«Держись, Тим», — ехидно повторил про себя Тимофей. Все говорят «держись, держись», хоть бы кто сказал, за что именно можно держаться. Особенно когда земля уходит из-под ног, а жизнь стремительно теряет смысл. Тим зажмурился, открыл глаза — все было здесь: и микрофон с логотипом в виде красной молнии, и тяжеленные на вид наушники, и мертвый свет монитора.
— Что ж, трудотерапия — так трудотерапия, — пробормотал Тим. — Вперед.
Наушники оказались удивительно удобными и не чувствовались на голове. Наоборот, в них было очень уютно и как-то по-особенному тихо. Не та дикая тишина, что граничит с безумием, а та, глубокая и чистая, которая бывает на сцене перед тем, как заиграет настоящая музыка. Такую тишину нельзя нарушать лишь бы чем. Нет, ей нужна специальная мелодия. Специальная.
И Тим вспомнил. Лорина Мак Кеннит. Кажется, эта вещь называлась Coventry Carol? Сто лет назад ее слышал. Нет, быть не может, чтобы она здесь была. Это же был какой-то странный альбом, он его видел только на пленочной кассете. Лет тридцать тому назад. Тим смотрел на результаты поиска… Она здесь была. Весь альбом — Зимний сад. Пять сезонных песен. И он включил ее. Голос наполнил тишину, как вода наполняет русло реки. Он был глубоким, он был грустным, он был настоящим. Тим прикрыл глаза. Сколько же он не слушал ее? С тех самых пор, как… Нет, не надо вспоминать! Он оборвал свои мысли одновременно с окончанием песни. И пока тишина не стала невыносимой, сказал, наклонившись к микрофону.
— Вы слушаете радио «Боль», сегодня в эфире диджей Тим и его вечная тоска.
Странно, но ему понравилось делать вид, будто он диджей. Тим нажал на короткую эфирную заставку и подумал, о чем еще поговорить с несуществующими слушателями.
— Если вы такие же, как я, если вам одиноко, грустно или невыносимо больно, звоните! Я думаю, нам есть что обсудить друг с другом. Потому что по правде говоря наши врачи, наши терапевты, психиатры и психотерапевты ничего не понимают в том, что происходит с нами.
Тим откинулся на спинку стула и рассеянно ткнул мышкой в первую попавшуюся композицию. Сара Брайтман. Что ж, не самый плохой выбор. Песня не успела доиграть до середины, а Тим уже увидел на пульте зеленый огонек непонятного назначения. На экране всплыла подсказка: «Звонок на первой линии». Звонок? Ему что, звонят? Но Артур ничего не говорил про звонки. Как отвечать? Откуда они взяли номер?
Тим смотрел, как отсчитываются секунды до конца песни и соображал, что делать дальше. Мыслей не было. Поэтому Тим на автомате, пока еще не погасли последние аккорды, ткнул мышкой в окно и был вознагражден меню: перевести на вторую линию, режим ожидания, эфир, сброс. Что ж, пусть будет эфир, — решил Тим. Все равно, скорее всего, это не настоящий звонок. Терапия.
— Все говорят: «хватит жаловаться, другим еще хуже», — услышал Тим немолодой женский голос. — Но мне от этого не легче.
— Мне тоже, — неожиданно сказал Тим. — Странный аргумент. Как будто чужая боль может утешить нормального человека, если только он не мазохист.
— Наверно, я сошла с ума, — вздохнула женщина. — Слышу голоса. Такое случалось и раньше, но потом оказалось, что это была мультиварка.
— Я не мультиварка. Я диджей Тим, радио «Боль», — ответил Тим.
— А я Клавдия Марковна, — вздохнула женщина. — И я сломала шейку бедра. У меня закончились обезболивающие, а дочка принесет таблетки только утром.
— И что, таблетки помогают?
— Не особо, — призналась Клавдия, — но по крайней мере, хотя бы нога перестает болеть.
Тим кивнул. Он знал это чувство. Физическая боль на время проходит, но причина, которая ее вызвала, заставляет болеть и душу. А на нее анальгетики не действуют.
— А кем вы работаете? — спросил Тим. — Вам важно стоять на ногах?
— Я на пенсии, — сказала Клавдия. — Живу на пятом этаже. И у нас нет лифта. И я люблю гулять. И кататься на лыжах. А еще я собиралась бежать марафон. Мы с нашей группой здоровья всегда участвуем… — ее голос сорвался и Тим поежился.
— Какая страшная история, — пробормотал он.
— Да, — согласилась Клавдия Марковна. — В моем возрасте кости срастаются долго… А у меня еще артрит. Играть я не могу очень давно. Но когда я перестала играть, то поняла, что могу делать то, что всегда было нельзя — надо было беречь пальцы. Я стала кататься на лыжах, даже уроки по скалолазанью брала… Но больше всего мне нравятся горные лыжи.
— А на чем вы играли?
— На скрипке.
— Как Ванесса Мэй, — рассмеялся Тим.
— Эта выскочка с электроскрипкой? — сварливо отозвалась Клавдия. — При чем здесь она?
— Она любит скрипку и горные лыжи. Даже в Олимпиаде участвовала.
— В какой Олимпиаде? Для музыкантов? Тим рассмеялся.
— В обычной, для спортсменов. В зимних олимпийских играх, представьте себе. Только под фамилией матери. Кван, кажется. А, нет. Ванакорн.
— А такое вообще возможно? — изумилась Клавдия. — Я не про смену фамилии.
— Представьте себе, возможно. Есть отборочные туры для независимых игроков. По некоторым видам спорта. Она прошла их все, и попала на Олимпиаду.
— И как? Какой пришла?
— Последней. Из тех, кто вообще дошел до финиша. Клавдия захихикала.
— Наверно, это был удар для звезды.
Тим покачала головой и вспомнил интервью с Ванессой. Она улыбалась и не выглядела расстроенной.
— Нет, она сказала, что кто-то должен занять и последнее место. И знаете, — добавил Тим. — Мне нравится эта идея. Дойти. Не обязательно первым, но дойти. Это ведь нормально, занять какое-то место.
— А мне, пожалуй, тоже, — задумчиво сказала Клавдия Марковна.
— Хотите ее послушать? — спросил Тим.
— Наверно, да, — сказала Клавдия и Тим слышал, что она улыбается. — Буду слушать и думать, что это не Мэй, а Ванакорн. Которая гоняет на горных лыжах почем зря.
И Тим включил «Шторм»
Между «Штормом» и вторым звонком уместились «Summertime» в исполнении Эллы Фицджеральд и простая, как бьющееся в отчаянии сердце, «I Walk The Line» Джонни Кэша. Может, если бы песня была другая — и звонок был бы другим?
— Я не могу так больше жить, — сказал парень.
— Я тоже, — меланхолично ответил Тим. Было уже поздно, ему хотелось спать и не хотелось разговаривать. — Но выбора-то нет.
— Есть! Всегда можно умереть! Я… — парень осекся.
— Умереть можно не всегда, — вздохнул Тимофей. — Если, конечно, не ставить перед собой такую цель. Но это глупо.
— Ничего не глупо, — возразил парень. — Глупо жить без цели, просто так, чтобы жить и все. Какой смысл?
— А ты всегда совершаешь только осмысленные действия? — удивился Тим. — Не валяешься на диване, глядя в потолок? Не слушаешь музыку просто так?
— Слушаю, — сказал парень. — Причем здесь это?
— При том, что и в жизни не обязательно должна быть цель.
— Но смысл должен быть! — неожиданно закричал парень. — Я слушаю музыку, потому что мне нравится, лежу на диване, чтобы отдохнуть. В этом есть смысл. Какой смысл жить, если смысла нет?
Истерика, понял Тим. У него истерика. Не ломка убеждений, или там кризис юношеского максимализма.
— Что случилось? — спросил Тим. — Что у тебя случилось?
— Она меня бросила, — тихо ответил парень.
Тим прикусил едва готовое сорваться «ничего страшного». Ему тоже так говорили, сто раз. И это действительно страшно.
— Ты уверен, что это навсегда? Может, вы помиритесь? Пока люди живы, все еще можно изменить.
— Я уверен, — прошептал парень, — потому что… я не собираюсь жить.
Тим сглотнул и с тоской посмотрел на термос. В горле пересохло. Чтобы выпить — надо отключить микрофон. А если звонок сорвется?
— Что значит — не собираешься? — сиплым голосом переспросил Тим. — Ты что, стоишь на крыше небоскреба?
— Д-да, — заикаясь ответил парень. — А ты что, не голос внутри меня?
— Я человек снаружи, — закричал Тим, по-настоящему испугавшись. — Я — это вообще не ты, понятно?
— Н-нет, — голос парня сделался неуверенным. — А ты кто?
— Конь в пальто! Меня зовут Тимофей, и я понятия не имею, как мы с тобой разговариваем. Но если ты сейчас решишь прыгнуть вниз, то имей в виду, что я не смогу тебя остановить или подхватить на руки.
— А мне и не надо, — обиженно сказал парень.
— А вот и не ври! — рявкнул Тим. — Ты надеешься, что что-то случится, все изменится и тебе не надо будет прыгать вниз. И ты останешься жить.
— Нет!
— Да! — Тим стукнул по столу кулаком. — Быстро диктуй мне ее номер телефона.
— Я не буду с ней говорить.
— Я поговорю. — Тим взял блок стикеров и нашарил в кармане ручку. — Диктуй. Как ее зовут?
— Аня, — прошептал парень.
— А тебя?
— Максим.
— Диктуй номер, Максим, — сказал Тим.
— Не могу, — прошептал парень. — Я не помню наизусть. А телефон в куртке.
— А куртка где?
— Дома осталась.
— Так иди домой, — сказала Тимофей, — ну? Или ты не хочешь узнать, почему она тебя бросила?
Тим услышал сопение и звук, который бывает, когда с небольшой высоты прыгают на что-то мягкое и пружинистое. Например, на битум, которым заливали крыши многоэтажек. Проклятье, кто у кого сейчас в подсознании, хотелось бы знать!
— Аня?
— Да, а ты кто?
— Тимофей.
— Я не знаю никаких Тимофеев, — голос был далеким и засыпающим.
— Я разбудил тебя?
— Да, но это не страшно, я сейчас усну опять.
— Хорошо, но скажи сначала, почему ты бросила Максима?
— Ну… Он ненадежный.
Тим прикусил губу. Ненадежный? В его молодости из-за такого не бросали. Отказался жениться по залету, ухаживал за другой, появился другой, — вот эти причины он понимал. А ненадежный? Что такого они собирались делать вместе, что его ненадежность стала причиной разрыва? Банк грабить?
— Аня, а что значит — ненадежный? Он не держит слов? Или на свидания опаздывает?
— Если бы на свидания. На свадьбу.
— На чью?
В трубке послышался горький смех.
— На чью, на чью. На нашу! Это такой позор! Все пришли, все. — Она всхлипнула. — Мои однокурсники, его однокурсники, его родители, даже моя бабушка приехала… все пришли… а он нет, — она расплакалась. — Мы ждали восемь часов. Восемь!