пришлось помочь? — Опять рот дернулся. — Ты выбил стул из-под его ног, да?
Леонид молчал.
— Я бы на твоем месте так и поступил. Павел столько лет возился с чужими детьми, когда есть ты, родной сын.
— Это было давно. Отец ни с кем не занимался почти двадцать лет. Закрылся от всех.
— В том числе от собственного сына. Хотя должен был потянуться. Ведь никого, кроме тебя, у него не осталось на этой земле.
— Я столько лет вымаливал его расположение, — простонал Леня. — Многого не требовал, хоть каплю внимания. Искреннего, а не вынужденного. Как оказалось, мама шантажировала отца. Когда он занимался рекламой, то участвовал в каких-то оргиях. Запись одной из них попала к ней (каким образом, не знаю), и за яйца она папашку держала именно благодаря ей. Умирая, мне передала. Чтоб я пользовался. Но я не стал. Сжег ее.
— Не посмотрев?
— Нет. Я не хотел видеть отца в неприглядном свете. А кассету бросил в костер на его глазах. Думал, он меня зауважает. Но нет. Он только выдохнул с облегчением. И продолжил меня терпеть. Теперь уже из благодарности за мой поступок.
— У Павла Печерского сломана голень. Такую травму самому себе не нанесешь. Значит, стул из-под его ног кто-то резко выбил. Да так расстарался, что и по ноге пнул, и хрупкая старческая косточка раскрошилась. Это был ты, так ведь?
Леонид напрягся. Глаза его стали холодными. Руки перестали дрожать. Роман понял, что прокололся.
— Откуда ты знаешь про травму? — холодно спросил Печерский.
— В полиции есть знакомый, он сказал.
— И послал тебя ко мне, чтобы выбить признание?
— Что за ерунду ты говоришь? Я пришел, чтобы рассказать тебе о дневнике Роди. И о многом другом… — Роман рассыпался. Он терял уверенность и уже не мог находиться в образе.
— Ужасный ты актер, Рома Попов. Тебе только ослов играть. Не убивал я отца. И Родю не сталкивал. Они сами ушли, без моей помощи. Так своему приятелю-менту и передай.
— Не надо, я все слышу сам, — проговорил Костя Пыжов, зайдя в дом. В его ухе был наушник. Весь разговор прослушивался и записывался.
— Подловить меня хотели, мусора проклятые?
— Говорит, как герой старого криминального сериала, типа «Улиц разбитых фонарей», — проворчал Ильич, следующий за старшим лейтенантом. — Любишь их, да? — спросил он у Лени. — А ты помнишь, как проклятые мусора вели себя в них? Пинали подозреваемого до тех пор, пока он не подписывал признание.
— Вы не посмеете! Не те времена.
— Они нет. — И показал на Леву и Николая. — Я — запросто. В органах уже не служу. Но отметелить могу, силы есть еще.
— Я требую адвоката.
— Ты ж сам юрист, — напомнил Грачев-младший.
— Помогите! — завопил Леонид.
— Тебя никто не услышит. Мы сунем тебя в петлю, вздернем, и все решат, что ты покончил с собой.
— Угрожаете?
— Предупреждаем.
— Хотите признательных показаний? Даже если я их дам, то оспорю. Еще и накатаю на вас жалобы. Вы запугиваете меня.
— Ты дай, а там разберемся.
— Родю я столкнул, да. Жутко его ненавидел. Отца тоже. Хотя всегда думал, что любил. Но он начал демонстративно вешаться. Разыграл спектакль перед тем, кого долгие годы игнорировал. И, зная, что в Приреченск приехала журналистка из Москвы, так все обставил… Картинку продумал. Чтоб в кадре смотрелось красиво. Стоял на стуле, стоял. Ныл…
— Сынок в него явно, — прошептал Николай. Ильич кивнул.
— А прыгнуть ссал. Как и Родя. Я покончу с собой… Бла-бла! Одна ножка на весу, а вторая на стуле. По ней удар и пришелся. С дуру шарахнул. Психанул, бывает… Я, может, и так себе человек. Но я не слабак. В отличие от них. Если б решил с собой покончить, так бы и сделал.
— Родю ты убил, чтобы избавиться от конкуренции. А отца, чтобы заполучить наследство? Ты ленивый, работать не хочешь.
— Хороший бонус. Но деньги для меня не главное. А сейчас… С вашего, так сказать, позволения, я начну себя спасать!
С этими словами он кинулся к окну. Закрытому! Прыгнул в него. Разбил стекла. Поранился осколками, при падении повредил ногу. Ту же самую что сломал отцу, отправляя его на тот свет. Но это Печерского не остановило. Вскочив, он, припрыгивая, бросился к калитке с криком:
— Помогите, люди добрые! Менты творят беспредел!