ителен для человека. Более высокий уровень образования, например, часто приводит к усвоению лучших социальных навыков, а высокий доход облегчает более обширную социализацию (например, в ресторанах и на концертах). С другой стороны, плохое состояние здоровья может заставить людей быть эмоционально более сдержанными или страдать от ограниченной мобильности.
Бóльшая часть того, что я здесь описала, однако, относится к обществам, которые социологи называют WEIRD – западным (Western), образованным (educated), индустриальным (industrialized), богатым (rich) и демократическим (democratic). Граждане таких обществ составляют 12 % населения мира и 80 % участников социологических исследований[247]. Антрополог Дэниел Грушка из Университета штата Аризона решил собрать воедино все сведения о дружбе, доступные в сотнях культур и обществ. Дизайн исследования ему пришлось разрабатывать с нуля. Антропология игнорировала дружбу, как, впрочем, и все прочие научные дисциплины. Если о дружбе и упоминают в этнографических работах, то как о чем-то второстепенном и незначительном. Грушка, однако, во всех исследованных им сообществах и культурах нашел отношения, которые можно называть дружбой.
Жители островов Тробриан в южной части Тихого океана использовали целую систему кодификации дружбы, для того чтобы беспрепятственно и безопасно вести торговлю на всей цепочке островов. Путники надевают браслеты и кольца, которые символизируют какие-то специфические типы дружбы. Эти украшения вместе с обозначаемыми ими отношениями передаются от отца к сыну многими и многими поколениями. Земледельцы лепча в Восточном Непале утверждают, что один из их богов учредил дружбу, когда был пьян, как категорию отношений с людьми, у которых есть то, чего людям лепча не хватает: у индийцев есть бронзовые сосуды, тибетцы славятся коврами, бутанцы – красивыми тканями. Но лепча также описывают друзей как людей, которые могут поддержать в нелегкую минуту, помочь в сельскохозяйственных работах, в уходе за детьми, а путнику предложить стол и кров. Их дружеские отношения являются одновременно экономически выгодными и душевными. Женщины острова Крит говорят, что подруги служат для них тихой гаванью: с ними можно поделиться проблемами, умирить волнение и тревогу, разделить работу по дому, они помогают друг другу выжить в мире, где безраздельно господствуют мужчины. Западные апачи, когда они впервые встретились с белыми людьми, обнаружили, что дружба чужеземцев «подобна воздуху» – она непостоянна, быстро возникает и относительно быстро рассеивается. Единственным обществом, где Грушке не удалось обнаружить дружбу, оказалось племя атеви, в языке которого не было слов для выражения доверия или дружбы, но зато было десять слов для обозначения предательства. Атеви, однако, существуют только в научной фантастике, в книге «Чужеземец» Кэролайн Черри[248].
Разобраться в разнообразии понимания дружбы в разных культурах позволяет следующая психологическая задача, известная под названием «дилемма пассажира».
Вы пассажир в машине, которой управляет ваш близкий друг. Друг сбивает пешехода. Вы знаете, что друг ехал со скоростью не меньше тридцати пяти миль в час там, где скорость ограничена двадцатью милями в час. Свидетелей нет. Адвокат вашего друга говорит вам, что если вы под присягой скажете, что друг ехал со скоростью двадцать миль в час, то этим вы спасете друга от очень крупных неприятностей. Как вы поступите?
Голландские социологи задали этот вопрос тридцати тысячам белых воротничков из более чем тридцати стран. Ответы поразительно варьировали в зависимости от страны. Американец солжет для того, чтобы защитить друга в случае нарушения закона, реже, чем в одном из десяти случаев. Большинство жителей Северной Европы поступят так же. Среди французов и японцев доля людей, готовых солгать, возрастает до трех из десяти. Венесуэльцы оказались людьми, в наибольшей степени готовыми предпочесть верность другу лояльности закону общества – готовы солгать семеро из десяти[249]. Те, кто был готов солгать, решая дилемму пассажира, с большей вероятностью солгут и в других социально значимых ситуациях. Врач может солгать о состоянии здоровья друга, чтобы уменьшить для него страховые взносы, или, например, журналист может рассыпать незаслуженные похвалы в адрес ресторана своего друга.
Только одна из теорий, предложенных для объяснения этих культурных различий, выдержала строгую критику, и она касается экономической и политической неопределенности. «Материальная помощь со стороны друзей приобретает бóльшую важность в обществах, где повседневная жизнь является неопределенной и не внушающей уверенность», – утверждает Грушка. Для каждой страны, исследованной голландскими учеными, он собрал данные об уровне доверия к исполнению законов, о наличии или отсутствии коррупции и о восприятии людьми стабильности государственного управления. Грушка обнаружил тесную корреляцию неопределенностей такого рода с вероятностью лжи во благо друга. Такие страны, как США или Швейцария, не характеризуются неопределенностью, и в них низка доля лжецов ради дружбы. Бóльшая неопределенность, как, например, в СССР времен холодной войны, приводила к появлению большего числа людей, ставивших дружбу выше гражданских институтов (в то время эта доля превышала половину). Этот результат кажется досадным и неприятным, но и он оставляет без ответа некоторые вопросы. Именно ли неопределенность заставляет нас ценить дружбу выше закона? Или желание нарушить закон, чтобы помочь другу, способствует еще большему распространению социальной неопределенности?[250]
Есть веская причина, по которой мы говорим сейчас о «самых близких» друзьях. Как мы увидим в девятой главе, это словосочетание показывает, как работает наш мозг и как происходит стирание границы между «я» и другим, когда мы думаем о любимых нами людях. Нет поэтому ничего удивительного в том, что метафоры пространственной близости стали еще одной темой исследования Грушки. В Бангладеш близких друзей называют «прилипчивыми». В Монголии говорят о «внутренних друзьях»[251]. Специалисты по социальным сетям используют более прозаичную терминологию – они говорят о «сети важных обсуждений» или о мощных связях, то есть таких, на которые мы можем опереться в обсуждении важных для нас вещей.
Принято рассматривать наши социальные отношения как совокупность концентрических окружностей. Популяризатором идеи является британский антрополог Робин Данбар, но сама модель была предложена психологом Тони Антонуччи, которая работает в Мичиганском университете, неподалеку от Грушки. В 1980 году, когда первые серьезные эпидемиологические исследования выявили связь между здоровьем и общим числом социально значимых отношений, Антонуччи и ее коллега Роберт Кан решили изучить качество и сложность этих отношений, а также оценить их количественно. Они приняли за основу понятие так называемого «социального конвоя», защитного слоя друзей и родственников, которые сопровождают нас на жизненном пути. «Каждого человека можно представить себе проходящим круг жизни в окружении группы других людей, с которыми этого человека связывают отношения социальной поддержки», – писали авторы[252]. Они заметили, что своей работой расширили представления Джона Боулби о привязанности к «миру взрослых» – так же, как это впоследствии сделал сам Боулби.
Чтобы проверить свои идеи, Антонуччи и ее группа раздали сотням людей листы бумаги с нанесенными на них тремя концентрическими окружностями со словом «вы» в центре. Испытуемым было предложено разместить друзей и родственников в соответствующих участках окружностей (близком, более близком и в ближайшем к центру). Самыми близкими считаются те, без кого вы не мыслите свою жизнь. Следующая группа располагается немного дальше от центра, но и она важна для вас. Даже расположение во внешнем круге предполагает обмен любовью, помощью и поддержкой[253].
В самый интимный, внутренний, круг попадают очень немногие. Точное число подсчитывали разными способами специалисты по социальным сетям, ученые, проводившие масштабные общенациональные исследования, и другие. Средний американец указывает приблизительно четверых; в большинстве случаев это число колеблется в интервале от двух до шести. В одном наблюдении было показано, что только 5 % американцев помещают во внутренний круг восемь человек. На другом краю спектра еще 5 % американцев, которые говорят, что у них нет ни одного близкого родственника или друга[254]. И снова надо отметить, что более высокий уровень образования способствует формированию бóльших сетей: у выпускников колледжа во внутреннем круге приблизительно вдвое больше людей, чем у людей, не окончивших среднюю школу. У всех нас число людей во внутреннем круге уменьшается по мере старения, но не в такой степени, чтобы это уменьшение вызывало тревогу. (Подробнее об этом см. ниже.)[255]
Здесь я должна сделать небольшое отступление, чтобы развенчать один миф. В 2006 году опубликованный в American Sociological Review доклад породил волну страхов перед «эпидемией одиночества»; следствием этого стали такие газетные заголовки, как «Лишенные друзей в Америке» и «Одинокий американец стал еще более одиноким»[256]. Три социолога сравнили результаты масштабных социологических исследований, проведенных в 1985 и 2004 годах. Эти исследования заключаются в личном опросе около полутора тысяч человек и проводятся каждые два года начиная с 1972 года. Вся интрига 2006 года заключалась в следующем вопросе: «Оглядываясь на прошедшие шесть месяцев, скажите, можете ли вы назвать людей, с которыми вы обсуждали важные для вас вещи?» Ученые обнаружили, что за период с 1985 по 2004 год доля людей, которые за упомянутый отрезок времени не обсуждали важные вещи