– Ну… бывало одиноко. Спасалась учениками. До сих пор кто-нибудь из бывших учеников меня навещает, представляешь?
– Вполне. Ты была прекрасной учительницей.
– Спасибо, Густав. Для меня очень важно, что ты так думаешь.
Верно, Люсиль была прекрасным учителем. Да, она прожила одинокую, но вместе с тем полную жизнь. На ее глазах взрослели ученики. Позже за парту садились их дети, а потом внуки, и это наделяло душевным покоем.
Она не ведала, что изменила жизнь многих ребят, ибо в нужное время сказала им нужные слова.
Один ее ученик, хилый парнишка, посмешище класса, стал успешным нью-йоркским драматургом и написал ей об одном случае, совершенно ею забытом:
Я, двоечник по математике и прочим точным наукам, считал себя безнадежным тупицей, но однажды вы подсели ко мне и сказали: «Дорогой мой, одни сильны в математике, а другие, вроде тебя, одарены способностью к творчеству и удивительным воображением, Я уверена, ты совершишь нечто великое». В тот день вы, сами того не ведая, изменили мою жизнь.
Жаль, она не дожила до времени, когда это было сказано во всеуслышание. Получая премию «Тони» в номинации «Лучшая пьеса года», известный драматург так закончил свою речь: «И последнее. Я безмерно благодарен моей школьной учительнице, верившей в меня как никто. – Он вскинул руку с призом: – Эта награда – вам, мисс Бимер».
За долгие годы размышлений Люсиль пришла к выводу: ты можешь не понимать, почему жизнь твоя сложилась так, а не иначе, но в итоге все будет, как должно быть. Временная разлука с Густавом далась тяжело, но теперь они вместе навеки… а может, и дольше.
Через пару лет пребывания на «Тихих лугах» Густав сказал:
– Если вдруг я исчезну раньше тебя, запомни, милая: где бы я ни оказался, кем бы ни стал, я буду тебя ждать. Я не хочу снова тебя потерять. Что бы ни было, я тебя разыщу.
Неожиданно встрял старик Хендерсен:
– Господи ты боже мой! Меня уж тошнит от вашей любовной воркотни. Когда это кончится?
Густав рассмеялся и крикнул в ответ:
– Никогда, старый хрыч! Давай спи себе!
А в Элмвуд-Спрингс жизнь шла своим чередом. Народ покатывался от «Скрытой камеры» и «Шоу Рэда Скелтона», ржал над потешной Кэрол Бёрнетт в фильме «Шоу Гарри Мура». Элнер Шимфизл установила телевизионную антенну и теперь не пропускала «Шоу Лоренса Белка». Матушка ее, Нэнси Нотт, когда-то играла на гармонике, и Элнер самозабвенно внимала музыканту, покоренная танцем «Леди-шампанское». А все девочки влюблялись в Таба Хантера.
ШестидесятыеВ воздухе что-то витает…
Идем дальше
К 1960-му продукцию Сыроварни «Сладкий клевер» знали в шести штатах. Ферма, дававшая жителям рабочие места, стала истинной гордостью города.
На торжественном обеде в Цинциннати Гленн Уоррен, участник слета магазинных владельцев, спросил мистера Сокуэлла из Литтл-Рока, Арканзас, слышал ли он о масле «Сладкого клевера».
– Конечно, – ответил тот. – В нашей округе им торгуют все местные магазины. Жена покупает молоко и сыр с этой фермы… А что?
– История сыроварни началась в моем родном городе.
– Вот как? Хм.
– Да, ее основал некий швед Нордстрём. Мой отец был с ним очень дружен.
За множество добрых дел Андер и Беатрис пользовались всеобщей любовью. В 1949-м они учредили студенческую стипендию и финансировали строительство городской больницы.
Андер неоднократно вносил залог за Джеймса Вутена, вызволяя его из кутузки. На пятый раз Тотт сказала:
– Андер, спасибо, конечно, но больше не надо, пускай сидит… Он все равно возьмется за старое.
Так оно и случилось.
Линда, дочь Нормы Дженкинс, посещала танцшколу Дикси Кахилл. Тотт Вутен тоже записала туда свою дочку Дарлин, но вскоре Дикси ей позвонила и посоветовала забрать девочку.
– Танцовщицы из нее не выйдет, – сказала она. – Жалко тратить деньги, заработанные тяжким трудом, на то, что никогда не окупится.
В октябре 1963-го скончался мэр Тед Нордстрём, на похороны пришло больше двухсот человек. Во время погребальной службы Катрина не спускала глаз с Ингрид, приехавшей из Техаса. Город тяжело переживал утрату, но переход Теда на «Тихие луга» прошел легко. Там ему были рады, и сам он не чаял повидаться с родными.
– Подумать только, мисс Бимер, – сказал Тед, – нынче я встретился и с мамой, и с сыном.
Воссоединение с отцом успокоило Джина, теперь он не боялся, что его забудут.
– Слушай, пап, – сказал он, – что-то я давно не видел Мэрион и Дену. Как они там?
– У них все хорошо, сынок. Дело в том, что Мэрион уехала домой. По-моему, кто-то из родных ее захворал. Потом она отправилась в Нью-Йорк, где получила денежную работу в шикарном универмаге… как же его… Терта знает… А Дену просто не узнать! Мэрион прислала ее фото, которое поместили в журнале «Севентин». Совсем взрослая девица!
Джин улыбнулся: у дочки полно своих забот, как у него в ее возрасте.
На ближайшем заседании городского совета Гленна Уоррена назначили мэром.
– Я прям не знаю, ребята, – сказал он. – Такая ответственность. Может, проведем выборы?
– Да ладно тебе, – отмахнулся Мерл Уилер. – Ты – лучший друг Теда. Давай впрягайся.
Деваться некуда. Гленн согласился.
Когда он пришел домой на обед, жена Ола с порога его приветствовала:
– Наше почтение, мэр Уоррен!
– Откуда ты знаешь? И часа не прошло.
Ола рассмеялась:
– Вербена Уилер позвонила.
– Вот уж сорока-то болтливая! Невтерпеж ей!
– Верно сказано.
Да уж, для Вербены Уилер этакая новость – что горячий уголек в ладонях, долго не удержишь. К двум часам дня весь город знал, что Гленн Уоррен – новый мэр.
А на «Тихих лугах» природа затевала впечатляющие постановки. Вот давеча с ветки сорвался огромный ястреб и, взмахивая крыльями, что в ярком лунном свете казались белоснежными, сделал круг над холмом, а потом улетел в долину.
Вскоре в эти спектакли вписались реактивные лайнеры, проплывавшие в темном ночном небе. Удивительно, сколько их было, больших и малых самолетов, мигавших красно-белыми огоньками.
Один покойный фермер-норвежец, впервые увидевший самолет, спросил внука:
– Хочешь сказать, внутри этой штуки живые люди?
– Да, дед. Я на таком летал из Сент-Луиса в Нью-Йорк.
– И что, ты словно в утробе птицы?
– Нет, самолет здорово шумит и не машет крыльями.
– А как же он летит-то?
– Понимаешь, ты забираешься в этакую трубу, похожую на длинный узкий автобус. Находишь свое место, пристегиваешься ремнем, и тут начинают реветь двигатели. Потом самолет выезжает на дорожку, что есть мочи разгоняется, и оглянуться не успеешь, как земля далеко внизу, а ты – в облаках и летишь, куда тебе надо.
– Ух ты! – завистливо вздохнул паренек, умерший в 1923-м.
– Симпатичная девушка приносит тебе орешки и напитки, а потом – раз-два, и ты опять на земле, но уже за сотни миль от места, где сел в самолет.
– А высоко он забирается?
– На тысячи футов.
– Мать честная! И что же эти дураки еще-то удумают?
Расставание с домом
Нынче Беатрис приехала к Элнер одна. В расстроенных чувствах. Ханна Мари собиралась на учебу в бостонскую спецшколу для глухонемых.
– Я очень за нее беспокоюсь, – сказала Беатрис. – Девочка никогда не покидала дом. А Бостон так далеко. Я буду ужасно по ней скучать.
– Понимаю, милая, это тяжело, и ты, конечно, будешь скучать, – ответила Элнер. – Все будем скучать. Но постарайся во всем этом увидеть хорошее. Слава богу, у вас с Лидером есть деньги, чтобы отправить дочку в лучшую школу. А если б девочка родилась в бедной семье?
– Да, за это я благодарна судьбе. Но будь моя воля, я бы веки вечные держала ее при себе.
– Когда она уезжает?
– Через пару недель… – Беатрис вздохнула: – Господи, с ужасом жду этого дня. Мне вот говорят, ей надо учиться самостоятельности, и это, я знаю, правильно… Но все равно страшно переживаю. Она такая доверчивая и простодушная, жизни совсем не знает.
– И хорошо, что она такая.
– Ты думаешь?
– Уверена.
Беатрис улыбнулась:
– Наверняка у нее все сладится, но меня тревожит не только школа – будущее дочки вообще. Вдруг она никогда не выйдет замуж? Мы с Лидером не так уж молоды. А если с нами что-нибудь случится? Кто тогда позаботится о Ханне Мари?
– Перестань, Беатрис, ничего с вами не случится.
– Ладно. Только обещай: если что, ты за ней приглядишь… чтобы все было хорошо.
– Само собой, об этом нечего и просить. – Элнер похлопала подругу по руке: – Пока я жива, никто нашего ангела не обидит. А я баба крепкая, из крестьян. И потом, весь город в ней души не чает.
2 сентября, 1965
Дорогая моя тетя Элнер,
Привет из Бостона! Извини, что не написала сразу, тут такая кутерьма – нас распределяли по спальням, классам и все такое. Вот только-только улучила минутку. Спасибо огромное за консервированные фиги. Ем их и всякий раз вспоминаю тебя. Тетя Элнер, ты там без меня присмотри за мамой с папой, ладно? Они выглядели такими убитыми, когда я уезжала.
Ты меня не выдавай, но я по ним ужасно скучаю. Иногда вечером плачу, пока не усну. Много новых предметов – математика, например. Уф! Но все это мне пригодится, чтобы помогать папе в благотворительности.
Ну пока.
28 ноября, 1965
Дорогая тетя Элнер,
Я надеюсь, у тебя все хорошо. Мне уже гораздо лучше. По дому, конечно, скучаю, но очень здорово быть среди таких же, как ты. У меня много новых друзей из самых разных мест. Одна девочка – аж из Южной Америки. Она жестикулирует на испанском! Вот потеха! Мы с ней вместе учимся кататься на коньках, это очень весело. Как приеду на Рождество, покажу тебе фотографии – сколько тут снега. По воскресеньям я хожу в церковь для глухих, а на следующей неделе наш школьный драмкружок представит пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта». Ваша покорная слуга в роли Джульетты. Только папе с мамой не говори. Знаю я их – захотят приехать на спектакль, и я буду волноваться еще сильнее.