Впрочем, и сережки, и урна, и стихотворная строфа были только так, для подстраховки. Томас считал, дело совсем не в этих атрибутах. Отыскать меня помогут сила мысли и жар сердца – или не поможет ничто. Нужно просто думать о 2001 годе. Ялик, спущенный на воду, сразу устремился домой. Сам поплыл – сквозь время, взрезая красным своим килем студенистую массу лох-гилльской воды. Что интересно, была ясная погода, но над яликом живо сгустился туман. В тумане он и растаял, прямо на глазах Оэна.
Ялик мы оставили на песке. Весло так и валялось поодаль. Озеро хлюпало нам в спины, когда мы шли к дому. Томас, всему дивясь, но без страха, шагал твердо. На мой взгляд, он практически не изменился. Словно и не было долгих одиннадцати лет. Да еще двух месяцев и двадцати шести дней. Именно столько ждал Томас – терпеливо и верно. Сам он боялся, что обнаружит меня в совершенно чужом мире, за океаном. Признался мне: бывало, только начнет сокрушаться, мол, сын или дочь без его участия подрастает, – и сразу мысленно обрывает себя. Не в этом беда, а в том, что ему, может, вовсе не суждено отыскать меня и нашего ребенка. Наконец, был самый ужасный сценарий развития событий. Озеро могло переместить Томаса в далекое прошлое, в неведомую страну, где никогда не ступала нога Энн Галлахер Смит. Томас уподобился бы легендарному Ойсину.
И все-таки он рискнул.
13 ноября 2001 г.
Я прибыл в пятницу, 9 ноября. Одиннадцать лет, два месяца и двадцать шесть дней сгустились, спрессовались в сто тридцать четыре дня. А десять месяцев – период с июня 1921 по апрель 1922 года – по возвращении Энн стали десятью днями. Напрасно я ломал голову над теоремой времени – с тем же успехом можно разгадывать тайну сотворения Вселенной. Вчера мы с Энн ездили в Слайго, заходили в универмаг «Лайонс» – не удивительно ли, что он всё еще существует? Так вот, я добрых десять минут возился с одной странной штуковиной. Благодаря ей (Энн сказала, что это детская игрушка под названием слинки) я с новой точки зрения взглянул на само Время. Теперь оно представляется мне спиралью, способной сжиматься и разжиматься, сплющиваться и растягиваться. Витки спирали накладываются один на другой, поглощают друг друга, чтобы в какой-то момент выпустить. Я взялся за два конца слинки, развел руки как мог широко. Потом свел вместе, трансформировав длинную пружину в плоский кружочек. Энн смотрела-смотрела на мои манипуляции – да и купила для меня игрушку.
Тем же вечером я изложил Энн свою новую теорию. Мы лежали в постели. Кровать у Энн огромных размеров, но мы спим посередке, тесно прижавшись друг к другу. Энн сворачивается клубочком, я прикрываю ее со спины, дыша ей в затылок. Чувствую постоянную потребность прикасаться к Энн, и это взаимно. Энн, как и я, боится расставания. Пройдет немало времени, прежде чем мы оба успокоимся, уверимся, что отныне будем вместе и ничто не разлучит нас. А пока страхи граничат с абсурдом. Например, я принимал душ, дивясь напору горячей воды – так моя Энн выдержала одна в спальне всего несколько минут. Она залезла ко мне в ванну, не смея поднять глаз, разрумянившаяся от смущения, лепеча чуть слышно:
– Мне вдруг стало не по себе… я подумала… вода, она ведь…
Девочка моя! Разве ей нужно извиняться или объясняться? Конечно, нет. Тем более что совместное пребывание в душе позволило мне сделать ряд восхитительных открытий. Поистине, душ – великое изобретение. Жаль только, единовременный запас горячей воды не бесконечен.
После поездки в Слайго я стал ценить Энн еще больше – если такое вообще возможно. Только теперь я понял, каково ей пришлось в 1921 году, со сколькими трудностями была сопряжена адаптация к новому укладу жизни, даже к таким, казалось бы, пустякам, как выбор одежды. Я, занимаясь тем же, по крайней мере не прикидывался, будто я тут не чужак, а Энн поневоле выдавала себя за другую женщину. В итоге мы купили для меня вещи, мало отличающиеся от тех, к которым я привык. Оказалось, кепи и белые рубашки на пуговицах по-прежнему популярны. А вот подтяжки и жилеты теперь мало кто носит. Энн заявила, раз мне нравятся такие вещи, я имею на них полное право. Пусть это будет мой индивидуальный стиль. Оказалось, я одеваюсь как старик. Что ж, вполне логично. Я и есть старик. Я старше самой Мэйв. Она, к слову, приняла мое появление со впечатляющим спокойствием. Сегодня мы ездили к ней в гости. Несколько часов у нее провели. Мэйв рассказывала о годах, мною пропущенных, о своих братьях и сестрах, о соседях – словом, о каждом, кто был мне близок и дорог, кого больше нет. На прощание я обнял Мэйв, поблагодарил за поддержку, которую она оказывала Энн – в прошедшем времени и в настоящем.
Энн задумала книгу о нашей любви. Я спросил, можно ли мне выбрать имя для моего персонажа. Энн разрешила. Хочет, чтобы я выбрал имя и для нашего ребенка. Если родится мальчик, быть ему Майклом Оэном – тут всё просто. С девочкой гораздо сложнее. Незачем обременять ее именем из прошлого, в ней ведь будущее воплотится, как в ее матери. Энн предлагает назвать нашу дочь Ниав. Забавно. Ниав – одно из древнейших ирландских имен. Это имя носила принцесса Тир На н-Ог, Страны вечной юности. Впрочем, пожалуй, оно бы подошло.
Энн кажется мне еще краше, чем была. Я помалкиваю – женщины не любят сравнений, даже с самими собой. Особенно хороши волосы. Энн их не заплетает и не закалывает, они льются кудрявым водопадом, неистовым потоком, они словно символизируют страстность и раскрепощенность Энн в самые интимные моменты. Она трунит над своей неуклюжестью: «Ну и животище вымахал, собственных мысков не вижу! А груди – настоящие дыни! А походочка точно у гусыни, вперевалку!» Пусть так, всё равно я ею любуюсь.
Завтра утром едем в Дублин. Энн говорит, наконец-то мы вместе осмотрим всю Ирландию. Ирландия узнаваема, как старая знакомая в новом платье. Она, моя Эйре, мало изменилась даже в пределах городов. Что касается Лох-Гилла и скал – Эйре не изменилась совершенно.
Волнуюсь. Как бы в Дублине шлюзы не прорвало, фигурально выражаясь. Я ведь после гибели Мика приезжал в Дублин всего несколько раз – а минуло целых десять лет. Мик на велосипеде колесил по всему городу, каждый перекресток, каждый переулок и каждый сквер помнит его. Перспектива оказаться одному там, где мы бывали вдвоем, страшила меня, поэтому я избегал посещать Дублин. Вот бы прокатиться по улицам вместе с Миком! Не погибни он, как развивалась бы Ирландия, как выглядел бы сейчас мир – вот о чем я думаю.
Мы с Энн так запланировали: объедем сначала знаковые места, а напоследок посетим кладбище Гласневин, где упокоился Мик. Расскажу ему обо всех изменениях к лучшему – в мире и в Ирландии. Сообщу, что нашел Энн. Мик разделил бы мою радость. Он очень переживал, когда Энн пропала. Пусть узнает: моя девочка снова со мной. Заодно попрошу Мика приглядывать за моим мальчиком – там, где они оба сейчас находятся.
Впрочем, мне кажется, Оэн – повсюду. Ветер говорит его голосом. Это необъяснимо, но это так. Энн показала мне «Приключения Оэна Галлахера». Сразу нахлынуло: мы с Оэном рядышком на диване, мой мальчик бережно перелистывает страницы. Я почти увидел Оэна, и я совершенно явственно ощутил его присутствие. А потом Энн протянула мне шкатулку с письмами. Их не одна сотня. Оэн отдал ей письма перед смертью, наказал хранить. Энн тогда не поняла, почему он их не отправлял, а только сортировал по датам, по десятилетиям. В первые годы нашей разлуки Оэн писал чаще, но и потом, всю свою долгую жизнь, выкраивал время хотя бы на пару писем в год. Все они адресованы мне. Оэн ведь сказал: «Док, я обязательно напишу». Мы с ним тогда посмеялись – а он сдержал обещание.
Примечание
Летом 2016 года, после недолгих изысканий о своих предках, я отправилась в Ирландию, в город Дромахэр, где родился и вырос мой прадедушка, Мартин Смит, эмигрировавший в Штаты еще в юности. Бабушка рассказывала, что он связался с литримской ячейкой Ирландского республиканского братства, и родители быстренько сплавили его за океан, желая уберечь от проблем. Подробнее расспросить мне было некого: бабушка умерла в 2001 году. Я знала только, что прадедушка Мартин родился в один год с Майклом Коллинзом – следовательно, его молодость пришлась на период революции и войны за независимость.
Вот, собственно, и вся информация; уместилась она на открытке, которую бабушка мне прислала ко Дню святого Патрика. Помимо даты рождения своего отца она сообщила имя его матери, своей бабки, а моей прапрабабки – Энн Галлахер, в замужестве – Энн Смит. Моего прапрадеда звали Майкл Смит. Подобно моей героине, я отправилась в Дромахэр почти в полном неведении относительно своих предков, зато с горячей надеждой их отыскать. И это мне удалось.
Со мной поехали родители и старшая сестра. Едва перед нами замерцал Лох-Гилл, сердце у меня екнуло, а на глаза навернулись слезы. С той минуты нам четверым казалось, что нас направляет некая неведомая сила. Прежде всего, эта сила свела нас с Дейрдре, сотрудницей дромахэрской библиотеки. Да-да, Дейрдре Фэллон – реальное лицо! А библиотека – любая – никогда не подведет ищущего. Дейрдре посоветовала нам обратиться в Баллинамор, в центр генеалогических исследований, где мы узнали, что наши предки покоятся на церковном кладбище в Баллинагаре, а сама церковь стоит посреди долины. На вопрос, как же ее отыскать, я получила исчерпывающий ответ: «Молитесь и спрашивайте местных». Видите – я ничего не выдумала! Моя Энн тоже добиралась до церкви с молитвой. Никогда не забуду этого ощущения: идешь, идешь всё вверх по холму – и вдруг перед тобой буквально вырастают надгробия.
Таунленд, в котором родился мой прадед, называется Гарва-Глейб. Тут я присочинила: переделала административную единицу в усадьбу и поместила ее возле озера. На самом деле Гарва-Глейб от Лох-Гилла не близко. Это полоса каменистой земли в весьма дикой местности к северу от Дромахэра. Сейчас там ветровая электростанция. Заглавие романа вдохновлено именно ветряками, а еще к нему причастны мои предки. Пусть я их никогда не видела – ощущение обратное. Будто мы отлично знали друг друга.