После беседы нас пригласили обедать. За столом я оказалась рядом с Феликсом Эдмундовичем и чувствовала себя неловко.
Он заметил это и, обращаясь ко мне, сказал:
— А я вас узнал! Это вы не хотели мне печатать?
Я была изумлена его памятью и не нашлась что ответить.
После обеда пошли гулять по саду. Мы любовались горами, морем, богатой растительностью юга, В конце прогулки Феликс Эдмундович нарвал большой букет роз и подарил мне.
Вспоминается и такой случай. Один сотрудник нашего отдела спешил на выполнение срочного задания. На лестнице он встретился с Феликсом Эдмундовичем, который тпел к себе в кабинет. Обратив внимание, что товарищ идет на улицу в одном пиджаке, а время было осеннее, шел холодный дождь, Дзержинский остановил его и спросил:
— Вы что, идете на улицу в такой легкой одежде?
— Да, Феликс Эдмундович.
— А по какому делу?
— У меня срочное задание, а на работу пришел без пальто.
— Тогда идемте со мной.
Они пришли в секретариат. Там на вешалке висело несколько курток работников секретариата. Товарищу было предложено надеть одну из них и по возвращении с задания вернуть ее.
— Здоровье надо беречь, — заметил председатель ВЧК молодому чекисту. — Оно — достояние не только лично ваше, но и государственное.
Заслуживает внимания и такой факт. Одна сотрудница нашего отдела увлеклась работой, забыла получить днем хлебный паек и теперь переживала: чем кормить завтра детей. Окончив поздно работу, опечаленная, она шла мимо секретариата президиума ВЧК и встретила Дзержинского. Феликс Эдмундович остановил ее и спросил:
— Чем вы озабочены, товарищ?
— Ничего, извините меня, пожалуйста.
Феликс Эдмундович посмотрел на нее и продолжал:
— Вы должны сказать мне правду, что вас беспокоит?
Она рассказала ому всю правду.
Дзержинский зашел с ней в секретариат и спросил у своих секретарей Герсона и Беленького: «Не найдется ли у вас немного хлеба, а то товарищ забыла получить паек и ей нечем завтра кормить детей?» Те дали ей хлеба, и она довольная ушла домой.
Последний раз я видела и слышала Дзержинского в 1925 году на собрании партийного и хозяйственного актива ВCHX СССР. Собрание проходило в клубе ВСНХ на площади Ногина. Собрание открыл секретарь парторганизации ВСИХ. В президиуме Дзержинского не было. Когда председательствующий объявил, что с докладом о режиме экономии выступит Ф. Э. Дзержинский, все обернулись в зал и увидели председателя ВСНХ, сидящего в задних рядах, в кругу сотрудников ВСНХ. Он не пошел на трибуну, а остановился у первого ряда партера, Опершись рукой на стул, он начал свою речь.
Говорил Феликс Эдмундович без заранее подготовленного текста, чуть волнуясь. В зале стояла абсолютная тишина.
Выглядел Дзержинский утомленным. Ведь он и в мирное время выдерживал сверхчеловеческую нагрузку, будучи одновременно и председателем ОГПУ, и председателем ВСНХ, и руководителем ряда комиссий.
Сердце пламенного борца и строителя не выдержало, и он преждевременно скончался…
Мы, старые чекисты, свято чтим память о Феликсе Эдмундовиче. Каждый год 11 сентября, в день его рождения, и 20 июля, в день смерти, мы приходим на Красную площадь и возлагаем живые цветы на его могилу у Кремлевской стены, проводим импровизированный митинг. Затем возлагаем цветы к подножию его памятника на площади его имени и вспоминаем те времена, когда работали и встречались с этим человеком — человеком большой души и доброго сердца, крупным партийным и государственным деятелем, соратником и другом Владимира Ильича Ленина.
И. П. БАРДИНСЛУШАЯ ДЗЕРЖИНСКОГО
Я уже собирался покинуть Харьков, где был по делам Енакиевского завода, когда узнал, что в этот именно день на митинге в театре Муссури с докладом выступает Дзержинский.
Я отложил свой отъезд, чтобы попасть на митинг.
Помещение театра в тот вечер напоминало скорее осажденную крепость, нежели театр. Толпа людей запрудила площадь и плотным кольцом забаррикадировала входные двери. Все эти люди, жаждавшие увидеть и услышать Дзержинского, напирали друг на друга, теснились, волновались.
Желание услышать Дзержинского было настолько сильным, что в конце концов с помятыми боками я очутился в театре. Большой слабо освещенный зал был до отказа заполнен людьми. В солдатских шинелях, в тулупах, папахах и красноармейских шлемах люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, и казалось, что стены гудевшего зала не выдержат такого буйного натиска.
Но вот по залу пронесся нараставший шепот. Тысячи глаз обратились к сцене, где помещался длинный стол, покрытый красной скатертью.
К столу подошел высокий худощавый человек с запоминающимся характерным продолговатым лицом, обрамленным знакомой по портретам острой бородкой, в красноармейской гимнастерке, в сапогах.
Это был Феликс Дзержинский.
Несколько мгновений он стоял положив руку на сердце, выжидая, когда утихнет людской гул в зале, куда он устремил свой орлиный взор. Зеленовато-серые глаза его, казалось, горели. Я стоял близко к сцене и видел его хорошо.
Гул не унимался, и, не дождавшись, Дзержинский поднял руку и внятно произнес!
— Товарищи!
Зал покачнулся, притих и замер.
Обращаясь к красноармейцам, рабочим и крестьянам, Дзержинский начал свою речь невысоким, но четким голосом, в котором чувствовалась большая сила и который в самом начале наэлектризовал весь зал.
Люди слушали его с напряженным вниманием. По мере того как Дзержинский говорил, интонация его менялась, слова становились резче, чеканнее, он порывался всем корпусом вперед и нервно шагал по сцене. И весь он — высокий, худой, энергичный, пламенный, как бы собранный в нервный узел, неумолимый и прямой — овладевал сознанием и волей сидящих перед ним людей.
Впервые в своей жизни я слушал такого пламенного оратора, видел такого большого политического борца, слова которого, мне казалось, выходили из самого сердца, возникали из кристаллических глубин человеческой души.
Я смотрел вокруг себя, на людей, обросших бородами, усталых, исхудавших, но уверенных в своей победе, опьяненных правдой, которой, точно пламенем, обжигал их Дзержинский.
Да! Да! Необычайной силой правды, неотразимой силой убеждения дышали слова Дзержинского, и я это почувствовал с первых же слов, брошенных им в зал. Его слушали настороженно, затаив дыхание. Дзержинский говорил о том, что такое Советская власть.
— Это — власть народа, власть рабочих и крестьян, разбивших цепи рабства, опрокинувших коронованных палачей и их золотопогонных сатрапов. Это — власть тружеников, уничтоживших кабалу, притеснение, эксплуатацию человека человеком. Это — вы сами, красноармейцы-бойцы, рабочие и крестьяне, сидящие в этом зале. Это — великий трудовой советский народ, уничтоживший царя, помещиков и капиталистов, — вот что такое, товарищи, Советская власть!
В зале бушевало море, стоял несмолкаемый гул, а Дзержинский, пламенея, рисовал суровому и разгневанному воображению людей задачу завтрашнего дня. В его коротких фразах вставали картины разрушений, причиненных войной, навязанной рабочим и крестьянам белыми генералами, помещиками и фабрикантами.
— Но для чего же мы воюем, для чего мы боремся на фронтах гражданской войны? — спрашивал Дзержинский.
И отвечал:
— Для того, чтобы с оружием в руках отстоять нашу власть, нашу свободу, наше право на жизнь, на труд, на счастье для всех; для того, чтобы завоевать свободу и счастье нашим детям и внукам!
Мы сами должны ковать свое счастье! Уже сегодня мы должны начать борьбу с разрухой, восстановить разрушенный транспорт, оживить заводы и фабрики, озеленить поля и пашни, накормить и одеть наших детей, сделать цветущим, радостным, могучим наше Советское государство.
Только ни на одну минуту не забывайте о мече, держите винтовку на боевом взводе, потому что враги наши не дремлют.
Сдавленный со всех сторон человеческими телами, я уже ничего не замечал вокруг себя. Я видел только пылающие гневом и решимостью глаза людей, так же как и я, потрясенных до глубины души простыми, но такими волнующими словами Дзержинского. Правда, ясная, неотразимая правда — я это увидел и почувствовал — вот что захватило людей в зале, вот что поразило и мое сознание и сердце. Я видел перед собой не просто трибуна, но и храброго воина, чье имя ввергало в трепет врагов, чьи слова, словно разящий меч, с сокрушающей силой рассекали мои сомнения.
Тот вечер не сотрется в памяти. Я не забуду этот митинг в тускло освещенном зале, где слова большого человека взывали к сердцам людей, заставляли их кипеть гневом, воспламеняли надеждой. Я не забуду неотразимый образ Дзержинского, «железного Феликса», рыцаря революции, глубоко запавший мне в душу образ храброго воина с несокрушимой волей и всепобеждающей верой в великую правду, которую он убежденно и гордо нес как боевое знамя.
Дзержинский закончил свою речь. И тут раздалось яение, все поднялись на ноги. Люди пели «Интернационал».
Волнение душило меня, мешало петь.
Что-то важное, большое совершилось во мне в тот вечер. Я понял, что не только рассудком — сердцем приобщаюсь к новой жизни.
М. Я. ЛАПШИНСТРОИТЕЛЬ НОВОГО МИРА
Впервые я увидел Феликса Эдмундовича Дзержинского на V Всероссийском съезде Советов, делегатом которого меня избрали солдаты 50-го пехотного полка ржевского гарнизона. Когда левые эсеры убили германского посла Мирбаха и подняли мятеж против Советской власти, мы, делегаты-большевики, как один, выступили на защиту завоеваний революции.
На V Всероссийском съезде Советов меня избрали членом ВЦИК. После съезда прихожу к секретарю ВЦИК Варлааму Аванесову и говорю: