Джерри нашел себе новое место — теперь он работает водителем грузовика в компании, которая занимается установкой барьеров вдоль федеральных автострад[91]. В этой роли он тоже видит спасение жизней, и на этот раз другие люди с ним бы согласились. Поскольку его анонимность испарилась, он начал публично рассказывать о своей жизни. Сейчас он ездит по миру с выступлениями о смертной казни — о том, почему она не нужна и что она делает с теми, кому приходится приводить такие приговоры в исполнение. Он снялся в документальном сериале Моргана Фримена о Боге, в серии о борьбе с собой и своей верой, чтобы делать то, что считаешь правильным[92]. На этой неделе его ждут швейцарцы, на следующей — еще кто-то, сегодня с ним беседую я. Он листает телефон, показывая, какой он желанный, какой он нужный, как благодаря ему из плохого возникает хорошее, ведь он — тот, кто видел все собственными глазами. Он продолжает быть наставником в своей старой школе и пытается «уморить систему голодом», сократив число осужденных. Он даже написал мемуары Another Day Is Not Promised («Другого дня не обещано»). Их продают в категории «Религиозная художественная литература».
И все же Джерри, по его словам, не жалеет о том, что причастен к смерти 62 человек. Он уверен, что положил конец их страданиям, но я подозреваю, что с этого начались его собственные. Я спрашиваю о том, как с этим жить, и он не может сказать об этом что-то осмысленное. Он много ездит с выступлениями на эту тему, и при этом по-настоящему говорить об этом у него не получается. Ссылки на Бога, возложение вины на поступки осужденного в прошлом помогают ему свести к минимуму собственную исключительно большую роль в качестве посредника смерти, но с этой колоссальностью он не позволяет себе контактировать. В дни казней у него даже получалось, как обычно, есть завтрак. Я думаю, он лишь наполовину убедил себя во всем, что мне рассказывает. Есть что-то удручающее в том, как он пытается все продумать над кусками рыбы и креветками. Каково ему приходится, когда он просыпается среди ночи наедине с собой?
Сейчас Джерри особенно заботят сотрудники тюрем, исполняющие приговоры. Когда он выступает за отмену смертной казни, он борется именно за них, за своих бывших коллег. Об их муках и боли он рассуждает намного красноречивее, и у меня складывается впечатление, что все эти описания травм верны и для него. «Приходится держать в себе разные вещи, а обычному человеку это сложно сделать, — произносит он. — Многие кончают с собой. Кто-то обращается к алкоголю, к наркотикам. Осужденный — его уже нет. Он 20 лет сидел в ожидании казни и психологически уже мертв. Он на все готов, лишь бы с этим покончить. А люди, которые проводят казнь, остаются. Им приходится участвовать в его смерти, и она будет в их душе, пока не умрут они сами, она станет их частью и в итоге сломает их».
И они действительно ломаются. Доу Ховер, заместитель шерифа, был последним палачом штата Нью-Йорк. В отличие от своего предшественника Джозефа Франсела, про которого знала общественность и которому всю карьеру угрожали убийством, его личность держали в тайне. Это тот самый человек, который менял автомобильные номера, прежде чем поехать на казнь в Синг-Синг. В 1990 году в том самом гараже он отравил себя газом. Джон Хэлберт, служивший палачом Нью-Йорка с 1913 по 1926 год, пережил нервный срыв и вышел на пенсию, а через три года застрелился из револьвера 38-го калибра у себя в подвале[93]. Дональда Хокатта, который смешивал химикаты для газовой камеры в Миссисипи, мучали кошмары — в них он раз за разом убивал приговоренного, а два других ждали своей очереди. Он умер от сердечной недостаточности в 55 лет[94].
«От этого невозможно освободиться, — признается Джерри. — Если человек говорит, что на нем это не отражается, с ним что-то не то. Если это не вызывает никаких чувств, с тобой что-то неправильно. Приговоренного больше нет, ему больше не надо потеть. А вот тебе потеть придется, тебе придется дышать, тебе придется думать о том, что ты делал».
Мы встаем и собираемся уходить. Джерри вручает мне коробку с остатками трапезы и настаивает, чтобы я ее взяла. Он не спеша хромает к двери, мы идем за ним, лобстеры смотрят нам вслед. Клинт весь ужин в основном молчал — он обычно не ходит со мной на интервью и не хотел случайно помешать беседе. Но когда я толчком открываю двери в январский холод, он спрашивает о том, может ли приговоренный сейчас выбрать казнь через расстрел. «Ясное дело», — говорит Джерри. Правда, он точно не знает, где именно. Может, в Юте.
«Но подумайте об этом, — добавляет он, стоя с коробкой креветок на излишне ярко освещенной парковке. — Пять ребят. Один боевой патрон[95]. И это будет мучать всю пятерку до конца жизни. Каждый из них будет думать, что именно он был тем самым».
Я натягиваю перчатки, мы машем друг другу на прощание, и я представляю, как расстрельная команда в полном составе натягивает свои перчатки, машет на прощание и каждый думает, что его руки — руки палача.
Джерри скончался от коронавирусной инфекции 13 апреля 2020 года. В некрологах писали, что заболел он из-за вспышки эпидемии в ричмондской баптистской церкви «Седар-стрит», где пел в хоре.
Смертную казнь в Виргинии отменили 25 марта 2021 года, меньше чем через год после смерти Джерри.
Все это не навсегда. Бальзамировщик
Смерть — это не момент, а процесс. Что-то в организме дает сбой, и с распространением этой вести — по мере того как перестает поступать воздух, перестает течь кровь, — система отключается. Разложение тоже не происходит в одночасье. Нет двух трупов, которые разлагаются ровно с той же скоростью, — у всех без исключения бывают вариации. Скорость распада зависит и от средовых, и от индивидуальных факторов — например, температуры в помещении, одежды и содержания жира в организме, — но основные стадии одинаковы. Через несколько минут после смерти кислородное голодание инициирует саморазрушение клеток, и ферменты начинают воздействовать на окружающие их мембраны. Через три-четыре часа падение температуры тела вызывает трупное окоченение, которое распространяется сверху вниз. Белки в мышцах, лишившись источника энергии, замирают, становятся жесткими веки, потом лицо и шея. Спустя 12 часов окоченение охватит все тело: сутки, двое, иногда больше оно будет находиться в той позиции, в которой ему было суждено оказаться[96]. Наконец жесткость отступает в том же порядке, в каком появлялась: веки, лицо, шея. Труп расслабляется, и начинается следующая стадия — гниение.
Задача бальзамировщика не в том, чтобы остановить этот процесс на неопределенный срок, а в том, чтобы его замедлить. Эту процедуру практикуют тысячелетиями по всей планете, есть много методов ее выполнения и разные мотивы — религиозные и не только. В Европе трупы бальзамировали ради транспортировки, изучения медицины и даже — как было в случае эксцентричного британского дантиста-шарлатана Мартина ван Бутчелла, жившего в восемнадцатом веке, — чтобы обойти пункт брачного договора, гласивший, что он может владеть имуществом супруги ровно до тех пор, пока она находится над землей[97]. Может быть, он сам распускал эти слухи, но, так или иначе, в 1775 году он ввел в ее труп консервирующие вещества и краситель, одел в свадебное платье и выставил гроб в передней. Ее новые стеклянные глаза глядели сквозь прозрачную крышку до тех пор, пока по понятным причинам не стала протестовать вторая жена.
В Америке бальзамирование приобрело популярность в годы Гражданской войны — до этого там, во многом как и в Европе, его применяли в основном для сохранения трупов в медицинских школах. По мере того как война разгоралась и уносила все больше жизней, тела солдат — и Конфедерации, и Союза — начали переполнять больничные кладбища[98]. Товарищи хоронили их, отметив могилу подручными средствами, а иногда трупы просто сваливали в траншеи рядом с местом гибели. Теоретически этим занимался победитель, но спустя какое-то время за дело брался тот, кто оказывался ближе: друг, враг, местное гражданское население. Состоятельные семьи посылали людей, чтобы вернуть тела близких. Они действовали через генерального квартирмейстера, у которого была команда для поиска покойного и его отправки домой[99]. Кто-то искал могилу самостоятельно. Так или иначе трупы приходилось везти по железной дороге в герметичных металлических гробах или специальных гробах со льдом, но ни те ни другие не могли отложить начало разложения до конца долгой поездки, как этого всем хотелось.
В 1861 году молодой полковник по имени Элмер Элсуорт, работавший до этого судебным клерком в администрации родного городка президента Линкольна, был застрелен, когда сорвал флаг Конфедерации с крыши гостиницы в Виргинии[100]. Пресса всесторонне освещала его гибель и отметила также необычно «живое» состояние трупа во время похорон. Его забальзамировал врач по имени Томас Холмс, предложивший провести процедуру безвозмездно. До войны он не один год экспериментировал с новой артериальной методикой, которой научился у французского изобретателя Жана Николя Ганналя — его книгу с подробным описанием способа сохранения тел для анатомических исследований перевели на английский язык двадцатью годами ранее[101]. Весть о теле Элсуорта стала распространяться, и вскоре рядом с полями сражений появились палатки предприимчивых бальзамировщиков. Холмс, прославившийся как отец американского бальзамирования, утверждал, что обработал 4000 человек по 100 долларов за процедуру. На витрине своего заведения в Вашингтоне он в качестве рекламы выставил труп неизвестного, найденный на поле боя