Этот участок пути абсолютно прямой, и если подниматься по склону вверх, то неизбежно идешь прямо на облака. Большие, пустые поля; машины катят по дороге, как будто их кто-то тянет за собой. Вскоре после Пине меня остановила патрульная полицейская машина для проверки документов, они не поверили ни единому моему слову и хотели меня забрать. Взаимопонимание было достигнуто только благодаря городу Мюнхену. Я сказал «Октоберфест», один из полицейских однажды был там, он вспомнил слово “Glockenspiel”[29] и слово “Marienplatz”[30] и смог произнести это по-немецки. После этого они меня отпустили с миром. С вершины одного холма, вдалеке, я увидел перед собой Труа. Потом надо мной пролетели журавли, идеальным клином. Они летели против сильного ветра и не намного быстрее, чем я, идущий пешком. Их было двадцать четыре птицы, большие, серые, и время от времени кто-нибудь из них издавал хриплый крик. Если порыв ветра нарушал их строй, одни продолжали парить, другие, выбившиеся из связки, снова пытались с трудом занять свое место – необыкновенное зрелище, когда смотришь, как они складываются в клин. Как и радуга, эти журавли – метафора для того, кто идет. За Труа я увидел цепь небольших холмов, вероятно, это уже ближняя сторона долины Сены. Тут журавли резко повернули на юго-восток, чтобы лететь, вероятно, к национальному парку, который находится в том направлении. Прежде чем перейти через Сену, я купил себе молока и выпил его, сидя на перилах моста. Пустая коробка из-под молока, которую я бросил в воду, доберется до Парижа раньше меня. Я не уставал удивляться той легкости, с какой перемещаются люди. Как давно я не был ни в одном большом городе. Я направился прямиком к собору, все еще пребывая в состоянии удивления. Еле передвигая больные ноги, я кое-как обошел собор и от изумления все не решался зайти внутрь. Мой визит был ведь никем не предусмотрен. Я снял крошечную комнату в гостинице и постирал футболку Нубера, потому что она уже не пахла Нубером, когда он выступал в прощальном матче за Оффенбахский клуб, а пахла мной. Теперь она сушится на маленькой батарее центрального отопления. Большие города таят в себе много мусора, к тому же там много толстых людей. Я видел толстяка на гоночном велосипеде и толстяка на мопеде с шелудивой собакой, посаженной впереди на бензобаке, а еще я купил немного сыра у толстой продавщицы, которая обслуживала меня как благородного аристократа, хотя у меня было совершенно перекошенное лицо. Видел двух толстых детей, сидевших перед телевизором, картинка на экране была вся искажена, так что невозможно было ничего разглядеть, но они сидели и как завороженные пялились в экран. У рынка стоял мальчик на костылях, прислонившись к стене дома, мои же ноги отказались двигаться дальше. Одного короткого взгляда, которым мы смерили друг друга, было достаточно, чтобы понять меру нашего родства.
Среда, 11.12
Я не вижу перед собой ничего, кроме дороги. Неожиданно, поднявшись на вершину холма, я подумал, что впереди всадник, но, когда я подошел поближе, оказалось, что это дерево, потом я увидел овцу и засомневался, не куст ли это, но это была овца, лежавшая при смерти на земле. Она умирала тихо и трагично; никогда я не видел, как умирает овца. Я ускорил шаг.
В Труа уже появились низкие, несущиеся вдаль облака в утренней мгле, пошел дождь. В темноте я направился к собору и, обойдя его затемненные стены, заставил себя заглянуть внутрь. Там было еще очень сумрачно, молча я стоял посреди леса великанов, погруженного во мрак с незапамятных времен. На улице бушевал такой ветер, что у меня порвало весь дождевик, я продвигался вперед, перебегая от одной автобусной остановки к другой, и пытался укрыться под навесами домов. Потом я свернул с главной дороги и пошел параллельно, вдоль Сены. Места были унылые, как пригороды, которые все никак не кончаются, кое-где виднелись хутора. Электрические провода завывали и раскачивались на ветру, я шел, наклонившись вперед, чтобы не упасть, потеряв равновесие. Облака теперь были на высоте метров ста от земли, не больше, и неслись без остановки. Возле какой-то фабрики вышел сторож и прокричал мне что-то в спину, думая, что я собираюсь зайти на территорию, хотя я просто держался подальше от грузовиков, поднимавших фонтаны брызг. Идти по полям невозможно, все в воде и раскисло. Там, где пашни, тяжелая земля. Закаленный погодой, я легче сегодня переношу встречные лица. Пальцы так замерзли, что я с трудом могу писать.
Нежданно-негаданно снегопад, молнии, гром, ураганный ветер, всё сразу, прямо у меня над головой, в одну секунду, так что мне уже было не найти укрытия и я прижался, как мог, с подветренной стороны к стене дома, отдавшись на волю этой дряни. Прямо справа от меня, у самого угла дома, остервеневший волкодав просунул голову сквозь решетку сада и щерился на меня, оскалив зубы. В несколько минут на дороге образовался слой воды и снега высотой с ладонь, и один грузовик окатил меня с ног до головы, обрушив на меня всю собравшуюся мокрую грязь. Вскоре на несколько секунд выглянуло солнце, а потом снова полил проливной дождь. Я продвигался мелкими перебежками от укрытия к укрытию. В Савьере, в деревенской школе, я подумал, не поехать ли мне в Париж каким-нибудь транспортом. Но так много пройти пешком, а потом поехать? Нет, лучше испить чашу бессмысленности, даже если действительно все бессмысленно, до конца. Сен-Мемен, Ле-Гре. В Ле-Гре, со всеми моими перебежками, мне уже было не спастись от мощной черной стены, которая стремительно надвигалась на меня. Я пробрался в прачечную жилого дома, никем не замеченный. Пять минут снаружи творилось что-то инфернальное. На улице – птицы, с трудом пробивающиеся сквозь снежную крупу размером с град, летевшую по горизонтали. В одночасье у меня на глазах намело столько, что все вокруг стало белым, а потом на мгновение судорожно мелькнуло болезненное солнце, за которым уже надвигалась следующая нависшая, черная, грозная стена. В Ле-Гре, промокший насквозь, я заказал себе кофе латте. Двое полицейских на мотоциклах, в прорезиненном облачении, делавшем их похожими на ныряльщиков, тоже укрылись здесь. Идти дальше было невозможно. От этой метели на меня напал такой смех, что я вошел в кафе с совершенно кривым лицом. Я боялся, что полицейские меня сразу арестуют, и поспешил в туалет, чтобы там посмотреться в зеркало и убедиться, что у меня еще вполне человеческий вид. Руки медленно теплеют.
Прошел большой участок пути, все шел и шел. Среди полей, когда снова налетела вьюга и вокруг не было ни единого местечка, где можно было бы укрыться, остановилась машина и немного подвезла меня среди бушующей непогоды до Ромийи. Оттуда дальше. Пытаясь спастись от снежной крупы, я стоял, прижавшись к стене дома, ничего другого в спешке не нашлось, прямо возле самого окна, а там, внутри, я мог бы дотронуться до него рукой, так он был близко, сидел старик и читал при свете настольной лампы книгу. Он не замечал, что на дворе неистовствует стихия, как не замечал и того, что я стою совсем рядом с ним и мое дыхание ложится на стекло окна. Мое лицо, которое я снова обозрел в зеркале, уже не показалось мне знакомым. Остаток пути я мог бы проплыть. Почему бы не поплыть по Сене? Я плыл с группой людей, которые бежали из Новой Зеландии в Австралию, при этом я плыл впереди всех, потому что был единственным, кто уже знал этот маршрут. Другой возможности, как только двигаться вплавь, у беженцев не было, но расстояние, которое нужно было одолеть, составляло 80 км. Я посоветовал людям взять пластмассовые футбольные мячи в качестве дополнительного плавсредства. Вся эта затея, не успев начаться, стала для некоторых утонувших легендой. По прошествии нескольких дней мы добрались до одного города в Австралии. Я первым ступил на землю, а потом на берег вынесло наручные часы, принадлежавшие тем, кто следовал за мной. Я выудил часы, затем вытащил из воды пловцов. На берегу состоялась сцена великого братания. Сильвия Леклезио была единственной, кого я знал. Когда снова полил сильный дождь, я решил укрыться на автобусной остановке, но там уже было много людей. Я подумал немного и наконец спрятался в школе. Ворота, через которые заезжали машины, захлопнулись за мной с таким шумом, что один из учителей выглянул из класса и посмотрел изучающе на меня. Потом он вышел в коридор, в сандалиях и в синем комбинезоне, и предложил мне пройти в класс, но снаружи погода несколько утихомирилась, а я слишком был нацелен на то, чтобы идти вперед, и не готов был устраивать себе долгие передышки. Расстояния, которые я теперь прохожу, весьма значительны. Уходя, я осторожно прикрыл за собой ворота, чтобы не привлекать особого внимания. Проделав бесконечный путь до самого Провена, я решил основательно поесть, но кроме салата в меня ничего не влезло. Теперь, когда мне нужно подняться, я воздвигаюсь мамонтом.
Четверг, 12.12
Позвонил Пьеру-Анри Делё, безжалостно разбудил, теперь он единственный, кто знает, что я иду пешком. Нанжи; совершенно прямой участок пути, идти приятно, потому что я могу шагать по обочине. Холод, пошел легкий снег, потом дождь. Очень холодно; миновав полосу снега, наталкиваюсь на полицейский патруль, проверяющий документы, неприятная процедура. Убранные поля, деревья на аллеях, свекольные горы. В Провене я целое утро долго бродил, находив километров десять, не меньше; во мне зарождается твердое желание закончить все это, но если считать от Провена, до Парижа осталось 80 км, а если прибавить кусок, который я прошел до того, получается 90. Я не перестану идти, пока не доберусь до цели. Еще ночь, потом еще полдня. Лицо горит от холода. Сегодня я спал чуть лучше, хотя, как обычно в последнее время, проснулся в половине четвертого ночи и медленно стал собираться в путь. Сначала я поднялся в темноте в верхний город Провена и представил себе, какое мрачное было время тысячу лет тому назад, там это видно по зданиям. Почти пустой автобус обогнал меня, водитель на ходу открыл двери, чтобы выбросить свой еще горящий окурок. При этом открылись сразу обе двери, и передняя, и задняя. Водитель это делает по привычке, у него почти никогда не бывает пассажиров, автобус почти всегда пустой. Однажды школьник с ранцем, прислонившийся к задней двери, выпал из автобуса. Его нашли только несколько часов спустя, потому что единственные два пассажира, ехавшие вместе с ним, сидели спереди и ничего не заметили. Но было уже поздно и ребенок умер той же ночью. На процессе водитель не мог ничего сказать в свою защиту. Да и что тут скажешь, повторяет он целыми днями. Приговор, кстати говоря, еще не вынесен. От холода мои руки стали красными как раки. Я все еще иду.