ле себя плеяду талантливых специалистов, которые чтут традиции ветеринарной онкологической школы, основанной им.
С доктором Митиным мы были в замечательных отношениях. Когда я начал широко применять эндоскопию в своей практике, он оказался единственным человеком, который поддержал меня, не стеснялся направлять животных на обследования и всегда говорил, что за эндоскопией будущее.
– Извините, а что это за порода? – поинтересовался я.
– Это первый в России бриар – французская овчарка.
– Ну пойдемте, расскажите мне, что у вас приключилось.
Владелец подробно рассказал мне, что недавно купил Карата, так он назвал кобеля, во Франции. Забрал его перед вылетом и только в Москве заметил, что собака плохо усваивает пищу. Кобеля тошнит непереваренным кормом, сам пес какой-то худой. Осмотрев Карата, я был неприятно удивлен. Если бы не шерсть, то его грудная клетка напоминала бы стиральную доску, а живот ввалился и прилип к позвоночнику.
– Нам надо серьезно обследовать Карата: сделать рентгенографию с контрастным веществом, эндоскопию, УЗИ. Кровь и все прочее идет в праздничном наборе. Только после этого будет что-то понятно.
Я расписал план обследования, и владелец, увидев его, немного растерялся.
– Я человек занятой. У меня нет времени возить собаку. Не могли бы вы поместить его в стационар для обследования? Деньги для меня не проблема.
– А каков он по характеру? Дело в том, что ухаживать за ним будет наша Ольга. Человек она добрый, со всеми собаками договаривается, но все-таки…
– Я еще не понял до конца, он как-то временами порыкивает. Но пусть она не переживает: я помимо кассы заплачу ей отдельно, если вы не против.
Я никогда не был против, когда мои сотрудники зарабатывали деньги, ну а Ольга тем более. Она числилась в клинике санитаром, но была нашим ангелом-хранителем. Благодаря ей клиника всегда блестела, животные в стационаре были ухожены, ну а сотрудники – сыты. Кухня слыла ее пещерой Аладдина. В шутку мы ее называли нашей мамой Чоли. Свежа еще была память о сериале «Богатые тоже плачут».
Мы обо всем договорились, хозяин оформил на ресепшене все необходимые документы, оставил свой телефон, посадил Карата в клетку и ушел.
Первым делом Карат был переименован на русский лад – в Кондрата.
Приключения начались на следующее утро, когда у Кондрата надо было взять кровь. Первая попытка, которую предприняли наши доблестные фельдшеры, окончилась полной победой кобеля. Они выскочили из стационара с покусанными руками, сотрясая воздух отборной русской речью.
– А вы не пробовали вывести его в кабинет? – спросил я. – Он же в клетке на своей территории, а вы еще вдвоем туда вперлись.
– Точно! – Мужики развернулись и пошли назад. Что происходило в стационаре, я мог только догадываться по свирепому рыку Кондрата и ойканью с матом. Минут через пять Кондрата привели в кабинет. Пока он не успел очухаться, ему завязали пасть. Кобель предпринимал активные попытки сопротивляться, когда у него брали кровь, но мы были храбрые до безумия, пока он был с завязанной пастью.
Следующим номером запланированной на этот день программы была рентгенография. Но для этого кобеля требовалось напоить барием. Мы решили не развязывать ему пасть и заливать барий в угол рта. Я думаю, что не надо говорить, что мы все были в барии, но Кондрат свое съел.
К сожалению, то, что мы увидели на снимках, нас никак не порадовало. Нам предстала картина стеноза кардиального сфинктера и ахалазии пищевода. Это такая патология, при которой отверстие, по которому пища проходит из пищевода в желудок, открывается не полностью. Соответственно, часть ее поступает в желудок, а часть остается в пищеводе, растягивая его. Ощущая дискомфорт, животное эту пищу срыгивает. Решили дать Кондрату день посидеть, а потом сделать эзофагогастроскопию.
Когда Кондрата водворили на свое место и с морды сняли повязку, у его клетки появилась Ольга с миской в руках. Пока у нас шли боевые действия, она сбегала на институтскую кухню и взяла для него гаше – бульон, перетертый с вареным мясом, которым кормят людей после операций. И как всегда, мы стояли покусанные, а кобель лизал Ольге руки.
Через день сделали эндоскопию. Так как я хотел сразу услышать мнение специалиста, а видеоэндоскопии тогда еще не было, то мы позвали из отделения эндоскопии доктора Кузнецова. Диагноз подтвердился. Мы не знали, что делать, нашего опыта не хватало, а так хотелось помочь Кондрату.
Как всегда, спасение приходит неожиданно. Открылась дверь, ведущая из института, и на пороге появился профессор Дульцев со своей неизменной сигаретой.
– Что такие задумчивые? Это из-за покусанных рук? Кто это вас так?
Мы показали результаты обследования Кондрата.
– И чего грустим? – весело спросил Юлий Вячеславович. – Назначайте день операции, вернее первой операции, а потом будет вторая.
Это сейчас для меня лечение такой патологии не представляет загадки, а тогда… Стоять на сложной операции, а может, еще и ассистировать профессору Дульцеву!
Первое, что я сделал, – позвонил Митину, сообщил ему диагноз и предложение Дульцева сделать операции. Мне показалось, что у Володи гора свалилась с плеч, потому что он сразу бодро предложил мне самому во всем разбираться. Потом я позвонил владельцу Кондрата и описал ему ситуацию. Он приехал вечером и дал письменное согласие на операцию.
Следующие несколько дней ушли на подготовку. Собственно говоря, операционная была полностью готова, а вот наркоз… В ветеринарии тогда официально наркоз существовал только на бумаге, так как никаких специальных препаратов не было. Робко начал появляться «Рометар». Конечно, мы крутились и покупали у медиков просроченные препараты, благо тогда с этим было не так строго. В нашем случае планировалось большое оперативное вмешательство. За помощью я пошел в институт – в отделение анестезиологии и реанимации. Доктор Чечин, большой специалист в области анестезиологии, который согласился помочь, сказал, что будет необходим ингаляционный наркоз в сочетании с миорелаксантами. Словом, он два дня налаживал всю необходимую аппаратуру. Оставалось достать медикаменты для наркоза. Первое отделение быстро составило мне заявку на проведение эксперимента. Я написал его план и вместе с заявкой отнес его на подпись Юлию Вячеславовичу Дульцеву. Все, наркоз был обеспечен.
В день операции клиника была приведена в полную боевую готовность. Надо сказать, что это была первая по-настоящему серьезная операция в моей жизни. Назначили ее на вторую половину дня, потому что увидеть ее своими глазами хотели почти все молодые хирурги института. В назначенный час операционную наполнили серьезные врачи в операционных пижамах и масках. Кондрат уже спал после внутримышечного укола, и мы водрузили его на стол. В дело вступил доктор Чечин. Сколько лет я оперирую, но каждый раз, когда за дело берется анестезиолог, я замираю в почтении. Для меня анестезиологи просто волшебники. Это надо же удерживать в своих руках жизнь живого существа – неважно, животного или человека, – в течение нескольких часов. Фантастика!
По команде Чечина «Можно начинать» за дело взялась операционная бригада. Все с интересом смотрели на руки профессора, которые просто летали над операционной раной. По-настоящему ведущего хирурга понимали только два наших операционных фельдшера – Игорь Барсуков и Леша Сотсков, которые стояли на инструментах. Смотреть на то, как оперирует мастер, можно часами. Но на то он и мастер, чтобы делать все максимально правильно и быстро, при этом объясняя каждый свой шаг и отвечая на вопросы. Под контролем руки Кондрату установили носопищеводный зонд, через который он ел следующую неделю, после чего операционную рану ушили.
– Всем спасибо! – Юлий Вячеславович снял перчатки и закурил.
Следующую неделю стационар клиники напоминал римский Колизей, где по несколько раз в день проводились бои диких животных с бестиариями.
Внутривенных катетеров тогда не было, а Кондрату два раза в день надо было ставить капельницу. Кормежка – это отдельная история. Носопищеводный зонд, чтобы не болтался, был подшит у кобеля на лбу. Из-за этого ни завязать морду, ни надеть намордник не представлялось никакой возможности. В клетку заходили по два добровольца, одетых в телогрейки. Один подставлял руки и пытался удержать Кондрату морду, а второй в это время шприцом через зонд закачивал в желудок бульон. Хорошо, нам на помощь пришли ребята из первого отделения, которые присутствовали на операции и которые очень хотели увидеть результат. Наконец настал долгожданный день, и зонд был удален, и, как по мановению волшебной палочки, перед Кондратом появилась Ольга с неизменной миской. Биться с Кондратом мы ее не подпускали.
Опять начались обследования. Первая операция прошла успешно. Все указывало на то, что проходимость кардиального сфинктера была восстановлена. Теперь предстояла вторая не менее серьезная операция по восстановлению нормального просвета пищевода, так называемая пластика пищевода.
Наступил день второй операции. Все шло по уже накатанной колее. Подготовка, наркоз, операция. Уже была закончена основная часть, и хирурги приступили к ушиванию операционной раны, как вдруг в операционной как гром среди ясного неба раздался голос Юлия Вячеславовича:
– У больного темная кровь!
Все моментально на два шага отошли от операционного стола, чтобы расчистить дорогу доктору Чечину. Тот что-то быстро подкрутил на аппарате искусственной вентиляции легких и шагнул в освободившееся пространство. Секунда на аускультацию[5], и по его действиям все поняли, что произошло самое страшное – остановка сердца. В ход пошло все, что было возможно: и инъекции адреналина в сердце, и непрямой массаж, и еще какие-то тайные манипуляции анестезиологов, но все тщетно. Сердце Кондрата завести так и не удалось…
В те времена мы не обладали тем арсеналом возможностей, который есть у нынешних ветеринарных врачей. Даже предоперационное обследование сводилось к банальной аускультации. Об ЭКГ, или эхокардиографии, мы даже и не мечтали. У нас не было кардиомониторов, которые сейчас выдают врачам полную информацию о состоянии животного во время операции, поэтому мы не знали, где и когда мы ошиблись, и ошиблись ли вообще. Это была объективная правда, но в этот раз мы не искали себе оправданий. Восемь здоровых мужиков, включая ребят из первого отделения, которые за последние две недели не раз мужественно заходили к Кондрату в клетку и на руках которых остались следы от его покусов, сидели и плакали, не стесняясь друг друга. И только Юлий Вячеславович, сдерживая слезы и закуривая одну сигарету от другой, сказал: