Все знали: ложи после долгого перерыва вновь начинают действовать открыто, но говорить об этом было не принято, даже опасно. Тем более располагающей казалась откровенность француза.
Окончательно собраться удалось лишь через два месяца. Пётр Аркадьевич грусти своей не скрывал – посерел, осунулся. Последняя любимая его женщина покидала дом. Деятельный Рамзэ проявлял неожиданное участие. Расставались они с семейством Ковалевских добрыми друзьями. Андрей пригласил его в гости, как только имение будет готово.
– Надеюсь, свидимся раньше, – улыбнулся француз.
Новая жизнь
Родители Андрея встретили молодых хорошо. Старший Ковалевский не одобрял уход сына из армии, свадьба же на богатой невесте примирила его с решением Андрея. Оставалось только отстроить собственный дом.
Ковалевский нанял толкового архитектора, который приехал из Москвы с удивительными эскизами. Андрею очень понравилась идея с обсерваторией, но чтобы всё обустроить в лучшем виде, требовалось много сил: восьмиметровая башня в центре здания, шутка ли. Вечерами они засиживались допоздна, рассуждая, где лучше устроить зал, а где спальню, сколько сделать выходов и входов, какие инженерные новинки использовать. Андрей обожал всё прогрессивное, интересное. Подвальные помещения были продуманы особенно тщательно, по замыслу должен был получиться ещё один подземный этаж.
Строительство шло с большим воодушевлением.
Ника расслабилась, прошлое отступало. Дом, сад и сам Андрей – он как будто тоже оттаял. Они шутили, смеялись, вместе могли сидеть в беседке, читать или бродить по окрестностям. Только вот супружеской близости пока так и не случилось: в доме Петра Аркадьевича молодые ночевали порознь, а здесь – хлопоты, знакомства.
Вероника страшно переживала: хотела стать настоящей женой и очень боялась. Каждый вечер в красивой расшитой сорочке стояла у дверей своей спальни и не могла ступить за порог. Страх неизвестности, унижения, греха терзал её. Ни матери, ни мачехи уже не было в живых, не с кем было поделиться, спросить, да и разве можно. Андрей же молчал – не хотел нарушать отношения, которые только начали налаживаться.
И всё же она решилась. Ещё днём, вцепившись в край обеденного стола, она спросила:
– Андрей, я вечером хотела зайти к тебе. Помнишь, ты обещал мне книгу, – лицо горело, губы не слушались, по щекам будто прошла судорога.
Андрей внимательно посмотрел на Нику, понял: одно неловкое движение и она точно его никогда не простит. Он отложил газету, подошёл, взял за руку:
– Ника, милая, ты моя жена. Ты можешь заходить в спальню и быть там сколько тебе заблагорассудится. Не спрашивай больше моего разрешения.
И прошла ночь – и всё было совсем не так, как Ника себе представляла. Не было падения, она не чувствовала себя опороченной, но и волшебства, которое намёками описывалось в дурных романах, – не было. Произошло что-то животное, естественное, тайное, то, что сблизило их с Андреем ещё больше.
Жизнь потекла своим чередом: радостные события сменяли печальные, и наоборот. Усадьба была достроена, состоялся долгожданный переезд. Среди соседей Ковалевский слыл большим оригиналом: дом, стоявший на краю оврага, напоминал небольшой рыцарский замок. Вскоре Вероника родила сына, а ещё через пару лет – дочь. Отношения супругов были нежные, доверительные. Дети не испортили ни фигуру Ники, ни нрав. Она по-прежнему любила мужа, только более осмысленно, гордилась им. Андрей со всей ответственностью принял на себя роль главы семейства. Как будто заново с удивлением отмечал красоту Ники, её мудрость. Иногда, оставшись один, он всё же вспоминал Марию, проявляя обычную человеческую слабость – сожалеть о том, что могло бы быть, но не случилось.
Ковалевский с рвением занялся общественной, политической деятельностью. Он будто стал набирать силу, раскрываться. Ему доверяли и высокопоставленные персоны, и простые люди: он не был расточителен или добродушен напоказ, наоборот, привлекал своей собранностью, честностью, верой в то, что делает. Одновременно с заботами губернского земского гласного, он много писал: статьи, проекты; стремился доказать необходимость конституционных преобразований. Чаще стал приезжать Илья с семьёй, давний друг по училищу. И хоть они были по разные стороны баррикад (Андрей считал, что существующий режим неприемлем, а у Ильи уже было высокое воинское звание), им удавалось сохранять тёплые отношения.
Со временем письма, доклады, решения Ковалевского становились категоричными, провокационными. Конечно, долго так продолжаться не могло. Илья предупреждал его: рано или поздно Андрей поплатится за самоуверенность. Посыпались кляузы, доносы. Ковалевский словно упёрся в потолок: чем яростнее боролся, тем больше накалялась обстановка, тем меньших результатов он добивался. Повисла даже угроза тюремного заключения. Два друга – Илья и Могир – были словно ангел и демон. Один просил угомониться, не лезть на рожон, второй поддерживал, искренне негодовал.
Однажды Рамзэ снова завёл разговор о масонах.
– Вы же знаете, члены Ордена особенные люди. Вероятно, они могли бы помочь вам. Как вы смотрите на то, чтобы самому стать масоном, Андрей?
Андрей сомневался недолго. Одна из основных целей вольных каменщиков, по словам Рамзэ, – нравственное совершенствование общества. Для Ковалевского не было задачи более важной.
Посвящение
– Не волнуйтесь, Андрэ: всего лишь формальность, чтобы мы могли оказывать покровительство во всех сферах.
Андрею завязали глаза. Рамзэ вёл его под руку. Ступеньки, запахло сыростью. Они спустились в подвал. Спутник усадил Ковалевского на стул.
– Я помогу вам раздеться, так положено.
Андрей знал. Во всём символы. Рамзэ разул его, на левую ногу надел плетёную сандалию. Потом сорвал пуговицы, раскрыв рубашку на груди.
– Теперь нужно побыть в тишине.
Могир никуда не ушёл, стоял рядом. Сначала Ковалевский прислушивался к звукам, а потом стал слушать внутренний голос: было неприятно находиться в зависимом положении. Что будет? Как всё окажется на самом деле? Кто они, братья? Просто влиятельные люди или нечто большее? Сможет ли он достойно вынести обет?
Размышления прервало прикосновение: Рамзэ взял его под руку.
Только сейчас Андрей почувствовал, как сильно продрог. Сколько прошло времени? Час? Больше? Ноги затекли, бил озноб.
– Пора… Сейчас я уйду, скажите мне вашу последнюю волю. Завещание… Всё земное вы должны оставить здесь. После постучитесь в дверь три раза.
– Всё имущество моё Веронике и детям, все труды, все достижения – Ордену.
– Пусть будет так…
Что было дальше, Ковалевский помнил смутно. Запах свеч, звон металла, бесконечные хождения по кругу, слова, слова… Голова кружилась. Через маску просвечивали всполохи, очертания, силуэты. Андрей чувствовал себя на дьявольском пиру. Он всё повторял за Досточтимым Мастером. Наконец преклонил колено. В грудь, точно там, где сердце, слегка кольнуло холодное острие шпаги, оцарапало кожу. Вдруг как гром прогремели слова:
– Я вижу несдержанную клятву, смерть. Орден может избавить тебя. Великий Архитектор Вселенной всемогущ. Мы можем вернуть твою возлюбленную.
Андрей стал задыхаться от гари, от замкнутого пространства, тошнота подкатила к горлу, он попытался снять маску. Мастер отклонил руку оружием.
– У тебя будет время подумать. Взамен ты отдашь не просто средства и труды, как другие, – ты отдашь душу. Если согласишься – тебе не будет покоя, пока наивысшая цель Ордена не будет достигнута. Сегодня – осталось лишь прибраться. Добро пожаловать, домой, брат.
С Андрея сняли маску. Мастер скрылся в темноте. Ковалевский опустился на пол, рядом стояло ведро с тряпкой. Он стал стирать белые буквы, нарисованные мелом, мутило всё сильнее. Андрей зачерпнул грязной воды, умылся. С трудом затёр оставшийся рисунок. Рамзэ ждал его у двери.
– Ну вот и кончено… Что с вами? – это ведь всего лишь инсценировка. Маленький спектакль.
– Кто? Кто принимал у меня клятву? Кто Мастер?
– Не знаю. Вероятно, очень влиятельный человек. Да что случилось?
– Скажите, за время знакомства с Орденом вы сталкивались с пугающим, необъяснимым, мистическим? – Андрей никак не мог успокоить дыхание. – Я не понимаю – либо всё это балаган, либо, либо… Да ответьте же мне…
Рамзэ отвёл глаза.
– Что бы ни сказал вам Мастер – лгать он не мог. По слухам, у братьев есть поддержка потусто… высших сил. Странно только, что соискатель узнаёт об этом на уровне первого градуса.
В голосе Могира слышалась ревность, даже злость.
Решение
После посвящения ничего не изменилось, и в то же время Андрей чувствовал себя другим человеком, как будто острие шпаги пронзило его сердце, оставило внутри занозу. Ковалевский продолжал писать множество страниц, запросов, статей, стараясь облегчить положение крестьян. И если раньше всё вязло как в болоте, то теперь дело сдвинулось с мёртвой точки. Он уже почти забыл о странном вопросе во время посвящения, списывал на волнение, на воспалённый разум.
Через месяц доставили письмо: «Да или нет?». На печати треугольник с всевидящим оком.
Андрей не спал три дня. Метался. Он ведь не раз думал об этом. Если была бы хоть одна единственная призрачная возможность спасти Марусю тогда, он бы сделал всё возможное и невозможное. Она так долго снилась ему после: лицо… измученное, почерневшее, мокрые от пота волосы на подушке – не Марусины кудри, а клочья.
Теперь его пытаются убедить, что такая возможность есть, а он сомневается. У него же Ника, дети, столько лет прошло. Как это будет? Всё рухнет? Отдать душу – что это значит? А если он не решится? Сможет ли он простить себе, что второй раз предал – не забрал у смерти? Он же клялся у её постели. В конце концов, им необязательно быть вместе. Он просто будет счастлив тем, что она жива.
На все письма с расспросами Андрея ответа не было. Только после согласия пришла записка с датой и местом. Условились провести ритуал в доме Ковалевских, в подвале.