В дверь едва слышно постучали. Я забыла про прическу, а пальцы моих босых ног сами собой скрючились на холодном полу.
– Войдите! – крикнула я, пнув корсет. Он скользнул под кровать, возмущенно и жалобно звякнув чулочной застежкой.
– Значит, ты нашла свои вещи, – произнес Томас. Глаза у него были печальные, обычная резкая складка губ куда-то девалась.
Ответ вроде «Да, нашла» казался ложью – вещи-то были не мои. Поэтому я переключила внимание Томаса на состояние одежды.
– Платье нужно отутюжить.
– Еще бы. Оно долго в сундуке пролежало.
Я инстинктивно огладила лиф.
– А другого платья нет? – спросил Томас.
– Есть, но только…
Определенно, мне придется продать кольцо и бриллиантовые сережки-гвоздики. Не могу же я ходить вот в этом, из сундука.
Томас, кажется, понял меня.
– Да, одним платьем ты не обойдешься. Это – подвенечное – пожалуй, сгодится для церкви.
– Подвенечное?! – вырвалось у меня – и тут же я прикусила язык. Рука взлетела к голове. Вспомнилась шляпка с цветами, но в целом фотография, запечатлевшая Энн, Деклана и Томаса, не выглядела свадебной.
– Так ты и свадьбы не помнишь? – Как бы не веря собственному предположению, Томас возвысил голос; я мотнула головой, и мечтательное выражение серо-голубых глаз мигом исчезло. – То был чудесный день, Энн, – строго сказал Томас. – Вы с Декланом казались такими счастливыми…
– В сундуке почему-то нет фаты, – вымучила я. Глупо прозвучало.
– Фату тебе одолжила Бриджид. Свою собственную. Очень красивая была вещь, хоть и малость старомодная, но тебе она не нравилась. Потому что вы с Бриджид, как бы это выразиться… – Томас повел плечами, словно досадуя, что приходится озвучивать давно известное.
Вот тайна и раскрыта. Я вдохнула поглубже и попыталась поймать взгляд Томаса.
– Сейчас переоденусь. Тут есть юбка с жакетом… Такие… коричневые… – Для того чтобы сменить тему, годился и противный костюм.
– Не понимаю, почему Бриджид от этого костюма не избавилась. В жизни не видел более уродливой женской одежды. Но ты права. Свадебное платье нужно сменить. Хоть на что-нибудь.
– Бриджид требует, чтоб я подстриглась. А я не хочу. Мне бы ленточку или несколько шпилек – я бы привела волосы в пристойный вид. И… у меня не получается зашнуровать ботинки. Как наклонюсь, боку больно очень.
– Повернись, – скомандовал Томас.
Я повиновалась, не представляя, что он задумал. Вздрогнула, когда он своими длинными пальцами ловко разделил массу моих волос на пряди и принялся заплетать косу. Потрясенная и его умением, и своими ощущениями, я боялась шелохнуться; я почти не дышала, только думала: пусть это не кончается. Когда коса была заплетена, Томас соорудил в меру тугой узел, закрепив его шпильками.
– Готово, Энн.
Я осторожно ощупала голову.
– Томас Смит, вы просто кладезь сюрпризов. Вы что – женские шпильки в карманах носите?
Он чуть покраснел – я бы и не заметила румянца, если бы стояла на шажок дальше.
– Шпильки прислала Бриджид. – Томас кашлянул и продолжал: – У моей матушки были длинные волосы. Тысячу раз я видел, как она их заплетает и закалывает. Когда матушку хватил удар, ее прической стал заниматься я. Потому что сама она уже не могла. Я, конечно, не куафер, но, если ты наденешь со своим кошмарным костюмом не менее кошмарную шляпу, моих огрехов никто не увидит.
Я рассмеялась, и он смягчился – это было по глазам видно.
– Присядь, Энн.
Я села на кровать, и Томас поднял с полу ботинок.
– А что, чулок разве не нашлось?
– Увы, нет.
– Ладно, мы это скоро исправим. А пока надо тебя обуть.
Он опустился на корточки, и я сунула ногу в нутро ботинка. Уперев подошву себе в грудь, Томас живо справился с замысловатой шнуровкой.
– А вот эту штуку, – он покосился на корсет, слишком хорошо заметный с корточек, – придется тебе самой как-нибудь застегивать. Тут я не помощник.
– В ближайшее время я корсет не надену. Я уже пробовала – он на рану давит. И вообще, под этим жакетом не видно, в корсете я или без.
– Пожалуй, – согласился Томас, вновь покраснев.
Странно. Если он такой стеснительный, зачем сам поднял тему корсета?
Он зашнуровал второй ботинок, бережно поставил на пол мою ногу, однако сам не поднялся – сидел, уронив руки, понурившись.
– Энн, я не знаю, что людям говорить. Ты не можешь вечно сидеть взаперти. Сделай одолжение, помоги. Давай вместе подумаем над объяснением твоего пятилетнего отсутствия. Давай хоть какую-нибудь версию соорудим.
– Скажи, что я была в Америке.
Он меня чуть взглядом не испепелил.
– Хорошенькое дело! Мать бросает крошечного сына и уплывает в Америку. – Голос был холоден – впору «Титаником» на него напарываться.
Я отвела глаза.
– Скажи, что я обезумела от горя.
Не могла я встретить его взгляд. Правда заключалась в том, что я действительно была в Америке. И действительно обезумела от горя, когда умер мой дед.
Томас молчал. Краешком глаза я видела легкую сутулость его плеч, напряженный наклон головы.
– Бриджид говорит, я выгляжу, словно из сумасшедшего дома сбежала. Может, это и будет наша версия, Томас? – произнесла я не без внутреннего содрогания.
– Господи!
– Я справлюсь с ролью. Мне очень сильно не по себе. И – Бог свидетель – я совершенно растеряна.
– С ролью? С какой-такой ролью, Энн? Ты лжешь мне, да? Отвечай! Другим можешь любые небылицы плести, но мне не лги!
– Я стараюсь не лгать.
– Что значит «стараюсь не лгать»? Человек либо лжет, либо говорит правду!
– Правда, Томас, слишком… необычная. В нее очень трудно поверить. Ты решишь, что я лгу. Будь я уверена, что от моей правды тебе станет легче, что она не вызовет новых подозрений, я бы тебе всё рассказала. Но я не уверена. Потому и молчу.
Он отшатнулся, словно после пощечины, и прошипел:
– Ты же говорила, что не знаешь, не помнишь!
– Я не знаю, что было после Восстания. Не знаю, как попала сюда. Не понимаю, что со мной происходит.
– Ну так расскажи, что знаешь!
– Обязательно расскажу. Обещаю. Если молчание – ложь, я виновата. Но всё, что я тебе до сих пор говорила, чистая правда. Раз я не могу сказать ВСЮ правду, лучше помолчу.
Томас тряхнул головой. Нет, не убедила я его – вон как глаза сверкают. Явно негодует. Без единого слова он вышел вон. Господи, думала я, когда же ситуация разрешится? Когда я вернусь к прежней жизни? Я достаточно окрепла, вполне могу выскользнуть из этого дома. Лох-Гилл ждет. Очень скоро я шагну в воду, и загадочное озеро поглотит меня, перенесет в мой мир. Я вернусь домой, оставив здесь Оэна с Томасом. Да, обязательно вернусь. Только попозже.
– Меня кто-нибудь узнает? – спросила я, возвышая голос с целью быть услышанной сквозь тарахтенье мотора.
Томас сидел за рулем, кабриолет был словно из реквизита для съемок «Великого Гэтсби». Мы ехали в Слайго. Между нами, светя тощими коленками, притулился Оэн в костюмчике-тройке, только не с брючками, а с коротенькими штанишками и в темных гольфах. Костюмчик дополняла кепка-восьмиклинка – Оэн всю свою жизнь носил такой фасон, точно так же низко, на самые глаза, надвигая козырек. Томас, думала я, здорово рискнул, прямо-таки бросил вызов ирландскому климату, купив автомобиль без крыши. Впрочем, пока что погода не грозила испортиться. Небо сияло синевой, дул легкий ветерок – словом, поездка обещала сплошные удовольствия. В особенности мне после моего заточения. В жидком солнечном свете я, открыв глаза, блаженно жмурилась – дивилась: ровно то же самое я видела менее двух недель назад. Впрочем, объяснялось всё просто: в течение столетий в Ирландии рождаемость нивелировалась эмиграцией, и некому было кардинально менять пейзаж.
– А ты боишься, как бы не узнали? – съязвил Томас.
– Да, – призналась я.
На миг наши взгляды скрестились.
– Ты не из Слайго родом. Едва ли нам попадется человек, помнящий Энн Галлахер. Ну а если вдруг мы на такового нарвемся…
Томас не договорил. Отвернулся, задумался. Я успела отметить: когда Томас сердит, он не покусывает губу, не хмурится, не играет желваками. Наоборот, каменеет лицом. Наверно, чтобы не выдать своих мыслей. Почему я так быстро раскусила эту особенность? Да потому, что уже знала кое-кого с аналогичными реакциями. Оэн, мой дед, тоже чуть сутулился и наклонял голову набок, когда бывал не в духе. Вот, оказывается, чье поведение он копировал – своего опекуна и старшего друга, человека, который отца ему заменил. И вот почему я, его внучка, словно бы всю жизнь знаю Томаса Смита. Да просто я с детства привыкла читать настроение Оэна по развороту плеч, опущенному взору, подчеркнутому внешнему спокойствию, безмятежности высокого, умного лба. Теперь, наблюдая все эти признаки если не гнева, то обеспокоенности в Томасе, я еще острее затосковала по дедушке.
Я потянулась к ручонке маленького Оэна, прежде чем продумала этот жест. Оэн быстро взглянул на меня, ручонка дрогнула, напряглась. И вдруг Оэн улыбнулся, открыв отсутствие одного зуба, смягчив мою тоску и вызвав прилив материнской нежности.
– Что-то я побаиваюсь магазинов, Оэн, – шепнула я ему на ушко. – Давай держаться за руки – тогда мне будет не так страшно.
– А бабушке нравится по магазинам ходить. Я думал, все тетеньки это любят.
В обычных обстоятельствах, в прежней моей жизни, я тоже принадлежала к числу «тетенек», которым по нраву делать покупки. Но теперь меня мучил страх: все эти сооружения прошлого века, эти корсеты с ложноножками чулочных подпруг, да еще моя полная зависимость от Томаса! Между тем город Слайго уже показался вдали. Я стала всматриваться – может, разгляжу Аббатство. Оно настолько старинное, что вполне сойдет за вневременной мост. Но я не видела знакомых контуров, и сердце мое билось всё тревожнее.
– У меня есть сережки… и кольцо, – промямлила я. – Довольно дорогие вещи…
Нет, не то. Насчет ценности кольца я не в курсе. Я начала второй заход.