Этот всплеск развития не так радикален, как первый, но тем не менее силен и значим. Как и в раннем детстве, он делает юных подростков восприимчивыми к чувственному опыту. Гьедд уподоблял мозг «Давиду» Микеланджело: «Подобно скульптору, на пике пубертата вы начинаете с огромной глыбы мрамора, из которой произведение искусства возникает в результате удаления лишнего. Именно так формируется головной мозг»[191].
У этого открытия есть и еще одно важное следствие. Разные части мозга созревают в разном темпе и в разное время. Конечно, мы и раньше знали, что мозг подростка еще не является полностью «готовым». Именно поэтому Роберт Сапольски назвал одну из глав своей вышедшей в 2017 году книги «Биология добра и зла», посвященную подросткам, «Чувак, где моя лобная кора?». Лобная кора – это часть головного мозга, отвечающая за суждение, планирование и исполнение. В подростковом возрасте лобная кора находится на стадии продолжающегося развития. Это помогает объяснить, почему это время рискованных решений, уязвимости, а также понять, почему подростки так склонны к неудачным решениям (более 70 % смертей в этой возрастной группе связаны с дорожно-транспортными происшествиями, случайными травмами, убийствами и самоубийствами)[192]. Казалось бы, логично думать о созревании мозга как о поступательном движении к рациональному и разумному поведению. Но если бы это было так, то не должны ли дети младшего возраста с их еще менее развитой корой совершать поступки еще более глупые, чем подростки? Почему склонность к неразумному риску возникает именно в подростковом возрасте, а не раньше или позже?
Потому что, как оказалось, в развитии головного мозга имеет место дисбаланс. Подростковый период характеризуется не просто замедленным созреванием лобной коры и всего остального мозга. В этот период развития вперед вырывается лимбическая система, отвечающая за эмоции, а области, контролирующие суждение и разум, отстают. Действительно, наиболее существенен этот разрыв между мышлением и эмоциями.
В 2008 году нейрофизиолог Би Джей Кейси и ее коллеги из Медицинского центра Вейля при Корнеллском университете впервые предложили эту модель дисбаланса для того, чтобы лучше объяснить поведение подростков, и она стала общепризнанной[193]. Цель работы Кейси заключалась не в том, чтобы представить патологическим подростковое поведение или пожаловаться на то, каким неуместным или пугающим оно может быть. На самом деле Кейси стремится понять, почему это так. «Я думаю об этом периоде как об адаптивной фазе», – говорит Кейси[194]. Склонность к экспериментированию – это, по ее мнению, естественная фаза развития, которая готовит подростков к предстоящей жизни, когда им потребуется независимость от родителей.
Повышение эмоциональной реактивности происходит потому, что лимбические области мозга – области, отвечающие за эмоции, – созревают быстрее. Эти участки более чувствительны к всплеску половых гормонов, который происходит в пубертате. Когда Кейси иллюстрирует свои слова графиком, все становится окончательно ясно. Она отмечает возраст на оси абсцисс, а показатели функционального развития – на оси ординат. В этой системе координат Кейси проводит две кривые: одна иллюстрирует процесс созревания префронтальной коры, вторая – рост лимбической системы. Эти кривые не совпадают. Префронтальная кора развивается по линейному закону, более или менее равномерно. Мы с ней рождаемся, и ее состояние на тот момент отражено в нижнем левом углу графика. Теперь представьте, что вы проводите линию по диагонали от левого нижнего угла к правому верхнему. На самом деле темп роста мозга замедляется во взрослом состоянии, и линия никогда не достигнет правого верхнего угла. Кривая повернет вправо, к краю страницы, где-то в середине процесса развития, но вся суть заключается в том, что вначале она поднимается без рывков, плавно вверх. В лимбической системе, наоборот, происходит ускоренный рост на более ранней стадии. Кривая ее развития напоминает пологий холм. Сначала кривая резко идет вверх и обгоняет кривую развития префронтальной коры, а затем резко спускается вниз и перекрещивается с ней. Пространство между кривыми напоминает зияющую пасть. В статьях и выступлениях Кейси заштриховывает эту область и подписывает: «Подростковый возраст».
Четырнадцатилетний Бен Штейнберг был весьма уравновешенным мальчиком. Но однажды он совершил вопиющую глупость. Тем вечером, в гостях у одного из друзей, ребята смотрели «Счастливчика Гилмора». В два часа ночи им пришла в голову сногсшибательная – как им показалось – идея: выскользнуть на улицу, пойти к дому, где жила девочка, нравившаяся одному из друзей, и побросать камешки в ее окно. Но они не только разбудили девочку – включилась сигнализация, очень скоро у дома появилась полицейская машина, и мальчишки бросились врассыпную, что было еще безрассуднее. Когда отец наутро спросил сына, о чем он тогда думал, тот честно признался: «ни о чем».
Так уж получилось, что отец Бена, Лоренс Штейнберг, – психолог в Темпльском университете и один из признанных специалистов по подростковому развитию[195]. Как раз в то время, когда случилось ночное приключение, Штейнберг-старший руководил группой ученых, занимавшихся проблемами подростков в связи с ювенальной юстицией. Выходка Бена побудила его внимательнее разобраться во влиянии друзей на рискованное поведение, каковым славятся подростки. Штейнберг-старший подозревал, что если бы его сын был один, то он, во-первых, не ушел бы среди ночи из дома, а во-вторых, не стал бы убегать от полиции.
Мы знаем, что, когда подростки находятся в компании друзей, их поведение становится бесшабашным. Подросток за рулем в компании сверстников имеет в четыре раза больше шансов попасть в аварию, чем если он едет один. Это не относится к взрослым. Они более надежные водители. Подростки склонны к криминальному поведению, когда собираются вместе. Взрослые, нарушающие закон, как правило, стараются действовать в одиночку. Подросток делает первый глоток спиртного, первую затяжку марихуаны или пробует какой-то другой наркотик чаще в компании сверстников, а не в одиночестве. Примечательно, что в компании сверстников подростки употребляют алкоголь в семь раз чаще, чем в кругу семьи, и практически никогда не пьют в одиночестве. Взрослые в своем большинстве считают, что винить во всем надо давление сверстников – иногда явное, иногда скрытое: попробуй это сделать, закури, сделай хотя бы глоток. Однако Штейнберг показал, что не все так просто. Он и его коллеги обнаружили феномен, который был ими назван «эффектом сверстника».
«Присутствие ровесника играет настолько значимую роль в подростковом возрасте, что заставляет даже мышей нарушать правила поведения», – писал Штейнберг в 2014 году в своей книге «Возраст возможностей» (Age of Opportunity)[196]. Давление здесь не является непременным условием, достаточно одного присутствия. Я позвонила Штейнбергу, и он объяснил, как они с коллегами пришли к такому выводу.
Весьма уместным было воспользоваться для этого видеоигрой. Подростки и взрослые приходили в лабораторию университета, приводя с собой двоих друзей. Участники эксперимента занимали водительские места на видеотренажерах, имитирующих езду на автомобиле. Задача состояла в том, чтобы как можно быстрее проехать по заданному маршруту. «Водители» часто натыкались на желтый сигнал светофора. Что делать – остановиться или ехать дальше? Стимулы были двоякого рода. С одной стороны, время поджимало, и это подталкивало к рискованным решениям. С другой стороны, водителей предупредили, что на один из перекрестков выедет другая машина как раз в тот момент, когда испытуемый поедет на желтый свет. Столкновение грозило большой потерей времени. Таким образом, действовал мощный стимул соблюдать осторожность, аккуратно вести машину и не испытывать судьбу. Для того чтобы сделать ситуацию еще интереснее, ученые пообещали материальный приз тому, кто преодолеет маршрут быстрее других.
Водители принимали решения не вполне самостоятельно. Иногда в одном помещении с ними были их друзья. Иногда друзья находились в соседней комнате, их можно было видеть на экране монитора, но общаться с ними было невозможно. Результаты оказались поистине поразительными. Когда в комнате были друзья, подростки рисковали почти во всех случаях. Взрослые так не поступали. Если же друзья находились вне помещения, но рядом и наблюдали действия водителя на мониторе, то подростки все равно были склонны идти на риск. В этих ситуациях друзья не могли выказать давление в вербальной форме, но это не имело никакого значения. «Когда подростки знали, что их друзья могут видеть их действия, то они шли на риск чаще, чем когда находились в одиночестве», – говорит Штейнберг. Со взрослыми такого не случалось.
Потом Штейнберг вместе с нейрофизиологом из Темпла Джейсоном Чейном провел тот же эксперимент с «вождением», но на этот раз в камере аппарата МРТ. Ученые наблюдали тот же эффект сверстника, но на этот раз они одновременно видели, что происходило в головном мозге испытуемых. «Когда подростки находились в присутствии сверстников, то само это присутствие активировало центры вознаграждения мозга, – отмечал Штейнберг. – Чем сильнее была эта активация, тем больше был риск, на который мог пойти подросток». Ученые разработали более многогранную теорию, нежели теория давления. «Мы пришли к мысли, что в основном, когда дети находятся рядом с другими детьми, в их мозгу происходит стимуляция системы вознаграждения, в результате чего она с большей легкостью возбуждается и активируется. Это, в свою очередь, чревато повышенным вниманием к возможному вознаграждению за рискованный выбор и пониженным – к его потенциальной цене»