Вечером Ида поделилась с мужем:
– Герберт, я рада, что мы снова вместе, но, знаешь, я немного беспокоюсь.
– О Норме?
– Нет, о своей колонке. Как без меня люди узнают последние новости?
Ида тревожилась напрасно. Теперь газету выпускала Кэти, дочь Кутера Конверта, и она сама вела колонку новостей, подписываясь «Балаболка Кэти».
Элнер перебирается в город
Норме, единственному ребенку в семье, было тяжело лишиться обоих родителей. Сначала умер отец, а год спустя от редкого вида лейкемии скончалась мать, по которой она очень скучала, хотя при жизни та, случалось, доводила ее до белого каления.
А теперь она просто устала. Перед ней стояла кошмарная задача: продать старый родительский дом и расчистить все четыре кладовки. Зачем человеку девятнадцать столовых наборов и семьдесят шесть птичьих статуэток – было выше ее разумения.
После кончины Уилла Шимфизла Норма вяло уговаривала тетю Элнер перебраться с фермы в город. Поскольку Ида спрятала семейную Библию, никто не знал точно, сколько тетке лет, но все равно в таком возрасте жить одной негоже. Норма хотела переманить ее в город, чтоб была у нее на глазах. Наконец Элнер согласилась:
– Ладно, дорогуша, если тебе так будет спокойнее.
Она продала ферму знакомым, однако оставила себе старую мебель, одного старого рыжего кота и несколько любимых куриц. Норму это сильно напрягло. Нынче в городе никто не держал кур, и она опасалась недовольства.
Норма советовала тетке приобрести кирпичный домик в новом городском районе неподалеку от торгового центра. Но Элнер купила бывший дом Уорренов, во дворе которого росло фиговое дерево, в старой части города.
– Жизнь не в радость без крылечка, на котором можно посидеть, и без заднего дворика, куда можно выпустить кур, – сказала она.
Как выяснилось, куры ничуть не мешали соседям. Народ балдел от вокала Элнер. Нынче утром она всех порадовала вдохновенной версией «Когда мы были молоды, Мэгги». Несмотря на смену жительства, куры неслись исправно и щедро. Отныне никто из соседей уже не покупал яйца и консервированные фиги.
Элнер жила далековато от племянницы, но зато была знакома с обитателями старой части города. Мерл и Вербена Уилеры, владельцы химчистки «Голубая лента», жили прямо через дорогу. Справа стоял дом Руби Робинсон, фельдшерицы на пенсии, и ее мужа Джона. Слева обитала Тотт Вутен со своей матушкой девяноста двух лет. Люди все общительные. В теплую погоду они собирались на заднем дворе Элнер, выходившем на обширное кукурузное поле, и, устроившись в принесенных с собою пластиковых креслах, смотрели на закат, прихлебывая холодный чай или, кто хотел, пиво.
Здесь не было табличек «Район под охраной добровольных дружин». Одна востроглазая Вербена чего стоила, да и соседи приглядывали за домами друг друга, так что у грабителей не было ни малейшего шанса. Норму беспокоило, что Элнер вообще не запирает свою дверь, но та отвечала:
– Дорогуша, грабитель оказал бы мне услугу, а то столько хлама скопилось.
И верно, в доме царил немыслимый кавардак, а уж о чистоте нечего и говорить.
Однажды, вскоре после переезда Элнер, на ее кухонном столе Норма увидела большую банку из-под кофе «Максуэлл Хаус», наполненную землей.
– Что это, тетя? Какое-то растение погибло?
Элнер рассмеялась:
– Нет, это мои червяки. Они мои питомцы, хоть этого не знают. Такие миляги! Время от времени какой-нибудь высунется и повертит своей маленькой башкой. Умора, и только!
– У тебя в питомцах черви?
– Да им не требуется особый уход. Кинешь хлебных крошек или кофейных зернышек, они и рады. Кстати, дорогуша, угадай, что я для тебя приготовила? Этим утром нашла у себя во дворе.
– Надеюсь, не улитку или червяка?
– Нет, клеверок с четырьмя лепестками. Показала Мерлу и говорю: отдам, говорю, Норме. Спрятала его в морозилку.
Норма подсела к столу, не спуская глаз с банки:
– Они не вылезают наружу?
– Бывает, но я их запихиваю обратно.
– Личинок не боитесь?
– Да нет, вон, стол-то чистый.
По дороге домой Норма возблагодарила господа, что мать не дожила до подобного зрелища. Узнай она, что сестра ее держит банку с червями на кухонном столе, она бы хлопнулась без чувств. А Норма просто ужаснулась. Хотя чистота была ее пунктиком. Гость не успевал докурить сигарету, как она уже вытряхивала пепельницу. Норма изо всех сил сдерживалась, старалась не смотреть на пепельницу, но совладать с собою не могла. Однажды она спросила дочь:
– Линда, у меня, может, психическое расстройство?
– Не знаю, мам. Разве не все дважды в день ватной палочкой протирают жалюзи, нет?
– Это у меня из-за твоей бабушки. – Норма вздохнула. – Если моя комната не блистала чистотой, она говорила: хочешь, чтоб люди думали, будто ты выросла в свинарнике? Только простолюдины разводят грязь в доме!
В журнале «Психология сегодня» Норма прочла об этой неуемной тяге к совершенству. Мать явно страдала «комплексом стыда», который передался дочери.
Норма прекрасно понимала истоки и всю глупость своего поведения, но, с другой стороны, кто почистит эти жалюзи, если не она? И потом, она же не пьянствует, не принимает наркотики, не грабит банки, а просто любит чистоту.
И порой даже могла над собой посмеяться… так, изредка… может быть. Хотя, по правде, ничего смешного, если в доме грязь. Кроме того, уборка – это возможность чем-нибудь заняться. Странно, что Линда и Мэкки придают этому такое значение. У других же есть всякие увлечения, так вот, ее хобби – уборка. И что в этом ужасного? Вот почему дверца холодильника вся залапана? В четвертый раз за день протирая холодильник, Норма подумала, что ей, возможно, и впрямь нужна психологическая помощь, но тогда кому она не требуется? У всех свои маленькие сдвиги. Вон, тетя Элнер пестует червяков. Мэкки, разумеется, сказал, что ничего смешнее он в жизни не слышал, но вреда от теткиного закидона никакого. Он просто обожал Элнер. И каждое утро по дороге на работу заходил к ней на чашку кофе. Оставалось загадкой, о чем они могли говорить, но Элнер названивала днем и ночью, желая поболтать с Мэкки. Понятия времени для нее не существовало. Иногда она звонила в шестом часу утра, чтобы о чем-то спросить Мэкки или рассказать ему дурацкий анекдот.
Вот и сегодня на рассвете раздался телефонный звонок. Мэкки взял трубку:
– Нет, не знаю, тетя Элнер. Почему броненосец перешел через дорогу?
Потом он рассмеялся и, повесив трубку, опять захрапел, а вот Норма уже не уснула.
Хотя ей совершенно безразлично, почему броненосец перешел через дорогу.
Годовщина
В Чикаго у Майкла Дж. Винсента состоялась деловая встреча с рекламщиками, обслуживающими ферму его тестя. Днем он возвращался в Элмвуд-Спрингс, но перед отъездом надо было купить какой-нибудь подарок жене. Завтра шестая годовщина их свадьбы, и старик будет следить за ним, точно ястреб.
Перед женитьбой Майкл надеялся, что тесть выстроит им собственный дом, но старик уговорами и угрозами заставил молодых поселиться в его огромном особняке.
– Когда-нибудь этот дом станет вашим, – сказал он, – и то время, что отпущено нам с матерью, мы хотим быть ближе к нашей дочери.
И вот теперь Майкл вел игру и выжидал. С женой и тещей было проще. Но ублажить старика становилось все труднее.
В магазине Майкл смахнул снег, припорошивший плечи, и в ювелирном отделе поманил смазливую продавщицу:
– Иди-ка сюда, красавица. Выбери что-нибудь из этой мишуры и упакуй.
– Но что вы предпочитаете, сэр? – растерялась продавщица. – Рубины или, может, изумруды…
– Все равно, просто выбери что-нибудь. Я вернусь и заберу. Где продаются запонки?
– Вон там, через два отдела.
Не имело значения, что подарить жене. Целыми днями она торчала в своей комнате, готовила благотворительные акции или возилась с кошками, которых надарила тетка Шимфизл. Ей ничего не нужно. Все нужно только ему.
Они родились в один год. Ханне Мари отец давал все что ни пожелает. А он, шестой из восьми верещащих детей, рос в южном пригороде Чикаго, в однокомнатной съемной квартире, грязной и без горячей воды. От отца он получил только оплеуху и пинок под зад, когда ему исполнилось пятнадцать. В тот день он дал две клятвы: не заводить детей и не переступать порога этой квартиры. Обе исполнил. Через несколько лет, проезжая мимо своего бывшего дома, он глянул на темное расшатанное крыльцо и подумал, жив ли кто из его семейства. Лучше бы – нет. Узнай родичи, что он при деньгах, постарались бы их захапать, но черта лысого. Слишком тяжело они достались.
Работать он начал в тринадцать лет – стоял на шухере, пока ребята собирали дань с игорных заведений, и получал приличные башли, но этого было мало. С детства ему казалось, будто сквозь чужое окно он, расплющив нос о стекло, смотрит, как живут другие люди. И его испепеляло желание оказаться по их сторону окна. Ради этого он был готов на все – врать, жульничать, воровать… или жениться на богатой.
Майкл не хотел возвращаться в Чикаго. Там он маленько наследил. Устроился в рекламное агентство, и вроде бы все шло хорошо. А потом одна конторская девица сказала, что беременна, и он крепко озлился. Девка завела бодягу – мол, женись теперь. А была всего-навсего секретаршей. Майкл позвал ее в ресторанчик рядом с работой, чтобы все обсудить.
Через два часа девушка сидела за столиком одна, уставившись на клочок бумаги с именем и адресом в районе, где прежде не бывала. Когда низенький толстяк открыл дверь служебного входа камеры хранения, он увидел юную блондинку, дрожавшую от страха перед тем, что ее ожидало. Она была очень похожа на последнюю девушку, присланную Сардино.
К половине восьмого вечера Херши Абрамс весь взмок, измотавшись за два часа работы. Наконец он набрал номер Сардино и просипел в трубку:
– Это я… Облом.
– Что?