Мик в это время был в графстве Керри. Он прервал инспектирование южных регионов, чтобы отдать другу и товарищу последний долг. Мик возглавлял похоронную процессию, за ним чеканили шаг бойцы армии Свободного государства. Я наблюдал со стороны. Видел неподдельное горе на всех без исключения лицах. Потом мы с Миком постояли у могилы, глядя в земное нутро, которое готовилось принять прах Артура.
– Как, по-твоему, Томми, – внезапно заговорил Мик, – сам я выживу?
– Только попробуй не выжить – не будет тебе тогда моего прощения.
За шутливым тоном я пытался скрыть страх за Мика. Сейчас август. Об августе писала Энн – об августе, графстве Корк и каких-то цветах.
– Не лукавь, Томми. Ты меня простишь, никуда не денешься. Как простил Энни.
Еще когда Энн пропала, я умолял Мика не произносить ее имя. Это причиняет мне слишком сильную боль. От этого отсутствие Энн делается нестерпимым. От этого моя тайная надежда на встречу превращается в абсурд. Мик обещал, только он всё время забывает. Ему о стольких вещах нужно помнить. Язва определенно грозит прободением[59], но, если я поднимаю тему, Мик лжет, будто с его желудком полный порядок. Забывает еще и о том, что я врач. Я вижу, что он стал двигаться медленнее и как-то боком, что у него глаза мутные. Впрочем, возможно, на мое восприятие влияют мои собственные боль и тревога.
Мик твердо решился возобновить поездку по южным графствам и обязательно заглянуть в Корк. У него назначены встречи с так называемыми ключевыми игроками, на самом деле – с бандитами, по вине которых в регионе продолжается хаос. Мик уверен, что сумеет положить конец кровопролитию. Навсегда.
– Это мой долг перед Артуром, Томми. И перед твоей Энни. И перед каждым из тех, кто был повешен или застрелен, выполняя мое задание.
Как он не понимает: в Корке сопротивление особенно сильно! Корк – этакое гнездо республиканцев-радикалов. Железные дороги разрушены, деревья вдоль шоссе вырублены, и каждый автомобиль, каждый пешеход будто на ладони. Я не говорю о том, что территория графства нашпигована минами.
Напрасно я умолял Мика не ездить в Корк.
– Там же мои земляки! – рявкнул Мик, потеряв терпение. – Да я по всей Ирландии катаюсь, и никто мне ни разу не препятствовал. Я домой, в Клонакилти, хочу, чёрт возьми. В паб хочу ввалиться, на табурет влезть и выпить по-человечески со старыми друзьями.
– Ладно, – сказал я. – Раз тебе неймется, вместе поедем.
Кевин замолк. Несколько мгновений в библиотеке звенело эхо последней фразы. Встречаются в человечьем роду истинные титаны, про которых думаешь: над ними сама Смерть не властна. Обманчивое впечатление! Жизнь-насмешница любит сначала наделить своего избранника просторным сердцем и стальной волей, а затем «поставить на место» – иными словами, Смерти его вручить. Всем прочим в назидание.
– С ума сойти! – нарушил тишину Кевин. – Я, конечно, слыхал про Артура Гриффита и Майкла Коллинза – в школе проходили. Только я в тему никогда не углублялся, а зря. Читать дальше, Энн?
– Не надо. Что дальше было, я знаю.
Кевин передал мне и этот блокнот, я положила его на стол.
– А вот какой-то совсем старый. Обложка покоробилась, точно в воде побывала. Нет, погодите, еще один вижу. Ну-ка, ну-ка… Начинается в мае 1916-го, а заканчивается… – Послышался шелест страниц. – Заканчивается стихом, хотя последняя запись сделана 16 апреля 1922 года.
Я едва дышала, но все-таки выдавила:
– Можете прочесть стихотворение?
– Кто – я? Гм… Ну, могу, наверно.
Кевин откашлялся и начал читать как человек, к этому занятию не привыкший, монотонным голосом.
Найдёныш, былиночка или вот —
Силуэт театра теней;
Я спас тебя из студёных вод,
Согрел в постели своей.
Осилив первую строфу, он посмотрел вниз, напоролся на мой напряженный взгляд. Щеки у него стали того же оттенка, что волосы шестилетнего Оэна. У меня в голове гудел озерный ветер, в венах хлюпала лох-гилльская слизь.
Урок был – наглядней не преподать,
Затем и молю: забудь,
Родная, глядеть на ртутную гладь,
Таящую долгий путь.
Вот пресловутая леска и качнулась. Голова закружилась от нового приступа боли, я упала бы, не окажись за моей спиной стола. На него-то я и села.
– Энн! – позвал Кевин. – Этот блокнот вам тоже нужен?
Я кивнула, или, точнее, дернулась, как деревянная кукла.
Он полез вниз, держась за полки одной только левой рукой. В правой был дневник.
– Дайте сюда, – прошептала я.
Кевин шлепнул дневник мне на колени. Только теперь он заметил мое состояние, бедняга, и вытаращился, будто перед ним сидело привидение.
– Я думала, этот блокнот потерялся… – вымучила я. – В озере утонул. – Не веря глазам, я ощупывала обложку, как незрячая. – Ничего не понимаю.
– А вы не путаете, Энн? Может, это другой блокнот потерялся? Вон ведь их сколько!
– Нет, всё точно. Я же помню даты. И стихотворение. – Я протянула дневник Кевину. – Это выше моих сил. Вам я, должно быть, ненормальной кажусь… Просто вы не в курсе. Прочтите сами, пожалуйста, первую страницу. Вслух.
Кевин не стал возражать. Но, когда я передавала ему блокнот, из-под обложки вдруг выпорхнуло несколько фотографий. Кевин собрал их с полу.
– Да это ж Гарва-Глейб! – воскликнул он в изумлении. – Наверно, лет сто назад фоткали. Хотя дом и не изменился практически. Вот, Энн, поглядите.
Фотография была та самая, которую я показывала Дейрдре при первой встрече. Именно эту фотографию я взяла на озеро, когда плыла развеивать прах Оэна. Только теперь она выглядела старше на дополнительные восемьдесят лет.
– А вот здесь люди какие-то.
Кевин уставился на вторую фотографию. Прежде чем он произнес: «Ничего себе, да это ж вылитая вы!» – прежде чем округлил глаза, а потом сузил их, встретив мой взгляд, – я поняла, кто именно запечатлен на старом снимке. Разумеется, мы с Томасом в отеле «Грешэм», не касающиеся друг друга, застигнутые фотографом врасплох. Томас ко мне вполоборота: твердый подбородок, худощавая скула, неожиданная мягкость рта под идеально прямым носом.
Мое изображение сохранилось даже после испытания водой. И дневник сохранился. А я сама – нет. Наша с Томасом связь порвалась. Видимо, навсегда.
28 августа 1922 г.
Мы выехали в Корк рано утром 21 августа. На лестнице Мик споткнулся и уронил винтовку. Она загрохотала по ступеням, весь дом разбудила. Я еще подумал: плохая примета. Джо О'Рейли проводил нас взглядом. Так он мне и запомнился: в окне, точно портрет в раме, – недвижный, мрачный. В унисон со всеми нами Джо умолял Мика не ездить в Корк, а узнав, что я его сопровождаю, вздохнул с облегчением, хотя от меня в бою пользы никакой. Зато я пригождаюсь после боя. О сражениях, засадах и прочем мне рассказать нечего – только об извлечении пуль, наложении швов и морфине.
Началась поездка неплохо. Наш путь лежал через графство Килдэр, и мы заглянули в Керраг-кэмп[60] с инспекцией. Останавливались мы в Лимерике и затем в Мэллоу. Там, в пабе, Мик хотел сплясать с бойцами, но неизвестно откуда появился священник и обозвал его предателем, на меня же сзади выплеснули целую пинту эля. Мик стерпел оскорбление. Пришлось стерпеть и мне. Я допивал виски, чувствуя сырость в районе крестца. Зато, когда мы прибыли в Корк и вошли в гостиницу, где намеревались заночевать, Мик рассердился не на шутку. Дело в том, что обоих охранников он обнаружил дрыхнущими в холле. Каждого из них Мик сгреб за чуб и шарахнул друг о друга – только лбы затрещали. Случись подобное год назад, скажем, в дублинском «Вауне» – Мик бы там ни секунды не задержался, уверенный, что его безопасность под большой угрозой. Теперь, в Корке, он спокойно прошел в номер и уснул, едва коснулся щекой подушки. Я не ложился. Всю ночь я кемарил в кресле под дверью, с револьвером Мика наготове.
Не знаю, может, дело в моей усталости, а также в том, что после исчезновения Энн горе постоянно застит мой взор… Короче, следующий день помнится мне так, словно я его не прожил сам, а увидел в кинематографе. Чернобелая пленка, набор кадров, ни малейшего отношения не имеющих к моей жизни, – вот каким явилось 22 августа 1922 года. С утра Мик поехал навестить братьев и сестер, а также старых друзей; давно перевалило за полдень, когда мы тронулись к Макрунскому замку. В сам замок я с Миком не ходил. Я ждал во дворе заодно с Шоном О'Коннеллом и Джо Доланом (ребятами из Миковой охраны) и еще дюжиной солдат и просто помощников, которых Мик повез в Корк с целью разбирать завалы на дорогах.
Проблемы начались возле Бандона. Первый автомобиль из нашей процессии (обычный, не усиленный броней) два раза перегревался, а бронированный и вовсе заглох, причем на холме, на самом виду. Казалось, второе происшествие вытекло из первого. Деревья по обочинам были вырублены, земля изуродована траншеями. Мы предприняли попытку объезда, заблудились, отбились от охраны, долго искали, у кого бы спросить дорогу, и наконец-то воссоединились с остальными, чтобы совершить последний на сегодня рывок – в Крукстаун, через долину под названием Бил-наБлис. То есть «цветочная чашечка».
Дорога, узкая и ухабистая, больше годилась для гужевой повозки, нежели для автомобилей. Слева ее закрывал холм, справа – давно не стриженная живая изгородь. День клонился к вечеру. В жидком предзакатном свете мы увидели, что поперек дороги валяется на боку телега из тех, на которых возят пивные бочки. Одного колеса у телеги недоставало. Неподалеку ослик мирно пощипывал травку, явно не зная, что ему, освобожденному, теперь делать. Автомобиль, который ехал первым, резко свернул и чуть не свалился в кювет. В остальных автомобилях шоферы отчаянно жали на тормоза.