– Каким еще вспомогалам?
– Я говорю о добровольческой военизированной организации «Вспомогательные силы». Регулярной полиции они не подчиняются. Состоят из боевых офицеров, которые после войны оказались без работы. Вот британцы и подыскали им занятие – борьбу с ИРА.
Ну да, я про это читала, когда собирала материал для книги.
– Так они не черно-пегие? – переспросил Оэн.
– Нет, малыш, – отвечал Томас. – Они еще хуже. Вспомогалу можно узнать по берету с помпоном. И по кобуре – они ее очень низко носят. Ты ведь заметил, Оэн, какие у них помпоны? За это их называют также помпончатыми.
Оэн кивнул столь энергично, что зубки клацнули.
– Увидишь человека в таком берете – беги со всех ног, малыш. И от черно-пегого тоже беги. Понятно?
Дальше мы ехали молча. Оэн вспомнил про леденец, подобрал его с полу и принялся счищать соринки. Совсем дитя еще, думала я, – подсознательно нуждается в утешении, какое дают конфеты-сосульки, эта имитация материнской груди.
– Не пачкай ручки, Оэн, – сказала я. – Вот приедем – я вымою твой леденец, будет как новенький. Расскажи-ка лучше Доку про часы, которые подарил тебе мистер Келли! – Может, для истории сватовства Деклана время было и неподходящее, но я хотела разрядить обстановку.
Действительно, Оэн оживился, полез в кармашек, извлек часы, вытянул ручонку на максимальную длину и покачал часами перед Томасом.
– Мистер Келли говорит, это были папины часы, Док. А теперь они мои. Слышишь – тикают!
Томас, удерживая руль одной правой рукой, левую подставил под часы, как бы взвешивая их. Удивление и печаль отразились на его лице.
– Представляешь, часы у мистера Келли в шкафу хранились. Он про них и позабыл вовсе, он бы и не вспомнил, если б мы с мамой не пришли! – продолжал Оэн.
Томас глянул мне в глаза, и я поняла: ему отлично известна история с обменом часов на обручальное кольцо.
– Теперь у меня будут папины часы, а у мамы – папино кольцо! – заключил Оэн, для наглядности погладив мою руку.
– Это хорошо, малыш. Береги часы. Спрячь в надежном месте заодно с пуговицей, – наставительно сказал Томас.
Оэн повернулся ко мне. Грязная мордашка выражала раскаяние и страх – вдруг я наябедничаю Томасу о несостоявшейся сделке с пуговицей Шона МакДиармады? Оэн даже нос наморщил, того и гляди расплачется. Я улыбнулась ему: дескать, не бойся, секрет останется между нами – и помогла спрятать часы в кармашек.
– Ты умеешь время определять, Оэн?
Он помотал головой.
– Не беда. Дома я тебя научу.
– А тебя кто научил, мама?
– Мой дедушка.
Наверно, тоска отразилась на моем лице, иначе зачем бы Оэну было гладить меня по щеке липкой ладошкой?
– Ты скучаешь по дедушке, мама?
– Уже нет. – Мой голос дрогнул от этого давнего эха слов Оэна.
– Как так?
Ответ потряс шестилетнего Оэна не меньше, чем (в свое время) – шестилетнюю Энни.
– Просто дедушка всегда со мной, – прошептала я.
Вспомнилось дедушкино «Тише, тише, девочка», вспомнились его крепкие, надежные руки, обнимающие маленькую сиротку, – и мировая ось будто сместилась, и свет забрезжил передо мной. Ибо я поняла: дедушка еще тогда, в моем детстве, знал, кто я такая и как всё будет (или было).
В Гарва-Глейб я сразу повела Оэна умываться. Потом занялась собой. Половину шпилек я посеяла еще в магазине, и волосы рассыпались по спине. Пришлось прилизывать их спереди мокрыми пальцами, а основную массу перехватывать у основания затылка лентой, что обнаружилась в сундуке. Я бы с радостью легла в постель, зарылась бы в подушку. Бок ныл, руки дрожали, да еще и подташнивало. Какой уж тут аппетит! Увы, мне предстояло впервые присутствовать на семейной трапезе.
Бриджид будто палку проглотила – до того у нее была прямая, напряженная спина. За весь обед она ни слова не произнесла, а кусочки пищи брала на вилку ну просто микроскопические, так что и жевать, наверно, не приходилось. Почти неподвижная нижняя челюсть усиливала сходство Бриджид с каменным изваянием. Еще когда мы только вошли в дом, навьюченные покупками, Бриджид округлила, а затем сузила глаза. Проследила, куда направляется всё это добро, и поджала губы, видя, что не ошиблась, что свертки и коробки действительно приобретены для меня. Ни на взволнованный рассказ Оэна о разгроме витрины, ни на его упоминание о леденце, купленном миссис Джеральдиной Камминс, и о чудесных игрушках, которые он видел в магазине, Бриджид не отреагировала. За прямоугольный стол она уселась с широкой стороны рядом с Оэном. Прибор для Томаса был поставлен на торце, мне же выделили местечко напротив Оэна, на максимальном расстоянии от Томаса. Нелепая рассадка, зато Бриджид могла не встречаться со мной взглядом и тешиться моей отрезанностью от семьи.
Элинор О'Тул, старшая сестра Мэйв, стояла в дверях – вдруг что понадобится. Я улыбнулась девушке, похвалила – дескать, всё очень вкусно. Обед и впрямь был превосходный, даром что мне есть не хотелось.
– Ступай домой, Элинор, – процедила Бриджид. – Твои услуги больше не нужны. Со стола уберет Энн.
Девушка вышла с поклоном и извинениями. Томас вскинул брови.
– Миссис Галлахер, что это вам вздумалось менять заведенный порядок?
Я поспешила вмешаться.
– Всё нормально. Должны ведь и у меня быть обязанности по дому.
– На тебе, Энн, лица нет от усталости, – возразил Томас. – А Элинор теперь весь вечер будет думать, чем она не угодила. Кроме того, ей позволено забирать домой остатки еды, а сегодня она такой возможности была лишена.
Пергаментные щеки Бриджид вспыхнули.
– По-моему, – срывающимся на лай голосом начала она, – Энн в немалом долгу перед вами, доктор Смит. Чем раньше она начнет отрабатывать, тем лучше.
– Со своими долгами, равно как и со своими должниками, я сам в состоянии разобраться, – выдал Томас ледяным тоном.
Бриджид всю передернуло.
– Сначала двое на содержании были, теперь третья нищенка прибавилась, так, доктор Смит?
– Мама никакая не нищенка! – Оэн просиял всеми веснушками разом. – Она сережки продала, и теперь она богатая!
Бриджид, скрежетнув стулом по полу, резко поднялась.
– Пойдем, Оэн. Пора мыться и спать. Пожелай доктору Смиту спокойной ночи.
Оэн заупрямился, хотя давно и с аппетитом поел.
– Нет, пусть мама расскажет мне про свирепого пса, которого сразил Кухулин!
– Не канючь, Оэн, – мягко произнес Томас. – Мама устала. В другой раз послушаешь про пса. Ступай с бабушкой.
– Спокойной ночи, Док, – почти всхлипнул Оэн. – Спокойной ночи, мамочка.
– Спокойной ночи, Оэн, – отвечал Томас.
– Спокойной ночи, мой дорогой, – отозвалась я и послала Оэну воздушный поцелуй.
Он живо утешился, чмокнул собственную ладошку и помахал мне, кажется, проделав это впервые в жизни.
– Оэн! – скривилась Бриджид.
Мальчик сразу поник, даже ссутулился, однако послушно поплелся вслед за своей суровой бабушкой.
Когда шаги обоих стихли на лестнице, Томас ска зал:
– Энн, иди и ты к себе, пока прямо над тарелкой не уснула. Я сам тут приберу.
Я живо поднялась.
– Нет, Бриджид права. Ты меня приютил. Без вопросов.
– Без вопросов? – вскинулся Томас. – Я тебе не один вопрос задал и не два!
– В смысле, без претензий, – поправилась я. – Точнее, вот как: когда меня страх не терзает, я преисполнена благодарности.
Он отнял у меня стопку тарелок.
– Тебе тяжелое противопоказано. Я сам отнесу тарелки, а ты можешь мыть.
Мы работали молча и неловко, хотя, подозреваю, дело не спорилось по разным причинам. Я совершенно не ориентировалась в чужой кухне, и от Томаса тут было мало проку. Едва ли он за всю жизнь вымыл тарелку или приготовил себе даже самое простое блюдо.
Сама кухня изрядно меня впечатлила. В ней имелись ле́дник, внушительных размеров раковина, два встроенных духовых шкафа и восемь электрических конфорок, да еще погреб, занимавший всё пространство под столовой, – почти невообразимая роскошь в предложенных обстоятельствах места и времени. Рабочие поверхности отличала идеальная чистота. Просто дух захватывало от этих удобных и дорогостоящих новинок, хотя я успела прочесть первые страницы дневника Томаса и знала, откуда у него и сама усадьба Гарва-Глейб, и деньги. Знала я также об ответственности, которую, по убеждению Томаса, налагает на человека такое богатство.
Всё недоеденное я собрала в отдельную посудину. Пойдет поросятам. В усадьбе ведь держат и поросят, и кур, и овец, и лошадей – за ними ухаживают братья Мэйв О'Тул. Ничего похожего на моющее средство не нашлось, поэтому я оттерла тарелки и блюдца, как сумела, и составила горкой в раковине. Томас убрал со стола, кое-что отправил в ле́дник, а хлеб и масло отнес в погреб. Я вытерла столешницу, подивилась толщине и добротности древесины, а также умелости рук, которые стряпали и прибирали здесь до моего появления. Уж конечно, с утра пораньше Бриджид явится в кухню, все углы обнюхает – вот почему я, не имея конкретных инструкций, старалась не упустить ни одной мелочи.
Заметив, что я покончила с уборкой, Томас спросил:
– Почему тебя терзает страх?
Я закрутила кран и насухо вытерла руки, напоследок обежав глазами кухню и убедившись, что мышам, если они вдруг появятся, после нас с Томасом тут ничего не перепадет.
– Энн, по твоему утверждению, ты преисполнена благодарности, когда тебя не терзает страх. Так по какой причине он тебя терзает?
– Просто всё слишком… неопределенно, – вымучила я.
– Бриджид уверена, что ты снова сбежишь, причем вместе с Оэном. Поэтому она так… гм… нелюбезна.
– Да не сбегу я! Зачем мне сбегать? И потом куда бы я, интересно, направилась?
– Вот и я о том же. Где-то ведь ты пропадала пять лет. Где?
Я отвернулась, не в силах выносить этот натиск.
– Никогда я бы так не поступила, Томас. Это было бы подло по отношению к Бриджид и к Оэну. И к тебе. Вдобавок Гарва-Глейб – дом Оэна.
– А ты – его мать.