адекватны и не бывают тем, чем намеревается их сделать ум. Кроме того, человек не имеет идеи субстанции вообще и не знает, что такое субстанция сама по себе.
Последняя фраза означает, что никто не сможет определить, что такое субстанция, исходя из данных опыта. Для Локка иметь идею чего-то – это значит уметь показать эту вещь в дискуссии, даже если задается провокационный вопрос.
14. Идеи модусов и отношений суть прообразы и не могут не быть адекватны.
В-третьих, сложные идеи модусов и отношений суть подлинники и прообразы, а не копии, и они не созданы по образцу чего-либо реально существующего, с чем ум намерен сделать их сообразными и точно соответствующими. Будучи такими совокупностями простых идей, которые соединяет сам ум, и такими совокупностями, каждая из которых заключает в себе решительно все, что желал бы в них видеть ум, эти идеи являются прообразами и сущностями могущих существовать модусов и, таким образом, предназначены только для таких модусов и относятся только к таким модусам, которые, если они существуют, точно сообразны с этими сложными идеями. Вот почему идеи модусов и отношений не могут не быть адекватными. <…>
Локк говорит как об идеях вроде «больше – меньше», так и об идеях простых действий, «движение», «рост» и т. д., которые всегда соответствуют тому, что происходит.
1. Истинность и ложность касается собственно положений. Хотя истинность и ложность, собственно говоря, касается только положений, однако идеи часто называются истинными или ложными (а какие слова не употребляются с большою широтою и с некоторым отклонением от своего прямого значения?). Впрочем, я думаю, что когда истинными или ложными называют сами идеи, то основанием для этого все-таки служит всегда некое скрытое или подразумеваемое положение, как мы увидим, если рассмотрим ряд отдельных случаев, когда идеи получают название истинных или ложных. Во всех случаях мы найдем некоторого рода утверждение или отрицание, являющееся основанием для такого наименования. Будучи только простыми представлениями, или восприятиями, в нашем уме, наши идеи сами по себе не могут быть собственно и просто названы истинными или ложными, точно так же как и про отдельное название какой-нибудь вещи нельзя сказать, что оно истинно или ложно.
Мы тоже иногда говорим об «истинных» или «ложных» идеях, например, считаем ложной идею летающего паровоза, четырехугольного треугольника или доброго убийцы. Но на самом деле идеями здесь называются свернутые положения: не «летающий паровоз», а «существует паровоз, способный летать», не «четырехугольный треугольник», а «возможен треугольник, имеющий четыре угла».
2. Метафизическая истина заключает в себе подразумеваемое положение. Правда, и про идеи, и про слова можно сказать, что они истинны в метафизическом значении слова «истина», так как и про все другие существующие вещи говорят, что они истинны, т. е. действительно таковы, как они существуют. Хотя, быть может, в вещах, называемых истинными даже в этом смысле, имеется уже скрытое отношение к нашим идеям, рассматриваемым как мерило (standards) этой истинности, что равносильно суждению (proposition), в уме, хотя обыкновенно его не замечают.
Метафизическая истина – самое общее утверждение, к примеру, «бытие есть», и оно заключает в себе положение «бытие может мыслиться только как существующее». В таком случае наша способность мыслить бытие уже есть пропозиция, утверждение бытия, мерило того, как мы мысленно наделяем его свойством существования. Слово «мерило» («стандарт») было довольно новым в то время, и означало критерий, которым мы располагаем лишь в уме, например «стандарт красоты» не сводится к различным данным измерений, но он может быть воспроизведен для неограниченного числа случаев.
3. В качестве представления в уме идея не бывает ни истинной, ни ложной. Но не в этом метафизическом смысле узнаем мы истину, когда изучаем здесь способность наших идей быть истинными или ложными, а в более обычном значении этих слов. Так, я утверждаю, что так как идеи в нашем уме являются только восприятиями, или представлениями, то они не бывают ложными. Идея кентавра, появляясь в нашем уме, заключает в себе не больше ложности, чем слово «кентавр», когда оно произносится нашими устами или пишется на бумаге. Так как истинность или ложность заключаются всегда в некотором, мысленном или словесном, утверждении или отрицании, то наши идеи не способны быть ложными, пока ум не высказывает о них какое-нибудь суждение, т. е. пока не утверждает или отрицает что-нибудь относительно них.
Локк имеет в виду, что даже если кентавры не могут существовать в физическом мире, идея кентавра не ложна, потому что они могут существовать в воображаемом мире. Поэтому до вынесения суждения, о каком именно мире идет речь, мы не можем говорить об истинности или ложности стоящей за идеями реальности. Скажем, в социальной реальности мы бы могли назвать переносно «кентавром», скажем, президентско-парламентскую республику или взаимодействие города и деревни, и это была бы истинная идея и истинное суждение до тех пор, пока оно не опровергнуто другим суждением.
4. Идеи, отнесенные к чему-нибудь, могут быть истинными или ложными. Идеи могут называться истинными или ложными, когда ум относит какую-нибудь из них к чему-либо внешнему им. Ибо при этом ум делает скрытное предположение об их сообразности с данной вещью; и если это предположение будет истинным или ложным, то и сами идеи получат такое же наименование. Наиболее обычные случаи, когда это происходит, следующие:
Локк говорит, что об истинности или ложности идей можно говорить, только отнеся их к чему-то, например, «идея кентавра» ложна применительно к окружающей нас природе, но истинна применительно к античной мифологии и фантастическим романам. Нашему философу важно отличать «истинность» от «вероятности» или «признания умом», определяя ее структурно, как способность идеи быть частью неоспоримого суждения о вещах.
5. Люди обыкновенно относят свои идеи к идеям других людей, к реальному существованию и к предполагаемым реальным сущностям.
Во-первых, когда ум предполагает, что какая-нибудь его идея сообразна идее в уме других людей, носящей то же обычное название. Это бывает, например, тогда, когда ум полагает или считает свои идеи справедливости, воздержания, религии тождественными с теми идеями, которым другие люди дают те же самые названия.
Во-вторых, когда ум предполагает, что какая-нибудь его идея сообразна с каким-либо реальным существованием. Так, из двух идей – человека и кентавра, – принимаемых за идеи реальных субстанций, одна истинна, а другая ложна, потому что одна сообразна с тем, что реально существует, а другая нет.
В-третьих, когда ум относит какую-нибудь свою идею к тому реальному строению, к той сущности вещи, от которой зависят все ее свойства. Таким образом, ложно огромное большинство, если не все наши идеи субстанций.
Почему идеи субстанций ложны, Локк говорил подробно выше: мы не можем сказать, что такое золото вообще или человек вообще, не зная ни всех свойств вещей, ни отношений, в том числе, определяющих статусы «общего» и «частного». Поэтому любое обобщение, по Локку, есть только деятельность ума. При этом он, судя по всему, допускает возможность истинной идеи субстанций, например, что слово «мир» действительно означает весь мир, но другое дело, что слово «мир» характеризует скорее способность нашего ума обобщать и представлять «все», чем действительное строение этого «всего», поэтому наш философ склоняется к тому, что все идеи субстанций ложны.
6. Причина таких отношений (references). Ум весьма склонен делать молчаливо такие предположения относительно своих собственных идей. Но если мы исследуем этот вопрос, то окажется, что он делает их главным образом, если не исключительно, относительно своих отвлеченных сложных идей. Имея естественную склонность к познанию, ум находит, что если бы он подвигался вперед только с помощью [познания] единичных вещей и сосредоточивался только на них, то его движение было бы очень медленно, а его работа – бесконечна. Поэтому для сокращения своего пути к знанию и придания наибольшего объема каждому восприятию первое, что делает ум в качестве основы для более легкого расширения своего знания путем созерцания самих познаваемых вещей или путем сопоставления их с другими, – он связывает свои [восприятия вещей] в пучки и тем самым располагает их по [тем или иным] видам так, чтобы ему можно было с уверенностью распространять всякое приобретаемое о вещах знание на весь данный вид и таким образом более быстрыми шагами двигаться к своей великой цели – к знанию. Это <…> является причиной того, что мы собираем вещи под обширные идеи с названиями «genera» и «species», т. е. в «роды» и «виды».
То, о чем говорит здесь Локк, мы обычно называем «эвристической целесообразностью», а именно, поспешные обобщения, которые ускоряют исследование сложного предмета, вне зависимости от того, истинны они или нет. При этом нужно отдавать себе отчет, что такие обобщения не могут быть истинными. Например, в естественных науках есть «пробы», в социальных – «выборки», чтобы можно было скорее провести эксперимент и двигаться дальше, хотя весьма вероятна статистическая погрешность выборки или относительная нерелевантность пробы. Если мы берем пробы почвы на каком-то расстоянии и находим большее число руды на двух соседних замерах, то рудник точно будет между ними, хотя, возможно, мы пропустили какой-то рудник, который нашли бы, если бы делали замеры чаще и глубже.
7. Поэтому, если мы захотим внимательно проследить за движениями ума и изучить то направление, которым он идет обычно по пути к знанию, мне думается, мы заметим, что ум, приобретя какую-нибудь полезную, как ему кажется, идею путем созерцания или беседы, прежде всего выделяет ее, а затем дает ей название и в таком виде уже откладывает ее в свою кладовую, в память, как