Такова, например, [идея] разумного существа, состоящего из лошадиной головы, соединенной с человеческим телом, т. е. такого, какими описывались кентавры; или [идея]: тело желтое, очень ковкое, плавкое и нелетучее, но легче обыкновенной воды; или еще идея: единообразное, неорганизованное тело, которое состоит (что касается чувства) из одинаковых частей и к которому присоединяют восприятие и произвольное движение.
Локк после фантастического существа из мифологии (кентавр) дал фантастическое вещество (легкий металл) и затем – фантастическую абстракцию (тело хаотически организованное и при этом упорядоченное). Мы уже видим некоторое смещение, очевидное в наши дни, когда словом «субстанция» очень часто называют вещество, из которого создана вещь, иначе говоря, смешивают «субстанцию» и «субстрат».
Возможно ли существование подобных субстанций или нет, мы наверно не знаем. Но как бы то ни было, так как эти идеи субстанций не сообразны ни с каким известным нам существующим прообразом и состоят из совокупностей таких идей, которых никогда не показывала нам соединенными вместе никакая субстанция, то они должны считаться чисто воображаемыми. Но в гораздо большей степени таковы те сложные идеи, которые содержат в себе некоторую несовместимость или противоречивость своих частей.
Локк высказывает важную мысль, что статус чего-то как воображаемого не может быть оспорен тем, что в реальности встретится такое существо. Скажем, можно представить создание генными инженерами и трансплантаторами органов кентавра, но он не перестанет от этого быть фантастическим, просто эта фантазия будет реализована в материале, в то время как ранее она воплощалась только в уме.
1. Адекватные идеи суть такие идеи, которые полностью представляют свои прообразы. Из наших реальных идей одни адекватны, а другие неадекватны. Адекватными я называю те идеи, которые полностью представляют нам те прообразы, от которых, как полагает ум, они взяты и которые они должны замещать, относясь к ним. Неадекватны идеи, являющиеся лишь частичным или неполным представлением тех прообразов, к которым их относят. <…>
Адекватный – в буквальном переводе с латинского языка означает «соответствующий», «приравнивающий», наше бытовое значение этого слова «соответствующий себе» (адекватное поведение) – сужение первоначального смысла. Скажем, «разумное существо» адекватно представляет человека, а «разум» – неадекватно, равно как и «прямоходящий», так как медведь может встать на две лапы.
4. Модусы могут быть неадекватными в отношении к установленным именам. Однако впоследствии кто-нибудь другой, из разговора узнав от этого человека слово «мужество», может составить себе идею под именем «мужество», которая будет отлична от названной так первым из этих людей и имеющейся в его уме, когда он употребляет это имя. И в этом случае если он хочет, чтобы его идея в мышлении была сообразна идее другого, как употребляемое им в речи название сообразно по звуку названию, данному тем, от кого он его узнал, то его идея может оказаться совершенно ложной и неадекватной.
Модусы – в данном случае проявления на деле. Имеется в виду, что очень часто отвлеченные понятия понимают неправильно, когда видят только отдельные действия, равно как и о людях по той же причине судят неправильно. Например, «мужественным» могут назвать дерзкого человека, хотя в дерзости никакого мужества нет, или «щедрым» – расточительного, или «благородным» – поверхностно вежливого.
Так как в этом случае человек делает идею другого человека образцом для своей идеи в мышлении, подобно тому, как слово, или звук, одного человека является образцом для слова в речи другого, то его идея является недостаточной и неадекватной настолько, насколько она отдалена от прообраза или образца, к которому человек ее относит и который он думает выразить и обозначить именем, употребляемым для нее, желая, чтобы оно было знаком как идеи другого человека (с которой оно в своем точном употреблении было первоначально связано), так и его собственной, как соответствующей первой; и если его собственная идея не точно соответствует первой идее, то она ошибочна и неадекватна.
Это громоздкое рассуждение лучше пояснить примером: мы говорим «мужество», представляя себе мужчину, или «честность», представляя себе честь этого человека. Иначе говоря, мы отчасти познали нравственные качества другого, но создаем имя не для отдельных качеств, но для самого нравственного состояния, чтобы мы сами могли становиться мужественными или честными. Но если мы полагаем, к примеру, что честным должен быть только другой человек по отношению к нам, а сами не считаем себя обязанными быть таковыми по отношению к нему, то эта идея оказывается неадекватной, так как отдаляется от образца, честного человека, в сторону нас. Мы тогда деформируем саму идею, а не просто заявляем свой эгоизм.
5. Когда, стало быть, эти сложные идеи модусов ставятся умом в отношение и соответствие с идеями в уме другого разумного существа, выраженными посредством названий, которые мы даем, то они могут быть весьма недостаточны, ложны и неадекватны, так как не соответствуют тому, что ум предназначает быть их прообразом и образцом. В этом отношении только идея модусов может быть ложной, несовершенной или неадекватной. На этом основании наши идеи смешанных модусов более всех других склонны быть ошибочными. Но это относится более к точности речи, чем к правильности знания.
Иначе говоря, мы не можем ошибиться в идее свойств. Например, назвать высокого человека низким, разве что если у нас недостаток знаний по вопросу или нам рассказаны неверные факты, но можем ошибиться в определении человека как честного или благородного, и если модус «смешанный» (благородство включает в себя как отношение к другим, так и отношение к себе, чувство собственного достоинства), тем больше риск ошибки, если мы не рассматриваем вопрос должным образом и не уточняем тех понятий, которые привыкли употреблять.
6. Идеи субстанций, поскольку они относятся к реальным сущностям, неадекватны. <…> Эти идеи имеют в уме двоякое отношение: 1) иногда их относят к предполагаемой реальной сущности каждого вида вещей; 2) иногда они предназначаются только для того, чтобы служить в уме изображениями и представлениями существующих вещей через посредство идей тех качеств, которые можно обнаружить в вещах. В обоих случаях эти копии тех подлинников и прообразов несовершенны и неадекватны.
Локк говорит о том, что, скажем, идея мяча адекватна лишь по отношению к предполагаемому мячу, но неадекватна к любому реальному мячу, не учитывая его цвета, упругости и других индивидуальных свойств. Поэтому и можно понимать идеи субстанций двояко: либо мы считаем, что идея мяча отличает его сущность от сущности камня или любой другой вещи, либо мы считаем, что идея мяча позволяет нам узнать мячи среди других вещей. Во втором случае мы можем отвергнуть некачественный мяч (как футболист скажет «это не мяч» про вещь, сущность которой вполне мяч, но которым нельзя играть в футбол: например, про мяч для гольфа или поврежденный мяч). Можно сблизить первый вариант с платонизмом, где идея вещи полностью раскрывает ее сущность, а второй – с аристотелизмом, где «энтелехия», окончательное состояние вещи, допускает говорить о несостоятельных вещах только «по примышлению», в меру допустимого. Локк стремится показать, что классические платонизм и аристотелизм не могут объяснить, как мы отличаем правильные идеи от неправильных. Классическая философия, согласно Локку, допускает какие-то предварительные неоговариваемые предпосылки, например, что созерцание всегда предшествует действию (Платон) или что все вещи стремятся к совершенству и счастью (Аристотель), и поэтому не отвечает уровню развития современной науки.
Во-первых, люди обыкновенно заставляют названия субстанций обозначать вещи, предполагая, что последние имеют определенные реальные сущности, благодаря которым они принадлежат к тому или иному виду. А так как имена обозначают не что иное, как идеи, имеющиеся в человеческом уме, то люди, следовательно, должны относить свои идеи к таким реальным сущностям как к их прообразам. Что люди (особенно воспитанные на тех знаниях, которые преподают в этой части света) предполагают определенные особые сущности субстанций, которым каждый индивид в своих различных видах сообразен и причастен, так мало нуждается в доказательствах, что показалось бы странным, если бы кто-нибудь поступал иначе.
Локк имеет в виду, что у европейцев, благодаря школьному образованию, восходящему к платонизму и аристотелизму, развито категориальное мышление, они сразу могут сказать, к какому роду и виду относится какая вещь, какая категория (разряд вещей) оказывается рядом с которой. А, например, китайская идеографическая письменность или индийская мифологическая система предполагают другое мышление, не накладывающее на реальность сетку «количество – качество», «род – вид» и т. д.
И таким образом, люди обыкновенно дают особые названия, под которыми они классифицируют отдельные субстанции, вещам как отличающимся такими особыми реальными сущностями. Кто же не обидится, если выразят сомнение в том, не имеет ли он в виду, называя себя человеком, какой-нибудь другой смысл, нежели обладание реальной сущностью человека? Но если вы спросите, что это за реальные сущности, окажется, что люди несведущи и не знают их. Отсюда следует, что идеи в человеческом уме, относимые к реальным сущностям как к неизвестным прообразам, должны быть так далеки от адекватности, что вовсе не могут считаться изображениями этих сущностей.
Локк говорит, что мы легко принимаем общие понятия, как «человек», за название индивидов, но при этом сказать о человеке мы можем лишь на основании наблюдений, и никаких других знаний о нем не имеем. Поэтому наш философ считает неадекватным говорить об отдельном человеке как варианте человека вообще, но только о том, что у нас определенным образом составляются идеи отдельного человека и человека вообще на основании опыта.