В Монреале я занимался серьезной наукой и делал сложные микрохирургические операции бестимусным мышам[19]. Мы искали лекарство от рака у людей. Оперировал я в специальной экспериментальной клинике, которая занимала три последних этажа в одном из корпусов Медицинской школы Университета Макгилла. Чтобы туда попасть, надо было знать, на каком этаже пересаживаться с одного лифта на другой, и иметь магнитный пропуск, запрограммированный на определенные часы допуска. Я, естественно, поинтересовался, зачем такие сложности. И знаешь, что мне сказали? Оказывается, это мера от проникновения в клинику «зеленых». Были случаи, правда в других университетах, когда клиники подвергались набегам зоозащитников, и те выпускали животных. Причем среди выпущенных были прооперированные, зараженные смертельно опасными заболеваниями или проходящие специальные психологические тренинги. «Спасая», по их мнению, животных, зоозащитники создавали реальную угрозу жизни как самих животных, так и людей. «Зеленые» никак не хотят понять, что эти животные в дальнейшем помогут врачам спасти миллионы жизней, что никакие компьютерные модели не заменят живого организма. В клинике на стене висел большой плакат, на котором изображались врачи и всякие микробы, вирусы и раковые клетки и было написано: «Если сейчас остановить нас, то кто тогда остановит их?» Я всегда говорю, что смерть даже одного человека нельзя оправдать миллионом спасенных жизней животных. Просто, помимо того, что надо уважать увлечения друг друга, надо еще уважать и работу. А еще надо помнить, что работа ветеринарного врача – это не красивые белые халаты, а чаще всего не совсем чистые и плохо пахнущие операционные пижамы. Что работа ветеринарного врача – это не просто лечение животных, а обеспечение здоровья человека через здоровье животных. Люди должны есть мясо здоровых животных и птиц, чтобы не болеть самим. Что часто ветеринары работают вместе с медиками, генетиками, вирусологами, микробиологами, чтобы спасти здоровье людей. Да, жизнь так устроена: чтобы выжил человек, пока еще должны гибнуть животные. Это и есть настоящий гуманизм.
Знаешь, Вовка, а вообще мне повезло. Я поработал с такими классными собаками. В питомнике, на площадке, в клинике. А каких собак я видел на охоте в деле! А какие люди учили меня!
– Книгу вам пора писать, Алексей Анатольевич.
– Некогда! Всё делаю вид, что занимаюсь очень важными делами. Знаешь, вот выйду на пенсию и тогда займусь бумагомарательством.
Ляпнул-то я это для красного словца, но жизнь рассудила иначе.
От отвара ромашки до стволовых клеток, или Последняя вспышка памяти
– Леха, он бегает! – Сергей Ставицкий ворвался в ординаторскую с выпученными глазами, протирая запотевшие очки.
– Кто бегает? – я оторвался от телевизора и с интересом посмотрел на Серегу.
– Да Флеш бегает! – Флеш был Серегиным южноафриканским бурбулем, который страдал серьезной двусторонней дисплазией тазобедренных суставов и с трудом передвигался шагом. – Ты что, забыл? Мы же ему стволовые клетки сделали три недели назад! Леха, заработало!
Познакомились мы с Сергеем летом, когда я, переодетый в мечту Остапа Бендера – белые брюки, уже собирался уходить домой после смены. Серега и его сын Ромка привели в клинику Флеша, весь зад которого был залит кровью. Васильич оперировал, и мне ничего не оставалось, кроме как, уворачиваясь то от брызг, то от потоков крови, начать заниматься собакой. Флеш попал под двух среднеазиатов и, можно сказать, отделался легким испугом – ему порвали все вокруг ануса, а заодно и бедра. Сергей размахивал руками, рассказывая, что если бы… Я этих рассказов слышал кучу, что «если бы мой йорк не заигрался с пролетающей мимо бабочкой, то он точно порвал бы того стаффорда[20]». Слово за слово собачий зад был починен, и они ушли. Я обратил тогда внимание, что Флеш идет как-то неуверенно, но решил, что это от боли и от того, что грубо наложенные швы сковывают движение.
Как-то осенью за чаем Васильич сказал мне:
– Алексей Анатольич, слушай, тут Ставицкий заходил с какими-то стволовыми клетками, я сказал, что ты у нас самый умный, что у тебя полтора высших, одна аспирантура и работа в Монреале. Разберись тогда.
Работая в Университете Макгилла, я занимался не стволовыми клетками, а канцероэмбриональным антигеном и его влиянием на рост злокачественных опухолей толстого кишечника человека, но, читая научные статьи, с интересом просматривал все, что мне попадалось про стволовые клетки. Мнения были разные, но результаты впечатляли. В Северной Америке стволовыми клетками уже занимались крупные компании и лаборатории в солидных университетах. Поверить, что из нескольких специальных клеток, взятых в организме, можно вырастить или восстановить поврежденные органы, было просто невозможно, а еще сложнее – это понять.
Ставицкий, будучи кандидатом биологических наук, по образованию вирусологом-иммунологом, а в душе – авантюристом в хорошем смысле этого слова, пришел ко мне со статьями об успехах американской компании VetStem в применении клеток при лечении собак и лошадей. Результаты были удивительными. Для начала нашей работы с чудо-клетками нам надо было достать номер лицензии кого-нибудь из американских или канадских ветеринаров, зайти на сайт компании и пройти трехуровневое онлайн-обучение, чтобы понять механизм работы клеток. Я сразу сказал, что номер не даст никто, уж слишком они дорожат им, так как в нем вся жизнь врача. Тогда было решено идти другим путем. Применив компьютерную хитрость, достали нужный курс и изучили его. Оставалось начать действовать.
Серегин друг владел биотехнологической компанией в Питере. Там и было решено выращивать клетки. Нужен был герой-доброволец. Как настоящий ученый, Серега решил пожертвовать для науки собой, вернее своим кобелем. Он подумал и решил, что Флешу хуже от этого не будет, а вот вдруг лучше… На этом и порешили.
Взять кусочек подкожного жира было несложно, но с чем мы сразу столкнулись, так это с проблемой транспортировки. Ну нельзя у нас в стране переправлять никакой биоматериал никакой почтой. Ставицкий, со свойственным ему умением убеждать и уговаривать, пошел вдоль поезда Москва – Петербург и, строя глазки проводницам, нашел-таки одну, которая оказалась любительницей собак и согласилась передать пробирку. Через пару недель, тоже со связным, готовые клетки приехали в Москву и были введены Флешу в тазобедренные суставы. На этом азарт угас, и все успокоились. И вот через три недели свершилось.
Серега вечером пошел гулять с собакой. Он думал о своем, а кобель, как всегда, плелся где-то далеко сзади, еле передвигая ноги. Впереди залаяли собаки. Эко дело, когда живешь за городом и в каждом втором дворе по животному. Вдруг на лай из-за спины Сергея бодро побежала крупная собака. Он невольно обернулся, чтобы посмотреть, где же Флеш, и только тогда сообразил, что это его собственный кобель только что рысью пробежал мимо него. Серега в течение нескольких дней проводил разные тесты. Все показывало на то, что Флеш начал легко вставать, бодрее ходить и не спеша бегать. Клетки сделали свое дело. Работа закипела, и где-то через год мы имели наработанный материал по применению клеток, который подтверждался документально. В результаты верилось с трудом, но они были.
Мы уже представляли себе, как переворачиваем традиционную консервативную ортопедию, но не тут-то было.
Мы ездили от врача к врачу с презентацией, выступали на всевозможных конференциях, читали лекции. Все качали головами, цокали языками, соглашались с нами, что это будущее, но внедрять у себя отказывались под любыми предлогами. Один очень уважаемый мною доктор в открытую сказал, что дело стоящее, но мы весь бизнес рушим. Только Миломир Ковач, главный врач конноспортивного комплекса «Новый век», ухватился за идею и с успехом применяет стволовые клетки в своей практике. Дело потихоньку заглохло и перешло в спящий режим, нарушаемый иногда потребностью в клетках пары врачей-конников.
Как-то на очередном Московском международном ветеринарном конгрессе в кулуарных разговорах я посетовал на то, что легче слетать на Луну, чем пропихнуть в практику что-то новое, и кто-то из ветеранов сказал мне:
– Алексей Анатольевич, ты уже десять лет бегал с эндоскопом и над тобой все, кроме Митина, смеялись, зато теперь только ленивый не считает себя эндоскопистом, так что лет через двадцать и стволовые клетки пойдут в дело. Подожди.
Вот десять лет уже жду. Все изменится, как изменилась ветеринария за это время.
Когда в 1985 году я пришел работать на улицу Юннатов, в Москве свирепствовал завезенный во время Олимпиады парвовирусный энтерит. Собаки умирали десятками. Мы не знали, как лечить, а если и догадывались, то ничего под рукой не было. Некоторые врачи лечили просто – отвар ромашки внутрь и в клизму. А котов кастрировали без наркоза, засовывая голову животного в валенок или заворачивая в телогрейку. Такого диагноза, как разрыв передней крестообразной связки, мы просто не слышали, а если бы и слышали, то могли бы только с умным видом рассуждать на эту тему.
Все изменилось очень быстро. Кругом открылись ветеринарные клиники, напичканные оборудованием. Конгрессы, конференции и мастер-классы всех специализаций и уровней сложности проходят практически ежедневно. Врачи мирового уровня читают в Москве лекции чаще, чем я теперь хожу за пивом. Ветеринария изменилась, а главное, изменились врачи. Они стали другие. Они, как губка, впитывают все новое, они умеют этим новым пользоваться, они на ты с техникой, и их не удивишь ничем. Они уже наступили нам на пятки, выпихнули на обочину ветеринарии и правильно сделали. И нечего нам бороться и держаться за воздух, пытаясь доказать, что вот мы-то… Наше время прошло, надо уходить.
Командир корабля объявил, что экипаж начинает готовиться к посадке в Монреале. По салону побежали суетливые стюардессы, пассажиры пристегнулись и продолжили заниматься своими делами. Скоро Монреаль.