Наутро, мучимый похмельем и последствием клизмы, полученной по телефону от Верясова, но вряд ли совестью, в гостиницу пришел охотовед. Ему совсем не хотелось с нами возиться, но медведь – не утка, охотников одних не отправишь. Сославшись на то, что машины у него нет и ездить придется на наших «жигулях», он три дня возил нас по окраинам Павино, слюнявил палец, говорил, куда и как заходить, водил носом и указывал направление, откуда сейчас точно выйдет медведь, но мы, сидя на лабазах, кроме посмеивавшихся над нами местных грибников, так никого и не видели. При этом он не отказывался от ста грамм, которые мы ему предлагали.
Тот год был безумно грибным. Грибы лезли просто из-под ног. Мы с видом бывалых собирали только белые и подосиновики, у которых шляпка в диаметре не превышала пяти сантиметров. Причем собирали их в каком-то немыслимом количестве. Про остальные грибы мы солидно говорили:
– Старые, пусть споры дадут.
Хотя в другой год и тридцатисантиметровый съели бы за милую душу.
Грибы стали основным продуктом на нашем столе. На завтрак и ужин мы ели некое варево, приготовленное на нелегальной плитке и состоявшее из картошки, грибов и тушенки. В особо торжественных случаях туда еще высыпался пакетик супа. Эта вкуснятина закусывалась местным черным хлебом и знаменитым ростовским сладким красным луком, который продается только в трех деревнях на всем пути от Москвы до Ростова Великого и который оставил далеко позади так разрекламированный крымский лук. Ну и запивка была соответствующей. Аппетит у нас был что надо, и за неделю мы съели аккурат ящик тушенки и ведро лука. Сколько было выпито – это до сих пор военная тайна.
На четвертое утро дверь в наш номер распахнулась. На пороге стоял крепкий русский мужик в сапогах, галифе, голубой майке-алкоголичке и телогрейке, которая называлась фуфайкой. Только потом я понял смысл такого сочетания в одежде: когда фуфайка расстегнута, то значит жарко, когда застегнута – то холодно.
– Сергей меня зовут. Ну, коль вы охотники и уже готовы, то поехали.
На улице нас ждал старенький бортовой ГАЗ‑53. Мы уселись в кузов и поехали. Наконец началась настоящая охота. Мы колесили по окружным полям, засеянным овсом, смотрели, где выходил медведь, как стоят уже сделанные лабазы, делали новые. Заодно мы собирали грибы для вечерней трапезы.
На следующий день, вооруженные всей собранной информацией, мы часа в три приехали на край присмотренного накануне поля. До места еще надо было идти минут тридцать. Сергей записал наши данные, номера охотбилетов и лицензий на оружие, дал последние наставления по технике безопасности и правилам охоты: «Стрелять только на поражение, к лежащему зверю в одиночку не подходить, если зверь лежит, с лабаза самостоятельно не слезать, подранка не преследовать, медведицу с медвежатами не стрелять». Мы в который раз безропотно расписались в ведомости. Оставив все ненужное в кабине, мы неспешно пошли, изредка тихо переговариваясь и держа все видимое пространство полей под пристальным взглядом.
Ночью прошел небольшой дождь, поэтому следы читались легко. Кто тут только ни ходил, кто ни наследил. Неожиданно я увидел небольшой след медведя.
– Серег, смотри, пестун прошел.
– Вот еще один. – Серега внимательно посмотрел вокруг. – А вот и мама. Внимание: если что, медведица с лабаза стряхнет сразу. Стрелять только в воздух, отпугивать. На поражение – только в случае реальной угрозы для жизни.
Я и Палыч хорошо помнили, как за год до этого, когда мой стаж медвежьей охоты был ровно пятнадцать минут, мне в спину ревел медведь, учуяв меня на лабазе и пытаясь заставить уйти с его пути на поле. Потом зверь пошел стороной, демонстративно громко ломая деревья. Я сидел ни жив ни мертв от страха, который просто сковал меня. На следующий день мы пошли смотреть следы, и тут уже не страх, а что-то совсем другое посетило меня, когда охотовед задумчиво сказал:
– Ну и повезло же тебе. Это была медведица с сеголетком[12].
В переводе на обычный человеческий язык это означало, что до беды оставалось всего пять метров.
Мы прошли еще минут пятнадцать, когда Серега остановился и повернулся ко мне.
– Видишь, слева поле «языком» вдается в лес? Иди туда. «Язык» этот метров сто пятьдесят – двести. Слева, метрах в семидесяти от конца поля, увидишь лабаз. Садись и жди. Ширина «языка» там метров пятьдесят, так что все хорошо просматривается и простреливается.
– Я пошел.
Я направился напрямую через овес, который был мне не выше пояса. Стоит отойти от друзей всего метров на десять, как начинаешь совсем по-другому воспринимать все вокруг. Ты один, тебя никто уже не подстрахует, ты не имеешь права на ошибку. Весь организм превращается в один большой орган чувств, который и слушает, и зрит, и обоняет, и осязает. Идешь не спеша, оценивая каждый кустик на своем пути.
Вскоре показался заветный лабаз. Потом за многие охоты я видел много лабазов. Есть высокие, специально сколоченные помосты, на которые поднимаешься по специально сколоченной лестнице, есть пара досок, положенных на дереве между двух веток на высоте метров двух с половиной, на которые лезут по специально обломанным сучкам. Мой же оказался самым примитивным – две тонкие березки, прибитые между двух деревьев на высоте примерно метр восемьдесят. Залезай как хочешь, сиди, как кот на заборе, и болтай ногами – ступни-то свисают. Но на это не обращаешь в тот момент никакого внимания. Адреналин играет. Я покряхтел и залез.
Минут пять ушло на то, чтобы сесть поудобнее. Нельзя двигаться, нельзя издавать никаких звуков. Медведь все слышит очень хорошо и далеко.
Красоту медвежьей охоты описывать бесполезно. Сидишь не то что тихо, а просто превращаешься в воздух, в штиль. В августе солнце еще стоит высоко. Тишина такая, что видно, как она дрожит. Постепенно перед тобой разворачивается лесная жизнь, прерванная на какое-то время твоим появлением. Выйдет на поле заяц поесть овса, лиса пробежит. Однажды краснохвостая неслась из леса, испугавшись медведя, через поле так, что врезалась головой в пень прямо на моих глазах. Выкатится на ниву выводок кабанов – вредителей сельхозугодий. Подойдет к краю поля лось, у которого в разгаре период гона и, потрясая рогами, проверит свои владения. Иногда вдалеке выйдет мишка и начнет обсасывать овес. Однажды на ствол моего ружья села птичка и с интересом меня рассматривала. Чем темнее, тем меньше видно и больше слышно.
Как-то я сидел, задумавшись, как вдруг передо мной в сумерках абсолютно бесшумно пролетел ангел.
Свят, свят, свят! Я весь напрягся: уж не «белочка» ли меня посетила? Потом еще раз пролетел и еще. Я сбросил оцепенение. Так это же сова! Вот летит она, а ее и не слышно. В такие моменты так и хочется отложить в сторону ружье, взять видеокамеру и снимать. Ну не убийцы настоящие охотники.
В тот вечер я с интересом смотрел, как у меня под лабазом растут грибы. Они росли прямо на глазах, и я мог это наблюдать. Потом сзади меня раздался деловитый топот и прямо из-под лабаза с видом хозяина вышел барсук. Он неторопливо пошел через поле. Грибы всё росли, а я сидел. Примерно через час барсук пошел назад, остановился, внимательно посмотрел на меня и будто спросил: «Сидишь? Ну-ну. Ты в этом сезоне первый».
Так же по-хозяйски он ушел под лабаз. Я уже прилично расслабился, как вдруг сзади опять раздался топот.
«Барсук», – подумал я и продолжил созерцать округу.
Неожиданно я понял, что моя левая нога сама по себе раскачивается, топот прекратился, а барсука не видно. Я осторожно посмотрел вниз. Подо мной на задних лапах стоял пестун и с интересом изучал мой сапог.
Пестун – это уже не маленький медвежонок, но еще и не взрослый медведь. Он держится с матерью-медведицей, хотя ему к августу уже полтора года. Он может покусать и разодрать взрослого мужика без особых проблем.
Я не знаю, возможно ли было в тот момент замерить скорость работы моего мозга, но что я был близок к Книге рекордов Гиннесса, – это точно. «Это один, сейчас придет второй и займется правой ногой, а вот потом придет мама и начнет подробнее изучать меня».
Уже потом я удивился, какое количество холодного пота может выработать организм и с какой скоростью он бежит между лопаток. Никакая Ниагара не сравнится.
Словом, или сейчас, или никогда. Я поднял ружье и выстрелил из двух стволов в воздух.
Один из близнецов исчез в лесу так же неожиданно, как и появился. На сегодня охота была окончена – звери разбежались. Оставалось только смотреть за грибами.
Уже в темноте я увидел свет фонарика, слез с лабаза и пошел к мужикам. Естественно, очередной охотничий рассказ сам полился из меня.
Вторая вспышка памяти…
Первые московские ветеринарные конференции, проходившие в киноконцертном комплексе «Измайлово», были короткими – один, максимум два дня. Да и проходили они в формате пленарного заседания. Никаких секций, короткие лекции на пятнадцать-двадцать минут. Арендовали мы тогда один большой зал. Оформлением зала занимались сами. Выглядело это так: накануне доктор Середа, доктор Ткачев-Кузьмин с сыновьями, доктор Горовая и я приезжали в Измайлово с кучей всяких стендов, флагов и прочей ерунды. С нами были представители компании «Марс», спонсора конференции, и выделенные в помощь студенты академии. Вооружившись молотками, отвертками и прочим инструментом, с ловкостью обезьян мы лазили по раскладным лестницам, ползали на карачках по полу, собирая воедино элементы наглядной агитации и декора.
Приехав в очередной раз, мы с удивлением узнали, что зал занят до обеда и наша очередь вторая. Делать нечего, надо ждать. Между тем наступило время того самого обеда, и мы с доктором Середой спустились на первый этаж в заветное полукафе, полубуфет, чтобы съесть пельменей и выпить по чашке чая. Кафе это достойно отдельного повествования, как знаменитая пельменная, находившаяся когда-то на углу улиц Черняховского и Усиевича и воспетая в литературе братьями Вайнерами и не только ими. Народа в кафе было немного, и мы встали в очередь. Тогда еще можно было наблюдать картину, как доктор Середа стоит со всеми в очереди в буфете. Как близок он был к народу! Теперь даже я вижу его чаще на картинках, чем в жизни.