сить, и он бы получил все, что хотел. Андер ничего не сказал ни жене, ни дочери. Если Ханна Мари счастлива с мужем и тот хорошо к ней относится, все прочее неважно.
После смерти отца предприятие, дом и земля отошли Ханне Мари. Однако вскоре работники подметили перемены в поведении Майкла Винсента. Теперь он орал на служащих и отдавал приказы наперекор указаниям управляющего Альберта Олсена. Он считал себя хозяином фермы. Все растерялись. После очередной стычки с ним начальник упаковочного отдела заглянул в контору:
– Дотти, а точно ли Винсент не упомянут в завещании?
– Никаких сомнений. Мистер Свенсен все записал на Ханну Мари. Пусть Винсент строит из себя хозяина, по бумагам он всего лишь наемный работник под началом Альберта.
– Однако он вносит смуту и за спиной Альберта грозит людям увольнением. В моем отделе три человека уже ушли.
– Я знаю, – сказала Маленькая мисс Дэвенпорт.
– Очень жаль, что Ханна Мари, извините за крепкое словцо, не даст ему пинка под зад. Конечно, как уволить собственного мужа?
– Да уж. – Маленькая мисс Дэвенпорт вздохнула. – Я хотела поставить ее в известность о том, что происходит. Только мало радости – вскрывать нарыв. Но если так будет продолжаться, я ей все скажу.
Закатный клуб
Субботним вечером соседи собрались на заднем дворе Элнер Шимфизл и, любуясь закатом, говорили о жизни, обсуждали человеческие поступки.
– Я уже ни черта не понимаю, – сказала Тотт. – Сегодня Дарлин клянет жизнь, а завтра выскочит за очередного паразита – и все опять прекрасно.
– Я думаю, многие теряются перед жизнью потому, что на них все обрушивается не по отдельности, а разом, – ответила Элнер. – В жизни все вперемешку: печаль и радость, простое и сложное. Возьми мою сестру Иду. Вечно она чего-то добивалась: чтоб муж богатый, дом огромный, ребенок идеальный, садоводы правильные, и прочее, и прочее. Ну вот все наконец заполучила, а счастья нет. Ей сколько ни дай, все мало. Покупает и покупает да в кладовки прячет. Я как-то прикинула и говорю ей: Ида, говорю, а ты знаешь, что за четверть века ты истратила больше тридцати двух тысяч долларов на всякое такое, что уже девать некуда? А ей нет удержу. Покупает про запас – а вдруг когда-нибудь понадобится? Точно бурундук, ей-богу, шныряет туда-сюда, туда-сюда. И не давала себе времени погоревать. Даже когда умер Герберт. Уже на другой день после похорон отправилась за матрацем в «Присядь и усни». Ида – та еще штучка, но, несмотря на все ее недостатки, я по ней скучаю. И по Герте тоже.
– И я скучаю, – подхватила Руби. – Как пекарня закрылась, хорошего пирога уже нигде не найдешь. В супермаркете продают ужасную дрянь. Один раз я там купила пирог, так потом весь его искрошила воронам.
– Вот уж кто умеет испечь пирог, так это Эдна Чилдресс, – сказала Элнер. – Из ничего сотворит. Право слово. Уж на что хорош мой яблочный пирог, но с Эдной мне не тягаться.
– Спору нет, – кивнула Вербена. – Потому-то Ральф и отрастил брюхо. Эдна говорит, днем он всегда заезжает домой перекусить пирогом с кофе.
– И кто его осудит? – вскинула бровь Тотт. – Будь я мужем Эдны, и я бы не устояла перед ее пирогом.
– Она его страшно балует, – нахмурилась Вербена.
– А почему ты меня маленько не побалуешь? – вклинился Мерл.
– Нечего там. Три раза в день кормлю – и будет с тебя.
Тотт Вутен затянулась сигаретой:
– Кстати, о грустном. Вы давно видели Ханну Мари?
– Не видала ее с похорон Андера, – покачала головой Элнер. – И уже беспокоюсь. Хочу думать, у нее все хорошо.
– Дай-то бог, – поддержала Вербена. – Маленькая мисс Дэвенпорт говорит, раньше она заглядывала в контору, а теперь целыми днями сидит одна в огромном доме. Мужа-то ее я встречаю – разъезжает в машине Андера, весь такой из себя. Жалко девочку, что тут еще скажешь.
– Знаете, на нее это совсем не похоже, – опечалилась Элнер. – Обычно всегда меня проведает или хотя бы черкнет пару строк.
– Наверное, замоталась с благотворительной работой, – сказала Руби. – Скоро заглянет, вот увидишь.
– Очень надеюсь. А то уж я маленько тревожусь.
– И я, – сказала Тотт. – И ведь по телефону-то ей не позвонишь.
– Не позвонишь, – вздохнула Руби.
На самом деле Ханна Мари вовсе не замоталась в делах. Рухнул ее мир. Сразу после смерти ее отца муж запретил ей появляться на ферме и почти не бывал дома – заезжал только переодеться. Она не понимала, чем провинилась. Пыталась это выяснить, но муж говорил, что она себе все надумала.
Изредка ее видели в городе, и выглядела она очень печальной. В ноябре экономка поделилась с Вербеной – мол, слышала, как Ханна Мари плачет в своей комнате. Узнав об этом, Элнер решила отбросить церемонии и поехать к ней самой. Дверь открыла служанка; по роскошной лестнице Элнер поднялась в спальню Ханны Мари, где та сидела за столом. Она удивилась нежданной гостье, но встала и обняла ее.
– От тебя давно никаких вестей, – сказала Элнер. – Как поживаешь?
Ханна Мари улыбнулась и написала в блокноте: «Хорошо. Как ты?»
– Чего мне сделается? Все по-прежнему.
Только сейчас Элнер заметила, как изменилась Ханна Мари: в каштановых волосах, собранных в пучок, посверкивала седина, а глаза почти утратили юношеский блеск.
– У тебя точно все хорошо?
Ханна Мари кивнула.
Элнер оглядела комнату:
– А где котенок?
Ханна Мари скорчила печальную гримаску и написала: «Убежал».
– Жалко, очень жалко. Послушай, милая, я понимаю, ты уже взрослая, но я обещала твоей маме за тобой приглядывать. Если какая нужда, просто дай знать. Иначе я рассержусь.
Ханна Мари улыбнулась, кивнула и на прощанье ее обняла.
На выходе из дома Элнер столкнулась с Майклом Винсентом. Тотт опешил:
– Что вам здесь нужно?
– Просто навестила подругу, – ответила Элнер, спускаясь с крыльца.
– Не вздумайте притащить новую кошку! – крикнул вслед Майкл.
Молочник
В ер джил А. Ньютон, племянник Вербены, на ферме проработал больше сорока лет. Он вставал в три часа ночи, облачался в белую накрахмаленную униформу, повязывал галстук-бабочку, надевал фуражку и спешил на ферму; без двадцати четыре заканчивал погрузку, а четверть пятого уже въезжал на пустынные улицы спящего города. В это время мир, в котором еще не было автомобильного и людского шума, принадлежал ему безраздельно. Лишь изредка залает собака или заголосит петух. Верджил изо всех сил старался не потревожить эту предрассветную тишину. К каждому дому он подъезжал максимально тихо, снимал с грузовика проволочную корзинку с молочными бутылками и почти беззвучно ставил ее на крыльцо. Чтобы не топать, он носил черные кожаные ботинки на толстой двойной подошве. Забирая пустые бутылки, старался ими не греметь.
Утром горожане откроют двери, заберут молоко и даже на секунду не задумаются о том, кто его доставил. Но молочник приходит к ним в дождь и солнце, зной и стужу, причем задолго до появления разносчика газет, булочника и почтальона.
Однако с годами маршрут Верджила становился все короче и короче. Супермаркет продавал молоко и сметану в картонных упаковках, люди уже не хотели возиться с бутылками. И вот настал день, когда ферма прекратила доставку вообще, а Верджила перевели в учетчики. Теперь он работал с восьми до четырех, но все равно просыпался в три ночи. Иногда он садился в машину и до рассвета кружил по городу, вспоминая былые дни.
Он ездил по своему прежнему маршруту и смотрел на дома стариков, в которых свет зажигался около пяти утра. В 5.15 Элнер Шимфизл обычно уже бродила по кухне, соседи ее вставали не позже половины шестого. Мы с Элнер чем-то похожи, думал Верджил. Она тоже не хочет пропустить восход солнца. В ее доме когда-то жила семья Гленна Уоррена. Район был людный. Сейчас большинство старых домов пустовали, но Верджил помнил всех прежних обитателей.
Иногда, кружа по городу, он насвистывал свою любимую мелодию:
Как мы с тобою встречались летом…
Как звезды будто летели вспять…
Память об этом, ах, память об этом,
Нет, никогда никому не отнять.
Ему нравилось быть молочником. На старого мистера Свенсена так хорошо работалось. Но он умер, и дело его захапал зятек, а тут еще недавно померла Маленькая мисс Дэвенпорт. Ничто не остается неизменным. Жизнь казалась просто чередой перемен. Были стеклянные бутылки – стали картонные упаковки, был молочник – стал учетчик. Прежде работал на хорошего человека – теперь горбатишься на сволочь. Раньше ферма была семьей, но вот в нее затесался урод.
Теперь все сотрудники шли на работу как на каторгу. А прежде – как на праздник. Все сгинуло. И что Ханна Мари нашла в этом Винсенте? Конторские девушки рассказывали, он вытворяет такое… Хорошо бы кто-нибудь уведомил его жену.
Сердце вдребезги разбито
Почти у каждого человека есть секрет, который он уносит с собой в могилу, и новосел «Тихих лугов» Бонни Гамме не стала исключением.
Она долго проработала в «Красном амбаре» – обучала групповым танцам – и считала себя этаким профессионалом шоу-бизнеса. Как-то раз она даже встретилась с Тэмми Уайнетт[11] и, конечно, хорошо знала все мелодии кантри. В городе Бонни была почти что знаменитостью, но все равно оставалась недовольна своей судьбой. Ей всегда хотелось чего-нибудь нового, яркого, захватывающего.
И вот однажды это произошло. На уроке Бонни демонстрировала ученикам новые па, и вдруг ей показалось, что в глубине зала она разглядела знаменитого певца Вилли Нельсона. Потом она зашла в бар и снова его увидела – он сидел один. Бонни слышала о его привычке там и сям появляться тайком. Сердце ее слегка засбоило, и она вроде как ненароком приблизилась к стойке, чтобы рассмотреть человека получше. Точно, Вилли Нельсон. Лицо как печеное яблоко, сальные волосы, борода и всем известная красная бандана. Бонни изо всех сил пыталась не нарушить его уединение, однако не устояла. Из-за этакой близости к звезде она не совладала с собою и тихонько подсела на соседний табурет. Наверное, он оценит, как тактично девушка сохраняет его инкогнито. Иначе его окружит толпа почитателей, и тогда прощай возможность соприкоснуться рукавами с выдающимся Вилли Нельсоном. Через минуту Бонни прошептала, глядя в сторону: