Ребекка же притарабанила целый багажник тряпичных мешков, пахнущих, по моему мнению, нечищеной уборной на бомбейском рынке. «Самые крепкие, что есть.» — похвасталась она. Правда, они не знают, что такое кижме и акурма. Но мне надавали еще всякого», — и она начала перечислять названия, звучащие как санскритские заклинания. «Я просила против домовых чертей», — засмеялась она.
— Мы им сделали годовую выручку, — вздохнул я, пробежав глазами ее счет. Счастье еще, что Ребекка не видела моих счетов.
Совсем уже ночью вернулся Кейл, шатаясь, впрочем, утверждая, что он «удручающе трезв».
— Мне пришлось прождать до вечера, — пыхнув перегаром, сообщил он. — Кто бы знал, что они открываются только в темноте?! К тому же, меня в очередной раз чуть не сожрали. А все потому, что я чист, как стакан из посудомойки! Чтоб они подавились, адские твари! Я плеснул им в рожу полпузыря.
— Значит, мы сможем выйти на дело только завтра вечером, — заключил я изо всей его тирады. Старик кивнул.
— Как жаль, что нельзя вызвать «Охотников за привидениями», — с сожалением сказала Ребекка.
День тянулся бесконечно. Роджерсен не давал мне прохлаждаться, еще с утра вызвав меня в контору — намечался визит крупных застройщиков. А я все никак не мог сосредоточится на работе, находясь в какой-то прострации. В голове крутилось и бухало огромное мельничное колесо: а что? а как? а если?
Не каждый же день выходишь на смертельный бой с неизвестной природы жуткими созданиями. И, положа руку на сердце, не каждый день уничтожаешь дело рук своих, свою Американскую Мечту, золотоносную птицу в клетке, обернувшуюся подлой сиреной. Роджерсену я так и не сказал ни слова, сначала все никак не мог начать разговор, а потом махнул рукой — все равно завтра сам обо всём узнает.
Таким образом, в шесть часов вечера к пипидому номер двадцать шесть подъехал черный «Крайслер». «Крайслер» был битком набитый звенящими бутылками и зловонными мягкими мешками, и три тени в черных масках стали сосредоточенно выгружать ящики и коробки. Варианты с вертолетом и подъемным краном нам сразу пришлось отмести из-за дороговизны и привлечения чрезмерного внимания, поэтому содержимое Крайслера самым ненадежным на свете образом отправлялось на пипидомовском лифте на сорок седьмой этаж. И доехало на удивление благополучно. Наверху дежурила, разгружая лифт, Толстая Пэт с неизменным термосом вонючего кофе наготове.
Вы когда-нибудь взбирались по лестнице на сорок седьмой этаж? И не пробуйте, не советую. Ад и пламя, седьмой круг с четвертью. Я сдавался восемь раз. Я убеждал Ребекку все бросить. Я доказывал Кейлу, что и на лестнице нас могут премиленько слопать, вот сейчас, за этим поворотом или еще этажом выше.
Но эта упрямая парочка была неумолима, а я тащился у них на хвосте, как мешок с тем самым, что мы только что удачно отослали наверх.
А потом я отдувался, как альпинист-марафонец, и мы стояли у окна пожарной лестницы, и ждали, глядя в близкое небо, и время до полной темноты тянулось, как лакричная жевательная резинка, наматывая минуты на километры. И, наконец, Кейл торжественно произнес:
— Начали.
И открыл гладкую белую дверь с черным замком, которую я до сих пор совершенно не замечал. За дверью оказалась обычная мужская уборная с широкими жестяными писсуарами. Ребекка сначала застопорилась на пороге с вопросом «а женского тут нет?», но Черная Пэт вручила ей большое поломойное ведро, и Ребекке стало не до вопросов.
А потом началось такое, чего я никогда не забуду: мы с гиканьем и хохотом выплескивали в ведра отвратительно пахнущее пойло, залакировывали сверху мыльным пивцом, а Ребекка точными движениями заправского алхимика замешивала в эту смесь ковш ядреных индийских специй. Получившееся зелье Кейл ведро за ведром отправлял прямехонько в писсуар, приговаривая:
— Кушай, дорогой! Кушай на здоровье! Пей до дна! Пей до дна! За маму! За папу! За Старуху Родригес! За Патрика, за Ринальдо!
— За Джорди! — с размаху плеснула из ведра Толстая Пэт.
А мы все мешали и мешали гремучую смесь, пока хватало сил, пока не кончились бутылки и холщовые индийские мешки.
— А теперь — бегом! — скомандовал Кейл.
И мы побежали вниз со всех ног.
— Ты предупредила жильцов? — закричал Кейл через два пролета.
— Я обзвонила всех, кого смогла! — гулко отозвалась Пэт. — По интеркому! Сказала, краны не открывать!
— Даже я бы не стал пить! — заорал Кейл еще через два пролета. — Сущая отрава!
— Именно то, что надо! — звонко прокричала Ребекка.
— Вы подождете меня или нет, подельники?! — прокричал я вниз, в бесконечно кружащуюся лестничную клетку. Ступени дрожали у меня под ногами и медленно, слишком медленно бежали обратно. Двадцать первый этаж, двадцатый. Веселые вопли подельников стихли глубоко внизу; должно быть, они уже выбрались на свежий воздух.
Девятнадцатый этаж, восемнадцатый. Я, задыхаясь, изо всех сил перебирал ногами, и лестница дрожала подо моим тяжелым шагом. Нет, это сам дом — весь дом ощутимо затрясся, будто при землетрясении. Стены потемнели и будто бы пошли волнами; сверху посыпалась штукатурка. Быстрее, еще быстрее! Легкие сгорели, теперь дыши жабрами, Стеф. Пятнадцатый этаж, четырнадцатый. Быстрее! Вот тринадцатый — чертова дюжина. Или уже двенадцатый? Еще быстрей!
Через два пролета резко погас свет. Я оказался в кромешной тьме, в бетонном мешке, и только считал ступени, сжимая зубы, хватаясь за перила и стараясь не оступиться. А дом вдруг пошел звуками: стонал и скрипел, и хлюпал, и гудел трубами, и вздыхал гигантскими невидимыми мехами. Сказать, что мне стало страшно — это не сказать практически ничего. Мои волосы встали дыбом отнюдь не фигурально; должно быть, прическа моя превратилась в натуральное афро. Десятый этаж? Или уже девятый? — успокаивал я себя. Лестница стала скользкой, гладкой, будто детская горка, я не удержался и упал на ягодицы, и покатился вниз, отбивая пальцы невидимыми спасительными перилами, а затем почувствовал, что лечу, падаю почти отвесно в полнейшей, глухой, абсолютной тьме… Меня схватили за запястья какие-то холодные, как лед, руки; я заорал от неожиданности и ужаса; едва ощутив ногами твердую почву, я побежал туда, откуда почувствовал какое-то слабое дуновение воздуха; ледяные пальцы все также крепко держали меня за руки, не отставая. Мы бежали, вероятно, по длинному коридору — а он все никак не кончался. Здесь густо, до жжения в глазах воняло — той самой взрывоопасной смесью, которую мы только что влили в водонапорную систему. С потолка капало; мы то и дело вляпывались в невидимые лужи чего-то чавкающего и липкого; наконец, я с размаху налетел на какую-то тошнотворно пахнущую мокрую стену и от удара лишился чувств.
Очнулся я на улице. Прямо над головой ярко светил фонарь. Ребекка протирала мое лицо и одежду влажными салфетками, рядом стояла высокая крепкая женщина.
— Мариэлла, — басом представилась женщина. — Ух, и тяжелый же вы, мистер Стефан.
— Патрисия с Джорджи уже ушли, — сбивающимся голосом сообщила Ребекка. — Знаешь, я чуть с ума не сошла от волнения!
Тебя не было четыре часа! Нет, ты скажи, ну где на этой лестнице можно на четыре часа запропаститься?
Я лежал и смотрел прямо в центр фонаря, и у меня кружилась голова. Мариэлла? Мариэлла Родригес? И пропавший целую неделю назад маленький Джорджи?
А что было дальше, вы и сами знаете. Эти ушлые квартиранты против нас с Роджерсеном открыли представительский иск. Выбора не оставалось, и мне пришлось рассказать Роджерсену все без утайки, но странная вещь, он вовсе не стал ругаться, а только сидел, как мумия, с ошеломленным взглядом и открытым ртом, затем похлопал меня по плечу и только потом схватился за голову.
Да, должен отметить, что хитроумный ребеккин способ отлично сработал, и дом номер двадцать шесть по Западному шоссе стоит совершенно целехонький. Правда, этажей в нем теперь не сорок семь, а тридцать пять. Куда делись остальные, ума не приложу. Все жильцы и жилицы, насколько мне известно, остались в полном здравии, только вот квартиры у них, как это было сказано в этом чертовом иске, «без всякого предупреждения поменяли архитектурную планировку». Сущие мелочи, на самом деле: у кого стена исчезла, у другого спальня оказалась на кухне, а у третьих санузел на потолке. Что, скажете, на потолке неудобно? А у четвертых одна квартира с соседями оказалась. Шведская семья, практически. Говорят, это теперь модно.
Впрочем, мы с Роджерсеном вовсе не унываем. Наоборот, планируем обезвредить следующий пипидом. А потом и все остальные, чтоб уж наверняка. Судя по срокам застройки, у нас есть еще в запасе несколько недель или месяцев. Между прочим, я навел справки — эта бодяга, с пропажей жителей пипидомов, распространилась уже по всей Америке. Ими занялось ФБР, лучшие умы ломают головы, но все тщетно. А мы его просто споили вусмерть, самым гадким на свете пойлом, вот дела! Охотники за домовыми чертями — заткнули глотку прожорливому проглоту! Йо-хо-хо!
Ах да, расскажу про Кейла — Калеб Каллиган оказался способным маркетологом и отлично подвизался у нас в конторе. Он, наконец-то согласился постричься и побриться, чтоб не пугать клиентов своими космами и длиннющей гномьей бородой. Правда, он неизменно является на работу уже хорошенько надравшись, а на наши замечания важно толкает цитаты о чрезвычайной пользе пьянства в борьбе с проглотами и всякой прочей нечистью.
Цитирует же он не что-нибудь, а ребеккины статьи, которые она успешно публикует в уфологических журналах. Статьи у нее великолепные, а особенно хороши названия: «Как бороться с Пипидомом?», «Проглоты — новая мировая смертельная опасность», «О пользе алкогольных напитков против захватчиков Земли». А сейчас она работает сразу над двумя научными статьями — о воздействии этилового спирта и эфирных масел на метаболизм проглотов и о наблюдаемых вблизи них пространственно-временных эффектах. Надо же как-то объяснить, почему Мариэлла Родригес и маленький Джоржи отсутствовали целую неделю, а сами они утверждают, что блуждали в темных подвалах часа два, не больше. Любопытная история! Да и Ребекке неплохое развлечение.