— Да меня каждый раз в озноб бросает, как ты из дому выходишь, после этой истории со знающим! — выпаливает Азамат, и тут же отводит взгляд. — Прости, не сдержался.
Я беру его лицо в ладони и разворачиваю к себе. Температуры нет, значит, просто так себя накрутил.
— Эй, ну ты чего, — шепчу. — Разве можно так психовать? Жила же я как — то тут до сих пор, и никто меня не трогал.
— Ага, кроме зияний, джингошей, бога смерти, лесного демона и знающего!
— Ты передёргиваешь, кроме джингоша мне никто…
— Лиза, одного достаточно, понимаешь? И духовник может не справиться, и Ирлик — хон не успеть. Ты даже не представляешь себе, как я боюсь тебя потерять.
Я напрягаюсь.
— Вот это я как раз хорошо представляю, — говорю. — Если помнишь, я как — то раз потеряла любимого человека. Вернее, я думала, что он был любимый, но это дело десятое. И за тебя я волнуюсь, потому что ты ешь урывками и постоянно устаёшь, причём давно. Меня если что в людном месте любой прохожий защитит, а ты вот сам себе угроза. Кто мне обещал, что после истории с Киром Старейшины выделят тебе время на общение с семьёй?
— Так они выделили, я это время с Киром занимаюсь, — пожимает плечами Азамат.
Упоминание Кира вгоняет меня в тоску. Парень взялся за учёбу с таким рвением, как будто больше его на свете ничего не интересует кроме как буквы разбирать.
— Киру тоже побольше отдыхать надо, — замечаю. — Он только и сидит над книжками, как гриф.
— Ну вот, поедем на выезд, развеется, — пожимает одним плечом Азамат. Но взгляд снова не на меня и такой же напуганный. Целую в щёку, с удовольствием отмечая, что кожа почти выровнялась, потом в губы, несколько раз, всё требовательнее, потому что не получаю ответа. Не о том думает. Обнимает меня, утыкается носом мне в шею, недовольно сопит. Он действительно боится, осознаю я. Внутри конденсируется неприятный холодок. Вот этот большой, сильный, тёплый,
мой
мужчина боится. Как я боялась, когда он гонял джингошей. Сидела и ткала гобелен на кухне, съёжившись, и не могла принять более удобную позу даже когда всё затекло. Потому что было страшно спугнуть временное затишье, жутко, что я вот сейчас пошевельнусь, а мир шатнётся — и привет. Тогда я обо всём этом не думала, но теперь постепенно всплывают образы… Хоть к Алтошиному аналитику иди.
Азамат храбрее меня, ему страх движения не стесняет. Но это не значит, что с ним всё иначе. Прижимаюсь к нему крепко — крепко.
— Котик, — шепчу, — я всё понимаю. Я подумаю. Ты только не переживай так. Я не буду ходить одна. Подберу себе охранника. Со мной всё будет хорошо, обещаю.
Он вытаскивает голову из тепла между моей шеей и подушкой, как страус из песка. Улыбается. И наконец — то возвращает поцелуй. Это каждый раз так прекрасно, когда он так близко, что между нами стираются границы, и он всегда точно знает, что я захочу сделать в следующий момент — я уверена, он не угадывает, просто мы так синхронизированы, что у непонимания просто нет шансов. Наша любовь, как танец — в ней нет места неловкости, запинке, мы чуем ритм друг друга и подаём сигналы вибрацией ресниц и температурой кожи, бессознательно, соматически. Я люблю смотреть на него, но знаю, когда надо закрыть глаза, чтобы его не смутить. Но когда он вот так запрокидывает голову и втягивает воздух сквозь сжатые зубы, я знаю, что могу смотреть сколько угодно, потому что он в этот момент слепнет, и не видит хищный восторг на моём лице, и не знает, что эта конкретная женщина любит глазами. Боже, как же ты прекрасен, неужели — это — всё — моё…
Я пристраиваю голову у него на плече, стараясь не положить слишком много волос ему в рот. Всё равно, как ни верчусь, он мотает головой и убирает ползучий локон с губ, потом гладит меня по макушке.
— Лиза?
— М?
— Я знаю, что ты смотришь.
— Куда? — я оборачиваюсь к нему и снова закрываю ему пол — лица кудрями, будь они неладны.
— На меня, — поясняет он, приглаживая мою шерсть.
— Э?..
— Ты отворачиваешься, чтобы меня не стеснять, но я всё равно замечаю.
— Ну — у…
Он сползает пониже, чтобы наши лица были на одном уровне. На его лице выражение озадаченное. О — хо — хо.
— Тебе действительно так нравится? — спрашивает вкрадчиво.
— Н — ну да, — пожимаю одним плечом. — В смысле, если б не нравилось, я бы не стала, ты ж понимаешь, телу не прикажешь и всё такое…
Он смотрит на меня некоторое время, изучающе — точнее, это моя догадка, потому что я — то взгляд поднять боюсь. Напорется, не поверит. так уже было.
— Не прикажешь… — повторяет он эхом. — Что ж, раз нравится… смотри. Я хочу сказать, можешь не прятаться. Я… — он снова замолкает и продолжает, как будто только что осознал и очень удивился: — я не стесняюсь.
Обещать — то я обещала, но ситуации это совершенно не меняет. Таскать за собой пару амбалов мне ничуть не больше улыбается сегодня, чем вчера. Ну ладно, до Янкиного дома меня может проводить охранник. И подождать в приёмной, пока мы наобщаемся. А меня всё это время будут мучить угрызения совести, что задерживаю человека без необходимости. Ну и что что ему за это платят — его таланты можно использовать гораздо практичнее, чем для просиживания штанов. О — хо — хо, как бы это такое мозг отключить? Хотя от отключённого мозга — то как раз самая большая опасность.
В общем, охранника я всё — таки с собой притащила, твёрдо сказав себе, что спокойствие Азамата важнее чужого времени. Посадила я этого лба в приёмной играть в телефон, а сама пошла с Алэком на осмотр. И очень хорошо, что охранника со мной не было, когда из — за угла розовым вихрем вылетела Орива, вцепилась мне в плечи и оттащила в тёмный угол с воплем «Хотон — хо — о-о — он, я щас такое расскажу — у-у!!!»
Алэк изумлённо икает.
— Тише ты, я же с ребёнком! — шикаю я, приходя в себя. — И вообще больше никогда так не делай, я теперь с охраной хожу, ещё зашибут ненароком!
— Я попробовала! — перебивает меня Орива. — С ним!
Я пару раз моргаю прежде чем вспоминаю, о чём она может говорить.
— С этим… Шатуном, что ли?
— Да — а, да — а! — с энтузиазмом кивает Орива. — Кстати, у него имя двурукое и очень красивое!
Двурукое имя — это на «й», то есть, и с певчими, и с глухими сочетается. Ну, по крайней мере обойдётся без драм. Я, правда, весьма приблизительно представляю, что бывает, если люди с неподходящими именами пытаются пожениться, но знаю, что ничего хорошего.
— Я очень за тебя рада, — говорю. — Ну и как ощущения?
Девица слегка розовеет.
— Ну, когда он наконец понял, чего я от него хочу, то… — она розовеет сильнее и несколько раз заправляет за ухо прядь волос, которая и не думала выбиваться. — В общем, в этих ваших фильмах всё правда. — Она прикрывает рот ладонью и продолжает почти шёпотом: — Я так удивилась, когда это почувствовала… До последнего была уверена, что всё выйдет, как обычно. И главное, Шатун — то сначала понять не мог, если я уж решила ему дать, то зачем оттягивать и какими — то странными вещами заниматься. А потом как пошло… В общем, он тоже очень удивился. И думал, со мной так всегда. А я ему такая говорю, мол, нет, только с тобой так здорово. Я вам скажу, у него взгляд был… Короче, мы ещё два раза попробовали, и он очень — очень старался, — Орива улыбается во все тридцать два зуба и многозначительно хихикает. Я чувствую себя прям — таки совратителем малолетних.
— Очаровательно, — ухмыляюсь. — Пациенты не шарахаются от твоего плотоядного оскала?
Орива закатывает глаза.
— И вы туда же! Меня Яна уже второй день в смотровую не пускает, говорит, у меня «на лице написано», что я «нашла себе грелку в постель». Про лицо она меня так напугала, я сразу побежала в зеркало смотреть, подумала, вдруг кто пошутил…
— Я представляю, как Яна радовалась, — говорю, сама с трудом сдерживая смех.
— Ну а мне откуда знать, что это ваше земное выражение какое — то? — обижается Орива. Но долго делать серьёзное лицо она не может, улыбка неумолимо возвращается. — Короче, спасибо вам огроменное, я теперь такая счастливая! Мне кажется, я даже умнее стала. И смелее. И Шатуну я гораздо больше нравлюсь теперь. Он даже пошёл на другую работу, чтобы получать побольше и поухаживать за мной нормально. Хотя теперь — то чего, лучше б ужин готовил к моему приходу.
Она пожимает плечами и отмахивается.
Я качаю головой в любимой манере Старейшины Унгуца. Значит, всё — таки дело не в генах и не в воздухе, а в подходе. Ох, чувствую я, что бы там Азамат ни говорил, а социальные устои Муданга очень скоро начнут рушиться. За Ориву я бесконечно рада, но вот как изменится положение муданжских женщин, когда мужики поймут, что секс нужен всем в равной степени? А уж что будет, когда окажется, что люди нравятся друг другу мимо воли богов… Неодобренный брак, внебрачные дети… Надо менять отношение к безродным.
— Ты понимаешь, — говорю Ориве, — что представляешь собой уникальный эксперимент?
— Вроде того, — ухмыляется она. — Яна мне советутет статью написать, но я пока стесняюсь. Если я просто напишу, что, мол, мне Хотон — хон кое — чего посоветовала, и теперь всё здорово — вас ведь порвут, чтобы узнать, в чём соль. То есть, надо сразу подробно написать, так ведь? Ну вот, а я стесняюсь. И потом, а вдруг Шатун мне разонравится. Или я ему. Вот будет позорище… Я лучше подожду пока, спешить — то некуда.
— Это могло бы осчастливить многих людей, — замечаю. — Но и создать проблемы многим людям тоже. Так что делай как знаешь. Про меня и Янку вся планета шушукается, устрицы мы или нет. Про тебя скоро тоже начнут, а там два возможных объяснения — либо этим можно заразиться, либо научиться. И, я думаю, многие захотят научиться. Так что будь готова делиться опытом.
— Да я вот как раз подумала, — кивает Орива. — Может, предложить Эсарнай перевести те фильмы? Ей, наверное, тоже будет интересно, у неё вон какой муж красивый, — Орива многозначительно приподнимает брови.
Я отвечаю ей тем же.