В этот момент дверь открылась, и на пороге стоял следующий пациент. Я судорожно убрал деньги в карман.
Я некоторое время хранил этот рубль. К сожалению, тогда не было ни благотворительных фондов, ни церкви – словом, места, куда можно было бы отдать его. Так он и растворился.
Как я стал «Длинным Глазом»
О том, что представляла из себя ветеринария мелких домашних животных при историческом материализме, можно писать тома, но свести все написанное можно к одному слову – дерьмо. И это было именно так, сколько бы слюны ни выбрызгивали из себя защитники советской власти. Начиналось все с академии, куда абитуриентов из городов в те времена старались не брать вообще и где нам постоянно говорили, что собаки мяса не дают, они его едят, а один доцент так вообще договорился до того, что хороший ветеринарный врач должен собак усыплять. Словом, как хочешь, так и учись лечить.
Поначалу, когда я пришел в отдел ветпомощи на дому на Юннатов, все было очень хорошо. Так как я был стерильным в плане знаний и опыта, то, как губка, впитывал все, что мне говорили старшие и более опытные товарищи. Очень много мне дал мой хороший друг доктор Бычков, который за время службы в ветлазарете Центральной школы военного собаководства не только вдоволь поиздевался над своей печенью, но и успел многому научиться. ЦШВС, пожалуй, была единственным местом, где накопили большой опыт лечения собак.
Скоро выяснилось, что этих знаний тоже становится мало. Нашей четверке и даже пятерке, потому что был с нами еще и Миша Кошелев, хотелось знать и уметь больше. Руки так и чесались сделать какую-нибудь великую операцию. Но самой великой на тот момент была операция по поводу заворота желудка. Тогда это было сродни пересадке головы человеку в наши дни. Нехватку знаний стали восполнять с помощью медицинских книг. Мы проторили дорогу в Дом медицинской книги на Комсомольском проспекте. Скупали всё. Мы читали книги по травматологии, понимая меньше половины того, что было написано, рассматривали картинки и фотографии операций остеосинтеза и представляли себя по меньшей мере Илизаровыми.
На улицу Юннатов со всей Москвы везли на усыпление больных животных. Мы видели это и понимали, что многим из них можно помочь, но у нас не было ни знаний, ни умений. Как, впрочем, и нормальной диагностики. Единственное, на что мы могли рассчитывать, так это на рентген. В единственном на всю Москву рентген-кабинете для животных работал Петр Петрович Отто – опытнейший доктор, которому тогда уже было за семьдесят, но он был полон сил и энергии. Он с радостью делал для нас снимки и учил читать их.
Первую операцию остеосинтеза по поводу перелома бедренной кости мы делали кошке. Володька с Юрьичем, вооруженные дрелью, принесенной из дома, и спицами Киршнера, выпрошенными, как и средство для наркоза, у медиков, напоминали заплечных дел мастеров. Я же одним глазом смотрел за тем, чтобы кошка не проснулась, а другим изучал книгу с рисунками остеосинтеза бедра у человека, комментировал все вслух, и мы тут же переводили это на ветеринарный язык. Как ни парадоксально, но кошка после такой операции мало того, что выжила, так еще и не хромала.
Так все и шло потихоньку, пока мы не открыли свою ветеринарную клинику. Так как мы начали официально брать за лечение деньги, то уровень ответственности резко повысился. Самодеятельность уже не проскакивала. Люди вдруг захотели знать, что и как мы лечим. Нам требовалась помощь. К счастью, в нашем распоряжении был целый НИИ проктологии. И пусть на нас топали ногами в Мосгорветотделе и говорили, что медики по закону не имеют права лечить животных, но у нас не было выхода.
Никто из врачей института никогда не отказывал нам в помощи, а Юлий Вячеславович Дульцев, после того как заканчивал свои операции, приходил и устраивал нам мастер-классы. Нас заново учили читать и правильно интерпретировать анализы крови, рентгеновские снимки постепенно переставали быть нагромождением белых и серых теней. Мы учились накрываться на операции, да и просто правильно оперировать.
Оказывается, все то, что мы делали до этого времени, сложно было назвать хирургией.
Отдельно стоял вопрос диагностики. В клинике было все, но как пользоваться этой техникой, мы не знали. Аппарат УЗИ, например, не вызывал у нас особого интереса. Может, в силу того что ультразвуковая диагностика не была так распространена в то время. Поэтому тут мы тоже подключали врачей из отделения УЗИ, тем более что коллектив там был женский и все сотрудницы как на подбор – молодые и красивые. Еще я фотографировался на фоне аппарата УЗИ, когда в клинику приезжали журналисты, или давал интервью телевизионщикам, опершись на монитор. Выглядело солидно и загадочно.
Надо отдать должное моему другу Сергею Владимировичу Середе – директору клиники «Центр» (тогда он еще был простым директором без регалий, званий, всеветеринарного обожания и венца Цезаря на голове), который почувствовал значимость ультразвуковой диагностики и первым внедрил ее в повседневную практику. Сергей Владимирович не пожалел денег и направил учиться – опять-таки к медикам – замечательного доктора Наталью Михайловну Зуеву. Наталья Михайловна в свою очередь воспитала большое количество врачей визуальной диагностики. Я, пока практиковал, в сложных случаях направлял больных животных в клинику «Центр». Мнение доктора Зуевой для меня было и остается истиной в последней инстанции.
Как-то раз к нам в клинику привели таксу, которая, со слов владельцев, проглотила игрушку. Осмотр и рентген подтвердили первоначальный диагноз.
Я зашел на кухню, где все расслабленно пили чай и ели бутерброды, приготовленные нашей кормилицей мамой Чоли, и сообщил эту «радостную» новость. Предстояла гастротомия. Вдруг встрепенулся Андрей Николаевич Кузнецов по кличке Доктор Длинный Глаз. Он закончил обследования больных у себя в отделении колоноскопии и зашел к нам поболтать.
– А зачем сразу резать? Давайте попробуем достать эндоскопом.
Градус пессимизма у нас всех неожиданно зашкалил.
– И как ты собираешься это сделать?
– А сейчас увидите.
Андрей взял с собой помощника, и они ушли в отделение. Минут через пятнадцать в предоперационную вкатили сестринский стол со стоящим на нем осветителем, следом за ним зашел Андрей с большим пластиковым кейсом, из которого он извлек колоноскоп! Надо отметить, что колоноскоп предназначался для проведения соответствующего исследования людям. Его длина – два метра двадцать сантиметров, а диаметр конца – два сантиметра. Если он и подходил для собак, то только для гигантских. Андрей начал подключать всю аппаратуру. Со стороны это походило на подготовку Игоря Кио к фокусам. Наконец все было готово, и Андрей сказал, чтобы мы седировали собаку.
Когда такса угомонилась, Андрей положил ее на левый бок, между зубов вставил загубник, позвал в ассистенты Игоря Барсукова, который знал, что надо делать, дал в руки какую-то проволоку, и действо началось. Левой рукой он проводил эндоскоп в пищевод, а правой крутил какие-то штуки. При этом он смотрел одним глазом в окуляр. Видеоэндоскопов тогда не было, они появились лет через пять-шесть, поэтому никто, кроме доктора, не мог видеть то, что происходит внутри. Мы просто стояли рядом. Минуты через две Андрей наконец изрек:
– А вот и игрушка.
Он открыл какую-то крышечку на эндоскопе (потом я узнал, что это называется «инструментальный канал»), и засунул туда проволоку, которую держал Барсуков. Оказывается, это была специальная петля. Тут начались манипуляции, сопровождаемые разговором Андрея и Игоря, со стороны напоминавшим разговор грузчиков, несущих рояль на десятый этаж.
– Чуть дальше проведи. Бери.
– Промахнулись.
– Чуть назад. Теперь вперед. Бери.
Наконец через несколько минут Игорь сказал:
– Взял.
Андрей быстро, но не резко извлек эндоскоп из собаки. На конце, зажатая петлей, висела игрушка.
Это было что-то! Гудини в этот момент переворачивался от зависти в гробу, отец и сын Акопяны нервно курили в стороне. Я думаю, что Копперфилд вообще был в этот момент посрамлен доктором Кузнецовым. Слух о том, что у нас в клинике есть «длинный глаз», разнесся среди владельцев животных еще до того, как собака проснулась после седации.
Я с интересом и завистью посмотрел на эндоскоп и сразу пристал к Андрею, чтобы он меня научил.
– В следующий раз научу.
После такой рекламы следующего раза не пришлось долго ждать. Теперь Андрей принес специальную насадку на эндоскоп, которая позволяла второму человеку смотреть за происходящим. Я все внимательно изучал. Через месяц я уже делал эндоскопию самостоятельно, а доктор Кузнецов меня контролировал. А еще в институте была лаборатория эндоскопической техники, где «жил» манекен по имени Вася, который позволял учиться проводить на нем все мыслимые и не очень эндоскопические исследования.
Было здорово. Не сразу, но все начало получаться. Однако теперь встал вопрос: где взять эндоскоп? Штука очень недешевая, на дороге не валяется. Глубоко вздохнув, я пошел к заведующему отделением эндоскопии доктору Виктору Владимировичу Веселову и рассказал ему о своей мечте стать эндоскопистом.
– Придумаем что-нибудь, – сказал Витя.
Через несколько дней я получил списанный японский колоноскоп «Олимпус», осветитель к нему и набор инструментов для извлечения инородных тел.
Так в 1990 году началась эпоха эндоскопических исследований мелких домашних животных.
А еще через два года американцы для обучения хирургов-медиков привезли к нам в институт лапароскопическую стойку, которую смонтировали у меня в клинике, и мы целую неделю эксплуатировали ее и в хвост и в гриву, обучаясь уже эндоскопической хирургии.
С 8 Марта, дорогие жены!
Обучение в нашей любимой альма-матер представляло из себя изучение этакого коктейля, состоящего из того, что нужно в дальнейшем, например анатомии, физиологии, клинических дисциплин и тому подобного, и того, что совсем не нужно: истории партии, философии, кормления, разведения коров и другой живности, а также принципа действия сельскохозяйственных машин. Процентное отношение приблизительно пятьдесят на пятьдесят. Ну просто знаменитый коктейль «Ерш» – точного рецепта нет, а результат – потрясающий по убойности: не помнишь ничего. И на все это, как вустерский соус на «Кровавую Мэри», были накапаны редкие кляксы практики. Как правило, практика – дело ненапряженное, потому что держат тебя подальше от всего живого и хоть чуть-чуть ценного. Кроме разве что дней приезда проверяющего, когда надо было изображать бурную деятельность.