И была у них Курочка Ряба…
Что было – то было и сплыло.
Пекла сама печь калачи,
И баба в молодках ходила,
Да сиднем мужик на печи.
Под ветром шумела дубрава,
Но солнце не знало путей.
Под игом стонала держава,
Круглилась луна по-над ней.
От Запада кинуты сети,
От поля с Востока – рожон.
До донышка выбиты кмети,
До края сведённых в полон.
И сделал державе ослабу
Господь на срединном веку –
Из длани дал Курочку Рябу
Той бабе, тому мужику.
Пеструшка собой невеличка,
Да Бог-то провидит насквозь, —
Снесла золотое яичко,
Что солнцем на небе зажглось.
И с печи на подвиг и славу
Поднялся мужик-богатырь.
Раздвинул родную державу
До моря и посуху вширь.
Ждала его баба с похода,
А глаз-то косил на Париж.
И в избу из сад-огорода
Прокралась безродная мышь.
Пируют супруги на славу,
А мышка неслышно бежит,
Где, всю сберегая державу,
Яйцо на божничке лежит.
Хвостом-то легонько вильнула –
Лети-ка ты в пропасть, страна! –
И вдребезги облое с гулом,
А в небе хозяйкой луна.
Горюет мужик, плачет баба –
За квохчей трусит на крыльцо.
И сжалилась Курочка Ряба,
Снесла, но простое яйцо.
…Ни деда, ни бабы, ни клушки,
И сказки замглилась тропа.
Простое яйцо без норушки
Мы сами разбили сглупа.
«Не жди добра – вослед влачится худо…»
Не жди добра – вослед влачится худо.
Иное худо свыше мер и сил,
Но жив язык и множится, покуда
Себя и бед своих не позабыл.
Не белый свет сошёл во тьму густую,
Не мать-земля разверзлась в никуда –
Кулачили Россию подчистую,
Чтоб от крестьян не стало и следа.
Плывёт Стена в слезах о Холокосте,
Винится мир за сгибших без вины.
Но тлеют втрое множенные кости,
И плача нет, и русской нет Стены.
Их имена развеяны ветрами,
Могильный прах покоит чернобыл,
Но бронзовые высятся местами
Фигуры тех, кто геноцид творил.
Кого судить? О ком стенать, жалея?
И как двадцатый век ни назови,
Оставил он в наследство юбилеи
Событий, захлебнувшихся в крови.
В плену сует мы памятью обмякли,
Не замечаем, как из срока в срок
Стекают с рук зелёной бронзы капли
И кровью собираются у ног.
Толерантность
Изо тьмы из-под осенней прели
Поползень тянул на свет червя.
Воробьи торнадо налетели,
Выхватить добычу норовя.
Наглость наказуется долбнёю.
Поднимались выше облаков
Пух и перья вместе с пискотнёю,
А червяк вильнул и был таков.
Толерантность изменила нравы —
Вне закона грозная долбня,
Изымают воробьи по праву
Червяков у поползня средь дня.
«…»
Ты прости: я в этот день печален,
Потому что солнце не взошло.
Бывшая нива колышет ли сонно
Поросль берёз и ракит,
Глянет ли взрослою болью ребёнок,
Брошен и всеми забыт,
Память прорежет ли тень русофоба,
Длинная, словно верста, —
Только полынная горечь, не злоба,
Вычернит полость у рта.
Как поделить между прошлым и нами,
Вычислить долю-вину?
Звенья цепи собирались веками
В кару-веригу одну.
День отлетит, и прохлада ночная
Вызнобит росно быльё.
Я не пророчу, назавтра не зная,
Солнце взойдет ли и чьё…
Шашень
Моя хибара на юру
Подпёрта сквозняком.
Забор шумит в сыром бору.
Здесь был когда-то дом.
Пускай без вычурных красот —
В ряду такой один.
Но шашень выгрыз до пустот,
И рухнул исполин.
А прежде терем вековой,
До неба по коньку,
Неспешной челюстью-пилой
Он превратил в труху.
Стою, растерян, хмур и зол,
И утишаю пыл.
Какой же враг жильё извёл?
Не я ль тем шашнем был?
Рассоха
То Божий перст, не благоверной ковы:
Князь, отемнев, вернуть зеницы смог,
Как утопил своих богов дубовых
И посадил взамен Христов дубок.
Не только князь, прозрели и народы.
Расцвёл и дуб, взглянув за облака.
Он лишь крепчал под вопли непогоды
И стал смотреть на меньших свысока.
На дух гордыни, как на запах серы,
Тотчас слетелось племя Сатаны.
Оно, замглив словесьем сущность веры,
Обсело дуб с прогрецкой стороны.
Расселся дуб до корня на рассохи,
Взыграла твердь и неба и земли,
И от костров отверженных сполохи
Во все концы державы пролегли.
Былую самость извела личина,
Былинкой гнёт рассоху ветров свист,
В веках одна иссушена вершина,
И на другой побит, как в осень, лист.
…Невелики с истории оброки –
Бежим себя, чтоб обратиться в прах.
Ещё Господь удерживает сроки,
Покуда Сам не отженён в сердцах.
Кукольный театр
Детство нас не шибко баловало,
Но однажды кукольный театр
Ветрами бродячими замчало
В позабытый картами квадрат.
На билет рублёвый ищем крохи.
То не сказка – сущей жизни соль:
Ваньки-встаньки, девки-скоморохи,
Слуги и всамделишный король.
Ваньку-встаньку не берут и пули,
Девки пляшут – аж кидает в жуть.
Короля за нитку потянули –
Взмах руки, и кажет верный путь.
Малышня бросает вверх ладоши.
Зрелость действо судит сверху вниз:
– Слуги – дрянь, зато король хороший, —
И зовёт его сыграть на бис.
…Кончились рублёвые билеты.
Жизнь прошла. Страну извёл дуван.
Куклы лишь, как прежде, разодеты,
И манит огнями балаган.
В Москве
На московских изогнутых улицах…
Брожу в извивах радужной столицы,
И предо мной родимыми встают
Поэтов русских пасмурные лица,
То бронза тех, кто непотребен тут.
Корёжит Бес их жалкие фигуры:
Одних за зло, не знавшее черты,
Других за ложь и хлам псевдокультуры,
За бронзовую гулкость пустоты.
Я б отвернулся, глаз не напрягая,
Они теперь отжатый с плевел жмых,
Но вон уже прогнулась и Тверская
Под чередой за бронзой – из живых!
Старое кино
Танцует сполох в тёмном зале,
Во весь экран цветная быль,
В которой мы повырастали,
Гордились ей, сдували пыль.
Туда, туда – в экран из зала,
В свою страну, в тепло сердец.
Нас там давно недоставало…
Но вспыхнул чёрный титр: «Конец».
Сияют люстры в грязном зале,
Погостом веет тишина.
Как будто жизнь опять отняли,
А не вернули нас из сна.
Ах, память, спутница кривая!
И вкупе порозну дано:
Кому-то чаша бед до края,
А кто-то прожил как в кино.
Косяк
Лето вернулось, и трубы
Славу поют веселей.
Только к чему бы, к чему бы
Ранний отлёт журавлей?
Множатся скорбные клики,
Птицы кружат вразнобой –
Путь ли забылся безликий,
Пря ли о чём меж собой?
Вот и людские печали
Так же по-птичьи кружат:
Путь мы давно потеряли,
Напрочь рассыпали ряд.
Разновеликие плети
В клин выставляет вожак,
И погружается в нети,
Глохнет и гаснет косяк.
Искушение
Когда года чредою не благие,
И будущность во зге не разобрать,
Исподтишка крадётся ностальгия,
Оборотить пытаясь время вспять.
Куда зовёшь, душевное страданье?
Сними с очей забвенья пелены —
И там, как днесь, лукавы начинанья
И злом к добру дороги мощены.
Припомни Цну, Тобол, извивы Дона,
Где грань веков разломом пролегла
По жизням, по эпохам и по тронам.
Там гибла Русь, но правду скрыла мгла.
Из горьких лет беспаспортного братства
Сочит слезу корчевье деревень.
В одном права ты: с прошлым не расстаться,
Как не дано свою отринуть тень.
Те дни прошли, не высветлив следа.