За прожитый тоталитаризм.
Вот те на! И у птиц демократы —
Не отмоешь, вина на вине,
Певчих птах извели, супостаты,
Заклевали, а каяться мне.
Старый мир откликается эхом.
На земле не осталось отчизн.
И под демократическим блефом
Вызрел новый тоталитаризм.
Костры
Говорят, костры событий,
Прорезая даль веков,
Помогают тёмным выйти
И в ночи из тупиков.
Бесталанны ли водыри
Иль неверен ориентир,
Кружим мы в российской шири,
Башмаки стоптав до дыр.
И бесплодны все потуги –
Наступаем вновь и вновь
На пылающие угли
Наших давешних костров.
«То тут, то там встаёт цунами…»
То тут, то там встаёт цунами
Катастрофический прибой.
И новь полынными слезами
Природа плачет над собой.
Увы, прочны прогресса сети,
Неумолим влекущий рок,
И нет уже надежд, что дети
Когда-то выучат урок.
Феникс
Пламенем осени вспыхнув и в пепел
Нежити стылой себя схоронив,
Феникс мифический, северный петел,
Вновь воскресает цветением нив.
Так ли и родины радужный Феникс,
Встав средь лазурных озёр на крыло,
В замкнутом круге смертей-воскресений
Пеплом доныне отряхивал зло?
Только разорвана цепь превращений,
В пламени птицы змеится стебло –
Гидра выходит из огненной сени,
Пепел Руси отряхая на тло.
О чём шепчутся травы
Закаты
За веком век – ни малого прогала,
Сменить гонца спешит другой гонец.
В глуби времён потеряны начала,
Во мгле времён теряется конец.
Из века в век, чтоб не распались крепи,
В горниле бед, в крови, кольцо в кольцо
Куёт свобода несвободе цепи.
Какая где? – у них одно лицо.
За веком век – восходов нет, закаты.
Наобещав блаженства на юру,
Прогресса джинн развеялся куда-то,
Гудит бутыль пустая на ветру.
За веком век – рябит в глазах от пяток,
Мятётся пыль годов под мерный гул.
Мне помахал двадцатого остаток,
А новый век ехидно подмигнул.
Судить свой век, то не себя ль судить?
Тонка, тонка под небом к правде нить!
По этой нити Шолохов прошёл,
Но как понять тот искристый глагол?
С прищуром взгляд, орлиный нос, усы
И с продувной лукавинкой весы.
Когда идут за правду брат на брата,
Поймав её, как воду в решето,
То у кого из них ума палата,
И Каин кто из них, и Авель кто?
Зачат отцом в безудержном терроре,
Не для любви на белый свет рождён,
Ты жертва сам, мой век, и в вечном споре
Добра и Зла на гибель обречён.
Ещё дома имён не позабыли,
Ещё в углах стоит хозяев дух,
Но те ушли в заоблачные были,
Забрав с собой младенцев и старух.
Ещё свежи безвестные могилы,
Но всюду нивы ширятся без меж,
И для живых парят ширококрыло
Стада обманных загодя надежд.
Вешней прохладой, лиловою пеной
Утро в окошко течёт.
Бегает зайчик по тёсаным стенам,
Зеркальце, мальчик – не в счёт.
Мигом замрёт, то несётся скачками,
То закружит, егоза.
Тихо крадётся к молоденькой маме,
Мамины жмурит глаза.
Застится мама – зайчонку потеха,
Ну-ка, попробуй поймай!
Пляшут осколки и света, и смеха,
Плещется счастье за край.
Прежние громы не мне отгремели,
Боли быльём поросли,
Только за радостным пеньем свирели
Мглится гроза невдали.
Огромный дом, заглохший и холодный,
Он в землю врос, как дуб, на три венца.
И предвоенный я, хоть не безродный,
Не помнящий отцовского лица.
Он где-то там за Камнем, за закатом,
Откуда к нам приходит бабий вой,
Не жданным треугольником – квадратом,
Чужим квадратом с вестью ножевой.
И где-то там, где гибнет наша рать,
Мои дядья, безусы, неженаты.
Нам принесут на каждого квадраты,
И бабка ляжет в угол умирать.
По своему иль Родины призыву
Не лишь мужи восстали – в том ли суть? –
Чтоб боронить детей и быт, и ниву,
И свят равно увитый тёрном путь.
Их подвига и славы не убавит
По временам пролёгшая межа.
Не прорастёт в лукавой демотраве
О той Войне Святой, нещадной – лжа.
Катились годы – счёт от «до войны»,
Мужья катились в память и сыны.
Катились сутки – им потерян счёт, —
За ночью ночь, а дней наперечёт.
Во все гужи катили бабы воз,
А в пристяжных подхватывал подрост.
Ты не снись, ржана краюха, –
Раскулаченная сыть.
Паром дышит заваруха,
От стола не оттащить.
Пятки мнут стерню с усмешкой,
Потеряло поле край.
Колоски лежат вразбежку,
Не впробежку собирай.
На дом задали задачу
По уборке конопли.
От горшка вершок в придачу,
Как закончим, будет три.
Влезла веялка под небо,
Проторив нам два пути:
Рви ли пуп под плицей хлеба,
Рви ли руки, но крути.
Ах, у старого «фордзона»
Упорхнула ввысь душа.
Вместе с бабами прогоны
В плуге гоним, не спеша.
Дайся в руки звень-синица,
Пусть журавль верстает синь –
Застыдилась ярь-брусница,
По уде тоскует линь.
Нынче дождь вострее шила –
Клали стог не на авось,
Первой каплей промочило
От макушечки насквозь.
Глаша малость конопата,
Да проворней мужика –
Деревянная лопата
Мечет хлеб под облака.
Я бурёнку раскулачу –
Только с виду хороша,
Весь удой идёт на сдачу,
Нет и литра барыша!
«Всё для фронта, для победы!»
Мы мужи, а не мальцы,
Наши горести – не беды,
Беды мыкают отцы.
Когда в сажень раздвинется сажёнка
И станет тесен им земной закут,
Вот эти парни да краса-девчонка
За звёздный полог первыми шагнут.
Заплотом встанут атомные зубы,
И обнажит свои тылы луна,
И ввысь и вдаль уйдут стальные трубы.
Так в чём же, век, тогда твоя вина?
Уже за овидь скатится светило,
И в облака взметнётся птицей тень,
Но держат свет небесные стропила,
И всё ещё как будто длится день.
Давным-давно тележный век за краем,
И новый мчит во весь железный мах,
Но теплится и прежний, несгораем,
По деревням – и в сердце, и в домах.
То в «зингере», не знающем износа,
В припрятанном столовом серебре,
В иконах ли укрытых от доноса,
В полуистлевшем свадебном добре.
И в песне той, что сплетена, земная,
Из наших далей, болей да из бед,
Но, ненароком душу вынимая,
Уносит в высь, где невечерний свет.
Наш старый дом сберёг подшивки «Нивы»
И без обложек сытинский развал.
Волной накрыли книжные разливы,
И в них меня двадцатый потерял.
Крестьянский мир не помышлял о крахе,
Был невдомёк ему недуг столиц.
Я помню из альбомных фотографий
Осанку гордую, довольство лиц
И на коленях дремлющие руки,
Пудовые от праведных трудов,
Ещё церковных маковок излуки
И вздыбленное кружево крестов.
На вольных землях Западной Сибири
Две пуговки на вороте носили.
За свой уклад, за дочерей наряды,
За всё, что нажито в несохнущем поту,
Деды и прадеды сложили без награды
Головушки в забвенья темноту.
То мой уж век вершил закат кровавый.
Он споен был заморскою отравой
И волюшкой метельною без пут.
Свободы цепи волюшку ту ждут.
Завела лихих дороженька,
Заплутала в никуда,
Коренная обезножела,
Пристяжных свела нуда.
Мчалась белая метелица —
Пыль веков из-под копыт,
Красный звон по весям стелется,
И Благая Весть летит.
Даль не мерена, не считаны
Золотые купола,
Убегают под копытами
В быль и царства, и дела.
Встала станция почтовая,
В пене розовой бока.
Под дугой упряжка новая,
Да сменили ямщика.
Вкривь и вкось пошла дороженька,
Завернула в никуда.
Вдоль пути несчастья множатся,
Поперёк легла беда.
Судить свой век, то не себя ль судить?
Звенит строки трепещущая нить.