– А ты никогда не задавался вопросом, почему у бабушки с дедушкой после дядьки Тихомира детей не было? – спросил он. – Я раньше думал, что бабушка, наверное, не могла больше детей иметь. А потом чудо… Яра… А теперь вот думаю: а может, просто не хотела?..
– Это как?..
– А вот… Оказывается, в этом мире сплошь и рядом такое бывает. И никто на это косо не смотрит. То есть смотрят, конечно, но не как у нас. И вообще всякое есть, чтобы детей не было. А еще женщины порой сами замуж идти отказываются. И я думаю теперь: а может, это правильно? И ничего в этом такого нет? Я же вот детей не хочу. И жениться не хочу. Почему женщина хотеть обязана? Тетя говорит, ей работа интереснее, чем дети…
– А отец сказал, что Любава у них с мамой последняя, – шепотом поделился Клим. – Вроде как у них с мамой договоренность была: до первого внука. А как Прося понесла, он и решил…
– Ого. Так Проська-то в доме мужа…
– Ну, не знаю, как они это там меж собой решат.
Яков промолчал. Вот те новость. Одно дело они тут, а другое – родители…
– Может, и к лучшему, – пробормотал он. – Мама совсем уставшей выглядит.
Клим в последний раз глубоко затянулся, потом встал, дошел до стола и положил окурок в стеклянную банку, где уже было несколько таких же, плотно завинтил ее крышкой, чтобы не дымило.
– А хочешь еще секрет? – не поворачиваясь, шепотом спросил он.
– Давай всё, – улыбнулся Яков и неожиданно почувствовал себя едва ли не счастливым. У него снова был брат. Словно частица дома. И совсем рядом.
– Я, кажется, силу теряю, – спокойно произнес Клим, и всё счастье как ветром сдуло.
– Не бывает такого, – не поверил Яша, приподнялся на локте и с ужасом уставился на брата. Сила была гордостью Клима. Отчасти смыслом его жизни. Как же…
– Я тоже так думал, – вздохнул Клим. – Но вот, видимо, бывает… Подожду еще немного, пока она совсем не закончится. А потом, наверное, обратно домой подамся. Отцу помощь лишней не будет.
– Это тебе помощь нужна! – воскликнул Яков и вскочил на ноги. Его качнуло, он не заметил. – Давай расскажем деду, он…
– Нет! – рявкнул Клим, подошел, положил ладони ему на плечи и заглянул в глаза. – Нет, Яш. Никому мы ни о чем не расскажем. Я смирился. На тренировках еще как-то получается колдовать, а как ухожу с полигона, так всё. И вот сколько у меня осталось времени, столько, значит, и есть. Не хочу терять и его. А знаешь, я вот тебе сказал, и будто легче стало. Пусть так.
– Клим…
– Не смей меня жалеть. Вернусь домой, там много жалельщиков будет.
– А может, тебе всё же к дядьке, он ведь…
– Нет! Я сказал – нет. – Брат тяжело сглотнул, отвернулся и отошел. Снова лег на кровать. – Будешь мне сигареты с бабушкой передавать?
– Клим…
– Будешь?!
– Буду…
– Ну, вот и славно. Ладно, хватит обо мне. Давай о тебе. Как оно тебе, со Златой-то? Понравилось? Не жалеешь, что чистоту телесную потерял, а?
Вообще-то, следовало обидеться. Разозлиться. Заявить, что это не его дело и ничего он ему не расскажет. Но после всего, чем поделился с ним брат, сделать так значило бы отвернуться от него. Да и спрашивал Клим на самом деле вовсе не про Злату.
Яков опять лег на пол и снова уставился в потолок.
– Наверное, понравилось, – наконец ответил он и тут же ощутил, как зарделся. Ну и к черту. – А жалею ли… Еще не понял.
– Не жалей. Не стоит оно того.
– А как думаешь, женщине стоит? – спросил Яша. – Вот ты когда с Грушей… Думал о ее муже?
Клим перевел на него задумчивый взгляд.
– Да нет, – поразмыслив, ответил он. – Чего бы он мне сдался?
– Но она ведь с ним… до тебя…
– Так он ее мужем был. А нынче ему, мертвому, и вовсе без разницы. И с нами в постели он третьим не лежал.
– А если бы Ксеня… ну… до свадьбы…
Клим глухо рыкнул.
– Не надо так, не такая она.
– И всё же, а если бы…
– Думал бы, конечно, – тихо сознался брат, а потом недовольно резанул ладонью по воздуху. – Да ну тебя! Чушь порешь! Не стала бы она просто так… Это ж даже представить немыслимо! Вот Проська бы стала?
– Нет, – не задумываясь, ответил Яков.
– То-то. А коли бы стала, значит, обманул кто или обидел, а тогда уж жалеть надо да ироду этому по морде…
– Ты что, до сих пор в нее влюблен? – вдруг понял Яков.
Клим тяжело вздохнул и отвел взгляд.
– Не знаю, – ответил он. – Я по осени ее сестру спрашивал, вроде счастлива она там с мужем. А так не видел же больше ни разу. Не знаю.
Они оба замолчали, размышляя каждый о своем. Сначала Яков думал, что все-таки надо у дядьки Тихомира спросить, как оно с силами бывает и почему ведун их потерять может. А потом среди этих мыслей пробилась другая и захватила его внимание. А что, если Злату тоже кто-то обманул? Обидел?.. Неспроста же она себя заколдовала, да еще и так страшно. И что тогда должна чувствовать? И как этот кто-то посмел… ее… Клим прав, тут надо найти и в морду! Прямо сейчас пойти! Но ведь чтобы пойти, сначала надо выяснить, кто это был. А для этого нужно поговорить со Златой. И, наверное, лучше перед этим протрезветь…
Мысли путались, мешались. Клим встал, дошел до окна, распахнул створки, и Яша ощутил, как лица коснулся свежий, прохладный воздух. Вдохнул его жадно. Клим вернулся на кровать. Они лежали и молчали. И в этой тишине в какой-то момент им обоим показалось, что они снова дома. Проблемы никуда не делись, но переживать их в родных стенах и не в одиночку явно было проще, и показалось, что всё еще можно наладить.
Как-нибудь всё да наладится…
Как-нибудь…
Глава 13
Говорят, остановка сердца – это страшно больно. Лгут. Больно – это когда два года спустя сердце снова начинает биться и ощущать и выясняется, что ты всё еще падаешь в темноту, как и в тот страшный миг, из которого пыталась спастись, только в этот раз знаешь, что прекратить падение не выйдет.
За три дня Злата спалила все свечи, что у нее были, и ни разу не открыла шторы. Она пряталась от мира, мечтая спрятаться от себя. Учиться чувствовать заново оказалось невероятно болезненным занятием, и делать это в темноте представлялось единственным способом сохранить рассудок. Хоровод обрушившихся на нее эмоций больше всего напоминал оголенный провод под напряжением. Провод мотало, будто при шторме, а ей оставалось лишь уклоняться или терпеть, если уклониться не выходило.
Из комнаты Злата старалась особо не выходить. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни кого-либо видеть. Да и возвращаться к жизни тоже, если уж совсем честно. Если чего и хотелось, то это уйти в Навь, спрятаться там и потрошить себя подальше от чьих-то глаз, но ходить зеркальными путями в таком состоянии было чистым безумием, а отец отказался ее проводить.
Три дня отчаяния, стыда и гнева.
Она не была готова к тому, что ощутила, когда Яков снял заклятье. Думала, всё это давно в прошлом, всё отболело, ведь не может же болеть два года, а оказалось, что, произнеся в свое время заклинание, она всего лишь затормозила этот процесс, нажала на «стоп», а Яша запустил его заново, будто рубильник дернул. Это был удар под дых – снова испытать то унижение. Злата не хотела вспоминать. Она же просила. Почему он не послушал?
Впрочем, на Якова Злата злилась недолго. Сейчас она уже злилась только на себя. Поводов хватало.
Больше всего Злата жалела о том, что с приключившейся с ней истерикой пошла к маме. На эмоциях она вечно творила глупости, одну за другой. Отец учил сохранять рассудок, всё взвешивать, говорил, что нужно действовать только на холодную голову, и она старалась, так старалась, но раз за разом всё летело в тартарары. А потом были два чудесных года, когда ничто не мешало мыслить трезво. Никаких лишних чувств, никаких пустых переживаний. Никаких ошибок. Но стоило Яше снять заклятье, как всё вернулось на круги своя.
За что он так с ней поступил?
Не за то ли, как она поступила с ним?
И все же. Яша понятия не имел, какой она была до заклятья. Повелся-то он на нее, когда она была под чарами, а без них и смотреть бы не стал, так, посмеялся бы и был прав. Глупая, наивная, романтически настроенная дура, верящая во всякие сказки, прячущая под матрасом любимую книжку с загнутыми уголками на страницах с избранными местами…
Как же стыдно вспоминать. Уж лучше тогда припомнить, как она сожгла эту книжку в костре во дворе их дома. Как сворачивались и обугливались листы, и пламя пожирало ненавистные слова… Правы те, кто полагает, что чтение любовных романов пагубно сказывается на неокрепших девичьих мозгах.
Вот на ее точно сказалось.
Как там Олег ее назвал? «Абсолютно невменяемая»… Боги, спустя два года она всё еще помнила каждое его слово. И всё это время помнила, только было всё равно. И как же хорошо было. Когда совсем без чувств…
Разумеется, она поторопилась, когда прочла заклятье. Нужно было подождать хотя бы чуть-чуть, подумать… Но ей казалось, еще немного, и она не вынесет, сойдет с ума…
Конечно, следовало быть умнее, взять себя в руки…
Ей было восемнадцать, и она так устала брать себя в руки…
Целых восемнадцать… Всего восемнадцать…
И она взяла себя в руки – единственным доступным на тот момент образом.
Вот сейчас, переживая всё это заново, она отлично понимала ту восемнадцатилетнюю себя.
И Злата так явственно вспомнила, как спустилась в отцовский кабинет, тот, что был сокрыт от остальных, как нашла нужную книгу и открыла на нужной странице. Она просто пыталась себя сберечь. И не могла допустить, чтобы кто-то узнал. Разве могла она рассказать кому-то? Родителям, Демьяну? И – самое главное! – она должна была принять меры, чтобы больше такого не повторилось. И она справилась. Справилась же!
Только на последней строчке голос дрогнул. Испугалась. Представила, что взглянет на родителей, и ей будет всё равно. Что больше никогда не захочется обнять отца, поцеловать маму, сбежать к Демьяну на ночь… Она ведь делала это в том числе ради них, чтобы всё стало как прежде, чтобы снова смотреть им в глаза как ни в чем не бывало и чтобы они не узнали, не пострадали…