слова принимаются за вещи. В-четвертых, еще одно значительное злоупотребление словами состоит в том, что слова принимают за вещи. В некоторой степени это касается всех названий вообще, но главным образом названий субстанций. Этим злоупотребляют всего более люди, ограничивающие свои мысли какой-нибудь одной системой и проникающиеся твердой верой в совершенство раз принятой гипотезы; они приходят к убеждению, что термины их секты настолько соответствуют природе вещей, что совершенно согласуются с их действительным существованием. Какой питомец перипатетической философии не считает десяти слов, обозначающих десять категорий, в точности сообразными с природой вещей? Какой приверженец этой школы не убежден в реальности субстанциальных форм, растительных душ, боязни пустоты, интенциональных видов? Этим словам люди научились при самом вступлении в область знания; они видели, какое большое значение придают им их учителя и системы; они не могут поэтому отказаться от мнения, что слова эти сообразны с природой и представляют собой нечто действительно существующее. У платоников есть своя «мировая душа», у эпикурейцев – свое «стремление к движению» в их «атомах, находящихся в покое». Едва ли существует философская школа без определенного ряда выражений, которых другие не понимают.
Растительная душа – понятие, восходящее к Аристотелю, способность растений расти. У животных есть более развитая «животная душа», а у человека – «разумная душа».
Боязнь пустоты – понятие, восходящее к Аристотелю и объясняющее ряд физических явлений тем, что природа стремится к совершенству, всякая пустота есть несовершенство, и поэтому природа сразу же хочет ее заполнить.
Интенциональный вид – вид, доступный познанию, восходящий к Аристотелю термин, примерно соответствующий нашему «объективная реальность».
Мировая душа – одно из ключевых понятий платонизма: если космос мыслится одновременно как созданный Демиургом (Творцом) и одушевленный, то ему приписывается мировая душа. Это понятие объясняет, каким образом мы, пребывая на земле, способны постигать божественные мысли.
Стремление к движению – согласно учению Эпикура, разнообразие явлений создается тем, что атомы отклоняются от своего начального движения, при этом объяснить, почему они делают это, кроме как их стремлением, невозможно.
Но эта тарабарщина, которая при слабости человеческого разума так хорошо служит для оправдания невежества людей и для прикрытия их заблуждений, благодаря постоянному употреблению у людей одного и того же племени кажется самой важной частью языка, наиболее значащей из всех его частей. И если бы где-нибудь благодаря преобладанию такой доктрины получили общее признание воздушные и эфирные повозки, то нет сомнения, что эти термины запечатлелись бы в человеческих умах и настолько же укрепляли бы их убеждения относительно реальности подобных вещей, насколько до сих пор достигали этого формы и интенциональные виды у перипатетиков.
Локк говорит о том, что поскольку мы часто употребляем существительные для обозначения предметов, то это входит в привычку, чем и пользуются старые философы, выдумывая какие-то реальности и сущности, которых не может быть в опыте. Если бы мы предпочитали изобретать глаголы, то и в философии придумывались бы какие-то несуществующие акты и действия. Локк считает нужным очистить философию от этих грамматических привычек. Воздушные повозки – вероятно, Локк, отсылая и к расхожему высмеиванию мечтательности, пародирует восходящее к Пармениду и Платону сравнение души с колесницей.
15. Пример – материя. Внимательное чтение философских писателей в достаточной мере покажет, насколько принятие названий за вещи способно вводить в заблуждение разум, и, быть может, в словах, относительно которых едва ли можно было это предполагать. Я приведу только один пример, и очень простой. Сколько было запутанных споров о материи, как если бы действительно нечто подобное существовало в природе отдельно от тела, так как очевидно, что слово «материя» обозначает идею, отличную от идеи тела! Ведь если бы обозначаемые этими двумя терминами идеи были совершенно тождественны, можно было бы безразлично ставить везде один термин вместо другого. Но мы видим, что хотя утверждение «все тела состоят из одной материи» правильно, но нельзя сказать, что «все материи состоят из одного тела». Мы обычно говорим, что «одно тело больше другого…», но утверждение «одна материя больше другой» звучит дико (и, по моему мнению, никогда не употребляется). Отчего это? Очевидно, оттого, что хотя материя и тело в действительности не отличаются друг от друга и где есть одно, там есть и другое, однако слова «материя» и «тело» обозначают два различных понятия, из которых одно неполное и составляет только часть другого. В самом деле, «тело» обозначает субстанцию плотную, протяженную, с определенной формой; «материя» же есть часть понятия субстанции и понятие более смутное, так как, по моему мнению, оно употребляется для обозначения субстанции и плотности тела без его протяженности и формы. Вот почему, когда мы говорим о материи, мы всегда говорим о ней как о чем-то одном: она на самом деле ясно заключает в себе только идею плотной субстанции, которая везде одна и та же, везде однообразна. Раз наша идея материи такова, мы так же мало можем представлять себе, или говорить, или мыслить о различных материях в мире как о различных плотностях, несмотря на то что мы можем и представлять себе, и говорить о различных телах, потому что протяженность и форма могут изменяться. Но плотность не может существовать без протяженности и формы; поэтому то обстоятельство что [слово] «материя» принимают за имя чего-то реально существующего под таким определением, несомненно, вызвало те непонятные и невразумительные рассуждения и споры о «Materia prima», которыми полны были головы и книги философов. В какой степени подобное несовершенство или злоупотребление может касаться множества других общих терминов, предоставляю обсудить другим. Но мне кажется, я по крайней мере могу сказать: у нас на свете было бы гораздо меньше споров, если бы слова принимались за то. что они есть, [т. е. ] только за знаки наших идей, а не за самые вещи. Ведь когда мы спорим о термине «материя» или другом подобном, мы на деле спорим лишь о том, соответствует ли точная идея, которую мы выражаем этим звуком, чему-нибудь реально существующему в природе или нет. И если бы люди указывали, какие идеи они обозначают употребляемыми ими словами, то при исследовании и защите истины не было бы и половины той неясности и тех споров, какие бывают теперь.
Materia prima (лат.) – первичная материя. Для Локка такой термин может существовать лишь внутри античных космогоний, где Бог или боги создают из первичной материи другие виды материи, и бессмыслен в новой философии христианской эпохи. Споры критикуемых им философов-схоластов шли в основном о том, можно ли отождествить ее с данной нам в опыте материей, ощутимостью вещей, или это какая-то особая субстанция, отличающаяся от материи отдельных вещей.
Для Локка классическое понимание материи также невозможно, поскольку материя никогда не бывает первичной в нашем опыте: мы сначала знакомимся с вещью, а потом узнаем ее материю. Поэтому нельзя объявить, что из материи все возникло. Это не имеет отношения ни к нашему опыту, ни к нашим первичным убеждениям. Они основаны на социальном доверии, а не на поиске тех первопричин, которым доверять или не доверять невозможно.