? Но врожденной галантностью Атахан не отличался, поэтому коснулся чесучового плеча.
Бодро, легко, по-спортивному вскочил на ноги Огарков, и, картинно отставив мизинец, подтянул галстук и посмотрел на Атахана так, словно ничего между ними не было, нет, да и быть, разумеется, не может. Его глаза говорили: «Я к вашим услугам. Располагайте мной по своему усмотрению».
Атахан развел руками, скромно намекая на то, что до появления Огаркова на складе был некоторый порядок.
— Понимаю, понимаю вас, — изящным жестом остановил его Огарков, как вышколенный официант дорогого ресторана, ловя желание клиента на лету и понимая его вкус с полуслова. — Все будет о’кэй! — Без напряжения подхватил он солидный тюк и водворил его на прежнее место.
Атахан вышел за порог и серьезно оценил оперативность Огаркова: порядок он наводил стремительно, истово.
— А уж осколки… — сметая их в угол, стушевался Огарков.
— Я их вынесу, не беспокойтесь.
Атахан указал Огаркову на дверь. Щелкнув замками портфеля, Огарков одернул пиджак и с видом ревизора, неподкупного при исполнении служебного долга, но в меру демократичного, вышел, не стал дожидаться, пока Атахан погасит лампу, повесит замок и повернет ключ.
Жизнь постепенно возвращалась к Огаркову. Ночные пытки представлялись дурным сном, кошмаром. Сердце функционировало превосходно. Давление было в норме. Желудок требовал калорий, душа — «горючего», а инстинкт самосохранения придавал скорость его нижним конечностям. С тяжелым взглядом оглянулся он на повороте. Атахан протягивал руку тому самому человеку, который подвез его с Курбаном сюда на попутной. Интересно, куда делся его грандиозный букет? И Огарков отправился «голосовать». «Подальше отсюда, позавтракаю потом», — твердо решил он.
Он шел и раздумывал о пережитом. Из соседнего дома навстречу ему выбежала девочка с голубыми бантами. И сердце застучало с перебоями. Юлька? Откуда? Конечно нет! Вот пробежала мимо. «Видно, мне всю жизнь в каждом ребенке будет видеться моя дочь. Но разве я бессилен? Разве не могу изменить свою жизнь и стать таким, чтобы сам себя уважал, чтобы меня уважали другие, чтобы вернуть Наташу? Мои знания, опыт, силы — разве все это просто так? Ведь для чего-то я создан. Для чего же мне дана жизнь? Мне нужна Юлька, нужна Наташа. Да не ее диплом, не ее деньги! Разве не прокормлю семью? Но я точно спал, спал, проснулся и вижу, что проспал свое счастье. Нет, ничего не кончено. Все только-только начинается. Уеду из этого поселка, но из Туркмении торопиться не буду. Пусть обо мне она услышит и хорошее, все же я талантливый инженер! Пусть играют в скромников те, кому больше не во что играть. А мне нужен простор! Простор и Наташа с Юлькой! Казалось, что стоит мне только появиться, и она — моя. А оказывается, не так. Не может быть! Но если я изолгался, почему так сейчас хочу правды? Почему?»
Атахан передавал Карпенко трех отловленных кобр.
— Откуда такие большие? Порадуются у нас в Ташкенте! Откуда эти красавицы?
— Мне разрешил офицер, пограничник Муромцев, отловить их в Змеином ущелье. Ну и потом вернулся из краткосрочного отпуска сержант Говорков. Тот все щели знает как свои пять пальцев. Вот он и помог мне.
— Тебе везет на хороших людей, — гарпитолог обрадовался трем кобрам, — тебе везет. А вот мой приятель-академик с меня голову снимет: строго-настрого приказывал за любую цену купить у тебя твой нож.
— Но есть же вещи, которые не продаются…
— Атахан, я очень тебя прошу. Ради меня… Этот нож…
— Я его подарил уже… Слушай, а как ты все же на самолете с этими коброчками?
— А розы зачем? Для маскировки! Внимание! Показываю один раз, исключительно — для лучших змееловов! — И он в недрах огромного букета замаскировал бязевый мешочек со змеями. — Так, теперь о деньгах… Ага, снова, как и всегда, Людмиле Константиновне? — И внимательно, стараясь понять Атахана, Карпенко посмотрел на него. «Куда ему эти деньги: все в той же гимнастерке, должен, что ли, кому! Ну да ладно!» Он был рад выздоровлению Атахана, рад был видеть его блестящие, без зрачков, черные притягательные глаза. И с не свойственной ему порывистостью обнял Атахана.
Атахан был тронут. Покачал головой, но слов не нашел.
Слышнее становился шум движков, моторов, поскрипывание кранов. Улица заполнялась идущими на работу. Покатил грузовик. В нем стояли мужчины в брезентовых куртках. Когда грузовик поравнялся с Атаханом и Карпенко, один из них сделал знак Атахану рукой: «Мол, как там?» Атахан пожал плечами. Мужчина на машине ожесточенно потер небритую синеватую щеку, отвел глаза. Стоящий рядом с ним молодой белобрысый парень в куртке, из-под которой выделялась морская тельняшка, крикнул, гордясь своим коротким знакомством: «Привет, Ат…», но небритый сердито одернул его, что-то шепнул. Парень понурился, запахнул куртку. Машина проехала.
— Товарищ Карпенко, — подойдя и светясь умытым, свежим, добрым лицом, обратилась к нему жена главного механика. — Чай приготовили, перекусите чем бог послал.
— Ваша щедрость известна, да со временем — в обрез. Как с машиной?
— Муж очень извиняется: пришлось ночью вашу машину отправить на тринадцатую, а вас повезет, тоже на «Победе», отличный шофер — Расул. Так пойдемте, товарищ Карпенко. Муж огорчится, обидится. И я обижусь. Прошу вас.
— А машина где?
— Сию минуточку! Она подъедет к юрте Атахана.
— Ну, спасибо, не сердитесь. Мне еще проститься надо. — Он вдруг взял ее руку и поцеловал около колец. Жена главного механика сконфузилась, шея налилась пунцовой краской.
Из юрты вышла Людмила Константиновна, оглядываясь и оценивая обстановку: как оставить здесь Павлика? Даже… если он поправится… Как «даже»? Обязательно должен поправиться! И она продолжала упорно обдумывать, как поступить, словно это решит дело и поможет Павлику выжить. Людмила Константиновна обрадовалась ходу мыслей и думала: «В юрте тесновато, но на первые дни разместятся. Удобства?.. Немного… Но, я видела, все чисто, не скажешь, что в пустыне. А как с водой? С питанием? Ведь — ребенок! Да и ковровую дорожку Атахан ему успел положить около раскладушки… Что-то не о том, не о том я… Выживет ли?»
— Всего доброго вам, — поклонился Наташе Карпенко.
— Всего вам доброго, счастливой дороги. А на чем же вы?
Мягко подъехала «Победа». Расул негромко спросил:
— Как с мальчиком? А? Так плохо?.. — сдвинул угольно-черные брови, глаза наполнились скорбью. — Ну, дай бог удачи доктору, — сказал он. Увидев Наташу, выглянувшую из юрты, уважительно покивал ей. — Ай, слушай, сиди спокойно, — не оборачиваясь, небрежно осадил он пассажира, который ерзал и попытался открыть дверцу.
Наташа схватила за руку Людмилу Константиновну, не дав шагнуть к машине, в которой мелькнуло испуганное и смущенное лицо Курбана. Наташа только успела заметить лиловый синяк под глазом.
— Ах, негодный! — шептала Людмила Константиновна. — Ах, негодный! «Крестничек»! Погоди! Будет тебе похмелье!
— Ни слова, ни слова, умоляю, Людмила Константиновна, это же для Атахана будет ударом… И сейчас, в такие минуты, слышите? Не смотрите туда, молчите…
— Ну и пусть, — еще тише, отводя от нее глаза, сказала Людмила Константиновна. — Пусть этот франт, этот крымский гуляка сгорит со стыда перед Атаханом. Да он, по-моему, пьян и сегодня?..
— Тем более, не надо, потом вам все объясню. Ну, ради меня…
Атахан не слышал этого диалога. Карпенко отвел его за машину, и солнце особенно четко высветило аскетические впадины щек, бледно-зеленые глаза, худощавость, тонкие, чуткие, вдохновенные пальцы ученого. В его бледно-зеленых, широко расставленных глазах читалось смущение перед собственной назойливостью:
— Атахан, не сердись на меня. Ты мне уже дважды, трижды ответил о ноже. Но, может быть, ты так, сгоряча. Это действительно уникальное произведение искусства. И подарить его?.. Да, если хочешь, и продавать-то не стоит… Но там он был бы в верных, любящих руках…
— Он в самых верных, в самых любящих руках: она мне отдала столько тепла, что мой подарок — пустяк. Не сердись, не будем больше о ноже.
— Ну ладно, академик меня без твоего ножа зарежет. Да, Атахан, возьми на память две пластинки. Одна — Шопен, вторая с теми двумя украинскими песнями. Помнишь, когда ты у меня дома был, тебе эти вещи понравились…
Атахан пожал ему руку.
Карпенко попрощался со всеми, прихватил чемоданчик и, обнимая букет, сел в машину. Машина поехала. Оборачиваясь, чтобы еще раз махнуть на прощание, Карпенко с удивлением заметил Курбана. Тот, приложив обе руки к сердцу, с виноватым видом почтительно поклонился и икнул.
«Хорош специалист… по коньячку», — ухмыльнулся, отворачиваясь Карпенко.
Сегодняшнее возлияние Курбана было случайным. В поисках галстука Курбан, после того как проспал за домом, сидя на катушке с тросам, на рассвете неслышно, подобно святому духу, вознесся по ступеням на второй этаж и проник в комнату. В ней, как ему чудилось, еще звучали пощечины, отвешенные Атаханом. Промерзнув за ночь, Курбан, разумеется, обрадовался, что в бутылках остался коньяк. Выпив из горлышка и не закусив, он заметил свой галстук на дверной ручке. Не успел его снять, как внизу раздались шаги.
Курбан метнулся, опрокинув ведро с побелкой, в смежную комнату: сомнений не было — возвращался Атахан. Из смежной комнаты он увидел, как бравым, спортивным шагом поднимался Огарков. Он вошел, не выпуская из рук портфеля, взял бутылку коньяка и опрокинул ее в рот. Кадык его ходил ритмично, как насос, выверенный и бесперебойный. Поставив бутылку, он вышел на лестничный пролет, на ходу отомкнул портфель, отломил кусок колбасы и, пережевывая, вышел из подъезда.
Едва смолкли его чеканные шаги, Курбан с галстуком в руке понесся по улице. Он уговорил Расула «подкинуть» его в город. Вот почему, сидя в машине, Курбан чувствовал себя неуютно. Над поселком промчался военный самолет, и Курбан вспомнил старшего лейтенанта, которого видел около парка в Ашхабаде, вспомнил его выправку, стать, уверенную силу и позавидовал ему.