После ночной смены Атахан шел вместе с рабочими, шумно разговаривая о своих делах. Остановился около дизеля, в его ритмичных вздохах силясь уловить дыхание глубин земли.
Как долго нефть тоскует в груди земли, как нетерпеливо веками ждет своего часа!
Атахан осмотрел огромные чаны с глинистым раствором и придирчиво остановился около насоса.
— Ну, сколько? — спросил он главного механика. Тот проверял метраж.
— Ночь прошла недаром! — повернулся к нему главный механик, ветошью отирая залысины потного лба. — 1254 метра. Я думал, мне эта нефть плешь проест. Нет! Дудки!
— Да, отлично! — согласился Атахан. — По расчетным данным, входим в твердый пласт. Все здорово!
Оба взглянули на стержень. Стержень с трудом вгонял долото в землю. «По расчетным данным, — думал Атахан, — входим в твердый пласт. Знаем об этом, разумеется. А как с самим собой? Куда, в какой пласт входит моя жизнь? К чему приду? Найду ли ответ?»
— Замечательный день начинается! — сиял главный механик.
— Товарищ Байрамов! Товарищ Байрамов! — услышали они крик и обернулись. С гребня бархана, рупором сложив руки, рабочий кричал:
— Скорей сюда, товарищ Байрамов!
Что-то неожиданно смятенное, сострадающее, пронзительно горестное прорвалось в этом крике.
Атахан бросился на зов. Сапоги вязли в песке, а сердце рвалось за перевал. Что там? Что? Предчувствие беды подгоняло. Спотыкнулся. Выпрямился. Прибавил шаг.
Главный механик подбежал к танкетке, прыгнул в нее, включил мотор, и гусеницы начали двигаться все быстрей и быстрей. Танкетка поравнялась с Атаханом, подхватила его, и они помчались к баракам… Вскарабкались на перевал. С гребня перевала Атахан и главный механик увидели четырех чернобородых кочевников — иомудов. Они печально размеренно покачивали головами в широких тельпеках. Пятый кочевник в стороне придерживал за веревки верблюдов.
Подбегали жители поселка, плотно обступали кочевников, что-то обсуждая. Все собравшиеся были взбудоражены, и никто не обратил внимания на то, что из двух опрокинутых в спешке кумганов вытекал драгоценный зеленый чай.
Приближалась танкетка. Все, увидев на ней Атахана, разом смолкли. Собака, жалобно заскулив, усилила внезапную тишину.
Застонал песок, сминаемый гусеницами танкетки.
Танкетка набрала скорость. Атахана бросило в жар. Не выдержал неизвестности, соскочил на полном ходу, побежал к толпе. Пытался что-то крикнуть, но только судорожно, беззвучно шевелил губами.
Толпа расступилась.
Увидев край разостланного у барака ватника, Атахан онемел, врос в землю, не мог оторвать расширенных глаз от прикрытого лохмотьями человека. Стало знобяще холодно, губы заледенели.
Атахан слышал, как дышат вокруг люди, потом перестал различать и это: видел бездыханное тельце, кожа обтянула ребра, колюче выступали ключицы. До синевы сожженная солнцем кожа смертной маской обтянула лицо ребенка.
И вдруг открылись его глаза — беспомощные, безжизненные, отрешенные. Они и открылись потому, что на них смотрел Атахан. Детская опаленная ручонка, как тростинка, приподнялась и, словно сломавшись, упала, а пепельные губы прошептали:
— Папа!
— Павлик! — вскрикнул Атахан и кинулся к нему, поднял и прижал к себе. — Сынок!
XIX
После ночных полетов Игорь принял душ, фыркая, подставлял хлестким струям широкие, прямые плечи. И сейчас еще он переживал горделивую сладость победы, испытанную ночью, когда посадил машину вплотную к посадочному Т. Командир полка, руководивший полетами, считал истинным асом одного Александра Покрышкина, а себя, сбив двенадцать вражеских истребителей, — дилетантом. Так командир и бровью не повел.
Но после полетов — Игорю все элементы удались — командир полка на разборе пристальнее обычного посмотрел на Игоря стальными непроницаемыми глазами. Обожженное лицо командира полка (он дважды горел и сажал горящий самолет) выразило в эти секунды нечто такое, после чего и замполит, и начальник штаба коротко, но с уважением пожали Игорю руку.
Сейчас спать! Спать! Спать!
Но спать не пришлось. Товарища положили в госпиталь этой ночью и сделали операцию — гнойный аппендицит. Игорь уже утром в Ашхабаде навестил друга.
Всего несколько лет минуло после землетрясения, а город встал стройным, чистым, с подчеркнуто восточной архитектурой. Игорь купил в киоске «Красную звезду» и сел в машину. В газете был портрет отца и статья о нем. Возле парка Игорь попросил водителя остановиться и подождать.
Он углубился в тенистую аллею. Вокруг почти никого не было, и он присел на скамейку, развернул газету.
У газетного стенда, в коридоре главка, стоял Курбан, утром возвратившийся из Крыма. Он увидел, как из приемной кабинета начальника с независимым и покровительственным видом, в чесучовом ладном костюме, вышел с портфелем человек. Умные, навыкате, красивые серые глаза прозорливо заглянули Курбану в душу, и Курбана потянуло к незнакомцу:
— Здравствуйте! Вижу, вы здесь свой человек! Хочу посоветоваться…
— Милости прошу! — И широким жестом, приятным, вкрадчивым и обнадеживающим голосом незнакомец расположил к себе Курбана. — Я к вашим услугам.
— Курбан! Меня зовут Курбан.
— Вот и прекрасно. А я инженер-строитель Георгий Огарков. Для вас просто Георгий.
— Спасибо, спасибо, — польщенный Курбан двумя руками пожал крепкую, сухую руку Георгия, — товарищ Огарков!
— Для вас — Георгий, — мягко поправил Георгий и высокомерно вздернул подбородок, приветствуя пожилого сутулого сотрудника с папкой. Тот поклонился Огаркову дважды.
«Важная птица! Я ему понравился. Может, он в силах направить меня на самый лучший участок», — прикидывал Курбан, потуже затягивая и без того плотно завязанный полосатый галстук и оглядывая свой новенький шевиотовый темно-синий костюм.
Они вышли. Курбан рассказал, как после окончания института получил путевку в Крым — бесплатную. Повезло! Везло и в детдоме: замечательная воспитательница Людмила Константиновна! Она-то и подсказала многим и ему, Курбану, дорогу. Теперь предстоит получить направление. Курбан назвал фамилию начальника. От этого начальника зависело, куда определят молодого инженера-строителя.
— Да, он забавный парень, — как бы не к месту обронил Огарков.
Они вошли в парк.
— Вы его близко знаете? Простите за назойливое любопытство.
— Он по моим конспектам сдавал сопромат. Я чертил ему чуть не все контрольные и курсовые. Да, приглашаю вас, Курбан, по рюмочке за знакомство… Кстати, если нужно, могу сказать ему о вас пару слов. — Они присели на скамью, отделенную кустами от другой. Огарков не мог видеть, сидит ли кто-нибудь на той скамье. Контакт налаживался, солнечные зайчики перескакивали с одного замка портфеля на другой.
Огарков крепкой рукой полуобнял Курбана:
— Со мной не пропадете. Понимаю волнение молодого инженера: вступаете на самостоятельный путь. — Полез в карман, бумажника не нашел, в другой, и там не было. — Забыл бумажник переложить из вечернего костюма, — пробормотал он.
— Если разрешите, я… — Курбан смешался. — Я вас, товарищ Огарков, приглашаю.
— Я обижусь на вас, я же для вас — Георгий.
За спиной зашелестело. «Газета, — подумал Огарков. — Нет, листва». И благожелательно кивнул Курбану: — Только в долг! Иначе — это не в моих принципах.
— Ну, конечно, конечно!
— Так вы, Курбан, одолжите мне. Я вам расписку дам сейчас же.
— Какая расписка?! Вы столько для меня готовы сделать.
— И сделаю! — уверял Огарков.
— Вот возьмите все это, вот мелочь.
— Ну, уж это лишнее, — принимая деньги, благородным жестом Огарков отстранил мелочь.
За спиной, за кустами, дернулась газета.
— Поищем злачное место. — Георгий встал, вспорхнул и счастливый Курбан: дело сделано. Повезло!
Повеселел и Огарков. Прикасаясь к деньгам, он вспомнил аромат коньяка.
— Важно правильно выбрать место работы, чтобы открывалась возможность роста.
— Да, хорошо, что у меня такой наставник, — заискивая, вторил ему Курбан, испытывая гадливость к себе: «Не рано ли я его так назвал? Не пересолил ли?»
За кустами зашелестела газета, раздалось ехидное покашливание, там сдерживали издевательский смешок.
Игорь, случайный свидетель этого разговора, негодовал.
«Забавно, забавно», — подумал он, глядя сквозь кустарник на удаляющиеся фигуры. Потом посмотрел газету. Что это?! «Наставник». Очерк об отце. И это не громкие слова — «Плеяда блестящих асов-испытателей выращена И. В. Ивановым. Он молодел около тех, кто штурмовал небо. Знатоки утверждали: он не испытывал машину, а пытал». Может быть, и так!.. Да, отец — наставник, и Огарков — «наставник». Впору бы дать ему по морде! Вымогатель! Ничтожество! Как солидно все, как отработаны приемы! Покровитель! Нет, слава богу, Наташа не с ним, хотя она, увы, мне кажется, думает иначе. Если этот Огарков захочет, они опять будут вместе. О, тайна женской души!..
Парадокс: мы взлетаем, крылья «ястребков» прикрывают таких наставников, как отец, и таких, как Огарков. И все это — народ… Однако жаль, что не назвался, не поговорил с ним… В то же время… я — лицо заинтересованное, брат покинутой им женщины…» — Игорь встал, складывая газету, и посмотрел вслед уходившим.
Игорь хотел встречи, но опасался своей несдержанности.
Решил посидеть, успокоиться, но вместо этого начал расхаживать по аллее, стараясь думать об отце. Это всегда успокаивало. Вспомнил рассказы о Покрышкине: отец преклонялся перед ним.
Игорь снова сел, подумал о своей жизни: не все так гладко с женой, как писал Наташе. Ревнует ко всем, кроме Аякса. Одевается небрежно, хотя и модно. И какие-то барские замашки появились: каждую неделю приглашает женщину убирать квартиру. Окна сама не стала мыть… Конечно, отнимает время школа и Аякс. Пустяки, а неприятно… «А может, и не пустяки, и я в чем-то виноват. И то правда!» Пора, решил он, но опять развернул газету, посмотрел на фотографию отца, вспомнил и о матери. Вот эта — подруга отцу и какая чудесная мать!.. Глаза Игоря осветились нежностью.