Ответ прозвучит малоутешительно: таких бесспорных документальных — и литературных — свидетельств нет и никогда не было. Что касается нескольких спорных и странных реалий, в основном посмертного характера, на которых зиждется стратфордский культ и связанные с ним традиционные представления, то о них подробный и объективный разговор (они того заслуживают) — впереди.
Сейчас же вернемся к бесспорным, документально подтвержденным (единственным в этом смысле, ибо других нет) фактам, перечисленным выше. Если бы вы не знали заранее, из чьей биографии они взяты, могли бы вы подумать, что речь идет о великом поэте и драматурге, эрудите, Владыке Языка, авторе высоких трагедий и тончайших сонетов, создавшем „Гамлета“, „Лира“, „Макбета“, „Отелло“, „Бурю“, „Тимона Афинского“?
Нет, я полагаю, что, внимательно ознакомившись с этими фактами, вы, скорей всего, подумали бы, что они взяты из биографии какого-то дельца не из крупных, пайщике лондонской театральной труппы, цепком приобретателе, правдами и неправдами сколотившем себе капиталец. Этот человек скупал строения и земли, откупил сбор налога с окрестных фермеров на зерно, солому и сено, ссужал деньги (конечно же, не бескорыстно, а на определенных „условиях“, о которых пишет его земляк А. Стэрли) и безжалостно преследовал несостоятельных должников и их поручителей — своих соседей — аптекаря, кузнеца. Мы видим несколько случаев такого судебного преследования; ясно, что в большинстве их должники своевременно рассчитывались с кредитором и дело до суда не доходило. Отсюда можно заключить, что „ссудная практика“ Уильяма Шакспера была не такой уж малой. Неграмотная семья, включая не только его родителей, но даже и детей, вносит еще один существенный штрих в образ стратфордского откупщика половины церковной десятины… И наконец, ознакомление с пресловутым духовным завещанием Уильяма Шакспера, найденным только в середине XVIII века, еще более укрепляет и уточняет это складывающееся на основании документально подтвержденных фактов представление о человеке из Стратфорда-на-Эйвоне» [167], с. 114–115.
Далее И.М. Гилилов приводит полный текст завещания. Оно довольно длинное (два с половиной листа в оригинале), и мы его опустим. Перейдем сразу к выводам, сделанным И.М. Гилиловым.
«Об этом завещании, ставшем известном биографам лишь спустя много десятилетий после смерти Уильяма Шакспера, имеется обширная литература на всех языках. Однако внимание писавших чаще всего сосредоточивается на таких курьезах, как завещанная жене „вторая по качеству кровать“ или забытое имя одного из племянников.
А ведь самое важное в этом документе — бросающееся в глаза поразительное духовное и интеллектуальное убожество завещателя. Посмотрите, как он пытается из гроба управлять своими фунтами и шиллингами — до седьмого законного наследника своей дочери и наследников этих законных наследников; как дает дочери Джудит только заранее определенные проценты с капитала, а сам „капитал“ велит поместить для большей выгоды ее наследников (неведомых ему!); как велит, чтобы ее будущий супруг обеспечил ее землями в такой же доле, которую оставляет ей отец и т. п. Заскорузлость, ограниченность кругозора — типичного кругозора дельца, целиком погруженного в меркантильные расчеты, цепко держащегося за свои дома, сараи и земельные участки, проценты с продаваемой фермерами соломы и сена, за все эти накопленные им всякими путями шиллинги и „имущества“…
Обращает на себя внимание отсутствие в завещании какого-либо упоминания о книгах (а книг в доме поэта и драматурга Уильяма Шекспира, судя по его произведениям, должно было быть немало), которые — или по крайней мере многие из которых — стоили тогда довольно дорого. И — если этот человек действительно был писателем — неужели в его доме не было изданных к тому времени его собственных поэм, пьес, сонетов? Нет, Уильям Шакспер из Стратфорда, распределив на несколько поколений вперед все свое имущество, вплоть до посуды и других мелочей и деньги до пенсов, ни разу не употребил слово „книга“. Нет также ни слова о каких-то рукописях, которые ведь тоже представляли немалую ценность, ибо могли быть проданы издателям (лондонские издатели уже тогда гонялись за каждой строкой, написанной или якобы написанной Шекспиром — об этом свидетельствует история с появлением в печати „Сонетов“ и „Страстного пилигрима“). Ничего не говорится о картинах или портретах.
Абсолютное отсутствие упоминаний о каких-либо книгах или рукописях, конечно, не могло не озадачить позднейших биографов, поэтому в трудах некоторых из них и особенно в беллетристике… можно нередко встретить рассказы о некоем таинственном сундуке с бумагами, якобы увезенном из дома умирающего драматурга… Никакой фактической базы под этими рассказами, конечно, нет. Домыслы на эту тему возникли еще в начале XVIII века, когда некто Джон Робертс, называвший себя „бродячим актером“, распространял слухи о том, что „два больших сундука“, полные неразобранных бумаг и рукописей великого человека, находившиеся в руках одного невежественного булочника из Уорика (женившегося на женщине из рода Шекспиров) были разбиты, а их содержимое небрежно раскидано… и все это погибло во время пожара. Однако никакие потомки Шакспера в конце XVII века в Уорике не жили…
Непостижимое противоречие между достоверными биографическими данными о стратфордце Уильяме Шакспере и тем, что говорят о своем авторе великие шекспировские произведения, особенно после нахождения Джозефом Грином поразившего его завещания, было замечено многими, в том числе и в России…» [167], с. 117–118, 120.
Опустим дальнейший анализ И.М. Гилилова и перейдем сразу к гипотезе о подлинном авторстве. Приведем лишь резюме.
«Гипотеза о том, что под маской-псевдонимом „Потрясающий Копьем“ скрывался Роджер Мэннерс (см. рис. пр. 1 — Авт.), 5-й граф Рэтленд, была сформулирована в начале нашего века (XX века — Авт.) в трудах К. Блейбтрея и особенно С. Демблона и потом развита и дополнена П. Пороховщиковым, К. Сайксом… Мои исследования честеровского сборника, Кориэтовых книг, поэмы Эмилии Лэньер…. „парнасских“ пьес показали, что только через необыкновенную бельвуарскую чету (имеется в виду граф Роджер Мэннерс и его жена, поэтесса Елизавета Сидни-Рэтленд, рис. пр. 2 — Авт.) можно постигнуть целый ряд доселе непонятных исторических и литературных фактов эпохи и в конечном счете гениальную Игру о Потрясающем Копьем.
Рис. пр. 1. Роджер Мэннерс, граф Рэтленд. Взято из [167], с. 235.
Рис. пр. 2. Елизавета Сидни, графиня Рэтленд, в костюме участницы пьесы-маски «Гименей». Взято из [167], с. 303.
Теперь… я хочу кратко суммировать главные факты и аргументы, подтверждающие присутствие Рэтлендов за шекспировской маской. Мы уже убедились, что, идя по следам Шекспира, то и дело выходим на Рэтленда, встречаем его одного или вместе с поэтической подругой…
Эти встречи так многочисленны и взаимосвязаны, что случайность совершенно исключается. Рэтленд и Шекспир неразделимы.
♦ Первые шекспировские поэмы снабжены авторскими посвящениями графу Саутгемптону, о неразлучной дружбе которого с Рэтлендом в то время имеются многочисленные письменные свидетельства; позже было замечено, что оба молодых графа прямо-таки днюют и ночуют в театре. Учивший их обоих итальянскому языку Джон Флорио выведен в пьесе „Бесплодные усилия любви“ в образе учителя Олоферна. Другой персонаж пьесы, дон Адриано де Армадо — шаржированный портрет хорошо знакомого Рэтленду Антонио Переса.
♦ Первым, кто признал и высоко оценил поэзию и драматургию Шекспира, были кембриджские университетские однокашники Рэтленда — Уивер, Барнфилл, Ковел, позже — Мерез.
♦ Города Северной Италии, где побывал Рэтленд, являются местом действия ряда шекспировских пьес. В Падуанском университете Рэтленд занимается вместе с датскими студентами Розенкранцем и Гильденстерном. Транио в „Укрощении строптивой“ перечисляет дисциплины, изучаемые в Падуе; этот город упоминается — иногда невпопад — и в других пьесах.
♦ Сразу же после визита Рэтленда в Данию в „Гамлете“ появляются многочисленные датские реалии, свидетельствующие о личном знакомстве автора с обычаями датского королевского двора и даже с деталями интерьера королевской резиденции.
♦ В студенческой пьесе „Возвращение с Парнаса“ персонаж Галлио — живая шутовская маска Рэтленда — оказывается автором сонетов и относит к себе похвалы, воздаваемые его однокашником поэтом Уивером Шекспиру.
♦ Рэтленд был ближайшим другом, родственником и соратником Эссекса, о горячей симпатии к которому говорит Шекспир в „Генрихе V“. Трагический перелом в творчестве Шекспира совпадает с провалом эссексовского мятежа, в котором принял участие Рэтленд, жестоко за это наказанный и униженный.
♦ Женой Рэтленда стала дочь великого поэта Филипа Сидни — Елизавета, сама талантливая поэтесса, подобно мужу, всегда скрывавшая свое авторство. С ее двоюродным братом графом Пембруком и его матерью Мэри Сидни-Пембрук Рэтленда связывала тесная, продолжавшаяся всю его жизнь дружба. Именно граф Пембрук, как считают, передал издателю шекспировские сонеты, ему же посвящено посмертное Великое фолио (издание произведений Шекспира — Авт.), инициатором появления и редактором которого была Мэри Сидни-Пембрук.
♦ Рэтленд был одним из вдохновителей и авторов многолетнего литературного фарса вокруг придворного шута Томаса Кэриота, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем.
♦ В шекспировских сонетах несколько раз обыгрывается родовое имя Рэтленда — Мэннерс. Аналогично поступает и Бен Джонсон, особенно в Великом фолио. Джонсон хорошо знал Рэтлендов, бывал в их доме, назвал их и их окружение „поэтами Бельвуарской долины“. К Елизавете Сидни-Рэтленд обращен — как открыто, так и завуалированно — ряд поэтических произведений Джонсона.
♦ Смерть четы Рэтленд летом 1612 года совпадает с прекращением шекспировского творчества. Появившийся позже „Генрих VIII“ был дописан Флетчером (тоже однокашник Рэтленда).