– Это всё, Робби.
– Гм… мисс… Вы меня Робби называете. А я Кевин.
– Ох, простите, Кевин. Ужасно неловко. Что это меня заклинило на Робби? Ничего, теперь не забуду. Кстати, зовите меня Энн. По мужу моя фамилия Смит.
Конечно, я продолжала путать. Я упорно звала Кевина именем его прадеда. Он меня поправлял, но, похоже, не обижался и не заморачивался подозрениями. Приехав в Гарва-Глейб гостьей, я постепенно обрела статус привидения. Ибо, как привидение, днями бродила по комнатам и коридорам, ни во что не вмешиваясь, безучастная ко всем, кто из плоти и крови. Столь памятный мне амбар был переоборудован под жилое помещение, там-то Кевин и обитал, туда-то и удалялся, закончив дела в доме, – оставлял меня в благословенном одиночестве. Каждое утро он удостоверялся, что я в добром здравии, что Джемма – девушка из Дромахэра, та самая, о которой шла речь, – наполнила холодильник продуктами и навела блеск в доме. Когда из США доставили мои вещи, Кевин помог с распаковкой и обустройством кабинета. Он искренне восхищался количеством моих книг, так и ахнул, узнав, на сколько языков они переведены; долго таращился на списки бестселлеров, возглавляемые моими романами, с опаской трогал мои призы. Я была ему благодарна, хотя знала: в глубине души Кевин считает меня чокнутой.
И у него имелись на то причины. Наверняка он видел, как я ежедневно погружаюсь (одетая!) в озеро, бормоча стихи Йейтса, умоляя судьбу забрать меня в 1922 год. Дальше – больше: я отправила Кевина к Джиму Доннелли с заданием купить ялик. Собственной персоной я туда, разумеется, явиться не рискнула. В ялике я заплыла на середину озера, проторчала там целый день – всё надеялась, что Лох-Гилл откроет временной портал, напустив для начала туману. Напрасно. Сезон был неподходящий – август, погода теплая, солнечная, никаких туманов, вообще ни ветерка. Мои неумелые заклинания и слезные мольбы разбивались о зеркальную гладь. Лох-Гилл молчал с самым невинным видом. Я опустилась до строительства нелепых и жутких планов – как бы получить немножко человеческого праха, но вовремя опомнилась. Уж конечно, если прах и сыграл роль, то исключительно потому, что принадлежал Оэну.
Недель через шесть после моего заселения в Гарва-Глейб на аллее появился автомобиль. Он въехал в ворота (при Томасе никаких ворот не было) и подрулил к крыльцу. Я сидела в кабинете, якобы работала, на самом деле – смотрела в окно. Удивилась ли я, когда из автомобиля вышли две женщины – молодая и старая? Отнюдь.
– Робби! – позвала я. И прикусила язык. Кевин, а не Робби. Кроме того, он не услышит – он за домом лужайку косит. Джемма уже ушла.
Раздался звонок в дверь. Не буду открывать. Право имею. Нет, так нехорошо.
Приехали Мэйв О'Тул и Дейрдре Фэллон. Обе они оказали мне большую услугу – а я их на крыльце продержу? Это моя благодарность? Какова бы ни была цель посещения, открыть необходимо. Слава богу, нынче я приняла душ и сменила пижаму на приличное платье – вот о чем я думала, приглаживая волосы и направляясь к парадной двери.
16 июля 1922 г.
Энн не ошиблась. Ранним утром 28 июня силы Свободного государства обстреляли фугасами здание Четырех Судов, которое еще в апреле оккупировали противники Англо-ирландского договора. Мик хотел всё уладить мирным путем. Выдвинул ультиматум – его проигнорировали. Британское правительство грозило: сами порядок не наведете, независимые вы наши, – мы подсобим. На деле вышло бы, что ирландские правительственные войска бок о бок сражаются с британцами против ирландских республиканцев. Куда уж хуже. Мику ничего не оставалось, кроме как атаковать. Для начала его люди захватили другие стратегические пункты Дублина – на Саквилл-стрит и в других районах, где с апреля окопались республиканцы. Мик опасался, что боевики оттуда потянутся на подмогу засевшим в здании Четырех Судов. У Мика теплилась надежда: увидав, что он использует настоящую артиллерию, республиканцы поймут: всё серьезно – и сдадутся. Без кровопролития.
Надежда не оправдалась. После трехдневной осады в западном крыле прогремел взрыв. Погибли бесценные архивы. Да что там архивы! Люди погибли – хорошие, смелые. Как Энн и предсказывала. Кахал Бру голову сложил. Предпочел смерть капитуляции. Мик плакал, рассказывая об этом. Он часто полемизировал с Кахалом, но ведь тот был истинным патриотом, а для Мика патриотизм – основная добродетель.
Нынче я долго стоял перед гигантской пустой скорлупой здания Четырех Судов. Снаряды, наворованные республиканцами, продолжают самопроизвольно взрываться, из-за этого пожарный расчет не рискует подходить близко. Решено оставить руины в покое – пусть сами выгорят. Дотла. Страшная догадка явилась мне. Не будет ли вот так же с Ирландией? Не суждено ли и ей дымиться и страдать от взрывов еще долгие годы, покуда не выгорит вся ненависть? Медный купол сметен взрывом, нет больше великолепного строения. Ради чего, спрашивается, оно погибло?
Месяцем раньше, в мае, лидеры Свободного государства и республиканцы условились отложить окончательное решение по Англо-ирландскому договору. Хотели провести выборы, дождаться результатов и опубликовать новую Конституцию. Перемирия не вышло. Зыбкое соглашение не успело получить мало-мальскую поддержку, как уже себя изжило. По словам Мика, о нем пронюхали в Британии. Уайтхолл высказался категорически против каких бы то ни было отлагательств. Решение по Договору следовало принять незамедлительно. Слишком многое было поставлено на карту, слишком серьезные средства затрачены, слишком большие территории охвачены. Шесть северных графств, не вошедших в состав Ирландского Свободного государства, с тех пор погружены в хаос. Они захлебываются в крови. Католиков убивают, католиков выгоняют из домов целыми семьями. Каждый день увеличивается количество сирот.
Поражаюсь сам себе: мое сердце глухо к известиям о сиротах. Ибо на руках у меня Оэн, осиротевший дважды. Он спит в моей постели, он ходит за мной хвостиком. Бриджид пытается вернуть доверие внука – напрасно. Оэн ни в какую не остается с ней наедине. Здоровье Бриджид резко пошатнулось. Впрочем, мы все теперь – призраки себя прежних. Утраты и постоянные потрясения разъедают нас изнутри. Когда я не могу уделять внимание Оэну, с ним нянчится Мэгги О'Тул.
Мик позвонил недели через две после исчезновения Энн. Хотел справиться о ее здоровье и, наверно, нуждался в ее советах. Пришлось сказать ему, что Энн пропала. Мик сначала заорал, как бешеный, а через четыре часа примчался на бронированном автомобиле в сопровождении Фергюса и Джо, готовый искать мою жену, готовый сражаться за нее всё равно с кем. У меня же нет сил. Разумеется, Мик стал задавать вопросы. Кончилось тем, что я разрыдался у него на груди и сквозь слезы рассказал про Лиама.
Мик завыл почти по-волчьи.
– Томми, друг! Как же так, Томми?!
– Ее больше нет, Мик. Она хотела предупредить тебя о какой-то опасности. Написала на бумаге всё, что знала, – наверно, думала, что передаст листки мне или Джо. Надеялась, мы тебя убережем. Не успела. Записки нашла Бриджид. Решила, что Энн – британская шпионка, что это у нее план покушения. Рассказала Лиаму, тот потащил Энн к озеру. Робби считает, Лиам хотел утопить ее, а тело спрятать на болоте. Бедняга Робби, он пытался остановить Лиама. Он его ранил. Но было поздно.
О прежних грехах Лиама Галлахера я умолчал. Тогда пришлось бы всё выкладывать. Мик решил бы, что я не в себе или что Энн была не в себе; не мог я, не имел права взваливать на него бремя недоверия.
Мик оставался со мной почти сутки. Мы оба напились в хлам. Алкоголь не принес утешения, но, по крайней мере, притупил боль. Наутро Джо с Фергюсом погрузили Мика на заднее сиденье, Джо устроился рядом, Фергюс сел за руль. Не знаю, как они до места добрались, как Мик перенес поездку при таком жутком похмелье. Сам я лег в постель. Проспал пятнадцать часов кряду. Если бы не Мик, не было бы у меня этой передышки.
Не знаю, по поручению Мика действовал Фергюс или по собственной инициативе, а только через три дня в Слайго море выбросило на берег труп Лиама Галлахера. Весьма вероятен второй вариант. Бдительный Фергюс подстраховался. Потому что сам Мик в террористических действиях всегда был прагматичен, если не сказать щепетилен. Я лично слышал, как он в крайне доходчивых выражениях наставлял своих бойцов, дескать, только попробуйте опуститься до личной мести – накажу по законам военного времени. Вся его тактика строилась на том, чтобы поставить Британию на колени, но отнюдь не дать ей повод для репрессий. Подозреваю, что Мик всё же кое-кому отомстил, и случилось это вскоре после Пасхального восстания. Один ирландец указал британцам на Шона МакДиармаду; Шон был схвачен и казнен, а через несколько дней того ирландца нашли мертвым. Мик стал свидетелем сцены предательства – и не стерпел, не простил.
О смерти Лиама мы не говорим. Как и о многих других вещах. Бриджид по-прежнему уверена, что Энн замышляла покушение на Мика. Что она помнит из записок? Самую малость. Август, какие-то цветы, графство Корк. Записки сгинули в Лох-Гилле. С такими сведениями далеко не уедешь, но я всё же сообщил их Мику. Он только отмахнулся. Казнит себя за исчезновение Энн. Дополнительное бремя взвалил на свои плечи. Разубеждать его бесполезно. То же самое с Робби. Знай повторяет: «Не уследил, проворонил!» Мы убеждены, что могли спасти Энн, мой разум твердит об этом ежечасно, ежеминутно. Чувство вины сплотило нас троих.
На прошлой неделе, расставляя силки, Имон Доннелли нашел на болоте красный ялик. Наверно, его туда, в трясину, приливом вынесло. Имон притащил ялик домой. Под скамейкой обнаружилась странная сумка, а в ней – урна вроде тех, в которых родственникам отдают прах после кремации, и блокнот в кожаной обложке. Вещи почти не пострадали от действия стихии, ведь их защищала скамья. Имон начал читать блокнот и с первых строк понял, что это мой дневник. Сумка и урна, вне всякого сомнения, принадлежали Энн. Ялик я запер в сарае, чтобы Оэн к нему не подобрался, а Имону заплатил за бесценные находки.