Короткая остановка в леске. Я смотрю в долину и скашиваю путь по мокрым чавкающим лугам; дорога делает здесь большой крюк. Это была настоящая снежная буря; но теперь все успокоилось, и постепенно я стал обсыхать. Где-то впереди Микенхаузен, вот только знать бы где. С елок все еще капают капли, падая на усыпанную иголками землю. От моих брюк идет пар, как от коня. Холмистая местность, лесов стало больше, все незнакомое. Деревни при моем приближении прикидываются вымершими.
Не доходя до Микенхаузена (Мюнстер?), снова взял чуть западнее, двигаясь по наитию. Мозоли на обеих ногах не дают мне покоя, каждый шаг отдается болью. На телеграфном столбе, наверху, на монтажном поясе висел монтер, беззастенчиво пялившийся на меня, увечного, и спокойно куривший трубку, откинувшись на упругом ремне. Когда я проковылял мимо него, он перестал курить и долго смотрел мне вслед. Тут я остановился как вкопанный, резко повернулся и посмотрел назад. Нежданно-негаданно за ним, на отвесном скалистом склоне, обнаружилась пещера, раззявившая пасть и кричавшая что-то морю, лежавшему внизу. Все реки сливаются вместе и заканчивают свой путь в море, и все нелепое собирается на побережье, сбиваясь в кучу, как повсюду на этой земле. Воздух вдруг наполнился странным неземным свистом и жалобными скулящими звуками: это планеры, которые кружили тут над скалами. Дальше, в направлении восхода, в той стороне, откуда доносились далекие раскаты оружейного грома, на вершине горы – радарная станция, загадочная и притихшая, как большое, настороженно вслушивающееся ухо, которое само между тем исторгает крики, ни для кого не слышимые, растворяющиеся где-то в недрах Вселенной. Никто не знает, кем построена эта станция, кем она обслуживается и против кого она направлена. А может быть, тот монтер на телеграфном столбе, повисший на монтажом поясе, как-то связан с ней? Чего он пялится мне в спину? Бóльшую часть времени эта радарная станция скрыта теперь за стеной облаков, потом они вдруг расступаются, солнце заходит, и, пока я тут стою, проходят дни, а станция, недвижимая, все смотрит неотрывно на последние края Вселенной. Как-то раз на исходе войны над горным лесом возле Захранга появился самолет и сбросил какой-то металлический прибор, отмеченный флагом, который можно было разглядеть над верхушками деревьев. Мы, дети, были уверены, что флаг перемещается от дерева к дереву, а таинственный прибор движется вперед. Той же ночью мужчины двинулись в поход, а когда вернулись на рассвете, никто из них не захотел рассказывать, что они там нашли.
Красивый холмистый ландшафт, много леса, все тихо. Крик ястреба. На придорожном кресте у меня за спиной написано: Пред наступленьем тьмы ночной/ Все может стать не так, как было на заре; / Ведь человек, живущий на земле, / Все ждет, когда закончит путь земной / И только молит Господа, вздыхая благочинно, / Дать, если можно, легкую кончину[8]. Время устремлено в сторону вечности.
Я замечаю, что дорога все больше поворачивает к югу, значит, идти через поля. Кирххайм, потом обогнуть лес, дело к сумеркам, Обергесертсхаузен: проследовал без остановки, потому что уже почти совсем стемнело. Я не столько иду, сколько бреду. Обе ноги так болят, что я едва могу их передвигать. Миллион шагов, это какое расстояние? Вверх по склону в направлении Хазельбаха. В темноте я различаю какие-то смутные очертания, доковыляв, обнаруживаю, что это всего-навсего совершенно загаженный крытый загон для коров. Затоптанная-перетоптанная мокрая глина доходит им от копыт до колен, у меня на ногах тут же образуются килограммовые комья, которые ничем не отодрать. Потом на холме возле Хазельбаха два летних домика, стакан пива, календарь, показывающий ноябрь. На дворе буря, а внутри мыши. Как холодно!
Вторник, 26.11
Купленная в Кирххайме шеллевская карта[9] добавила немного ясности. Ночью была страшная буря, утром повсюду лежали ошметки подтаявшего снега. По сравнению с этим дождь, снежная крупка – это еще игрушки. В домике при ближайшем рассмотрении обнаружились молотильный цеп и грабли, пристроенные на стене для создания деревенской атмосферы, и походные палки с какими-то бляхами, грабли – над крестом, а еще лист календаря на сентябрь с картинкой из «Плейбоя». Над окном фотографии обитателей домика, сделанные в автомате, они напоминают мне Зефа и Шинкеля[10]. Мужчина на заправке смотрел на меня таким несусветным взглядом, что я спешно ретировался в туалет, чтобы посмотреться в зеркало и убедиться, что еще не утратил человеческого облика. Хотя плевать, я отдамся на волю ветра вокруг заправки, пока у меня не вырастут крылья. А ночью я стану королем в ближайшем взломанном доме, он будет мне замком. Кухонный будильник, если его завести, громко возвестит конец света. Ветер снаружи растреплет весь лес. Этим утром утонувшая ночь явилась на холодных серых волнах. Сигаретные пачки на обочине приводят меня в восторг, особенно если они не смятые; тогда они слегка распухают, напоминая чем-то трупы, края становятся не такими острыми, а целлофан изнутри покрывается конденсатом, это пар, который на холоде превращается в капли воды.
Лотте Айснер, как у нее там дела? Жива ли она еще? Достаточно ли быстро я продвигаюсь? Мне кажется, нет. Места тут такие пустынные, что я чувствую себя совершенно покинутым, как тогда в Египте. Если мне действительно суждено добраться до цели, то никто никогда не узнает, каково это было – проделать такой путь. Грузовики катят под печальным дождем. Кирхберг – Хазберг – Лоппенхаузен, район, о котором нечего даже сказать. В конце, в сторону запада, небольшой барачный поселок, на всем налет чего-то временного, как будто здесь живут цыгане, осевшие тут ненадолго. Я смотрю сквозь лес. Ели шатаются в разные стороны, тычась друг в друга, вороны летят против сильного ветра и не продвигаются ни на миллиметр. На больших колосьях построено целое поселение, на каждом колоске по дому. Величественно раскачиваются они на своих гигантских стеблях, наезжая друг на друга, все поселение колышется и качается. Ястреб держится против ветра, замер на одном месте над елями, потом его подбрасывает вертикально вверх и он разворачивается. Косуля выскочила на дорогу и поскользнулась на асфальте, как на натертом мастикой паркете. Очень холодно, незадолго до того, как я тут появился, прошел снег, кое-что от него еще осталось на прибитой траве. Ветка на одном дереве проросла его насквозь, это совершенно выбило меня из колеи, в довершение всего еще и собачий лай из вымершей деревни. Как бы мне хотелось увидеть хоть кого-нибудь стоящим на коленях перед придорожным крестом! Целый день над моей головой низко летящие самолеты, один из них подлетел так близко, что я даже смог разглядеть лицо пилота, как мне показалось.
Кеттерсхаузен: мне стоило огромного труда добраться досюда, я чувствую себя совершенно изможденным. Никаких больше мыслей. Кажется, там был какой-то старый пенсионер в пивной, на кожаном диване, он подогревал себе пиво специальной пивной грелкой. А хозяина с красным лицом того и гляди хватит удар. Местный диалект я перестал понимать. Матценхофен, Унтеррот, Иллертиссен, Фёрринген.
Среда, 27.11
Фёрринген, ночевка в местной гостинице. С утра первым делом купил пластырь и «Францбраннтвайн» для растирания ног. На улице страшный снегопад. Долго смотрел на снежинки. Я видел группу монахинь с гимназистами, они шли в обнимку и демонстрировали всем, что ничего в этом такого нет, если монахини придерживаются современного образа мыслей. Вся эта веселость и развязность выглядели невероятно искусственно и отдавали лицемерием. У одной монахини на спине был глубокий вырез, открывавший татуировку с изображением орла, который раскинулся между лопатками. А потом я увидел Вольфганга на Амалиенштрассе, со спины, и сразу узнал его. Он был весь погружен в свои мысли и при этом отчаянно жестикулировал, выделяя жестами отдельные места своих размышлений, как это бывает, когда человек говорит. Он исчез в вихре снежинок, которые рванули мне навстречу из какого-то запертого дома.
Мост через Иллер. Дорога в направлении Бойрена через лес, неожиданно открылась большая поляна. Лес, обставший поляну кругом, неотрывно смотрел на меня, высокий и черный, омертвевший в оцепенелой тишине. Из чащи раздался крик канюка. Рядом со мной – канава, полная воды, со стелющейся по дну травой. Вода такая прозрачная, что я удивился, почему она вся не замерзла. Я поддел башмаком немного инея, спихнул его в канаву и убедился, что на поверхности воды все же образовалась тоненькая корка льда, прозрачная, как стенка аквариума. Такая покинутость была мне до сих пор неведома. Сразу чуть дальше в лесу обнаружилась часовенка на перекрестке дорог. Ступени вели прямиком в лужу, полную ледяной воды, с грязными дубовыми листьями на дне. Какая тишина вокруг меня.
На асфальтированной дороге – дождевые черви, пытающиеся тут спастись от мороза. Они все тоненькие и вытянувшиеся в струнку. Поползень застучал по дереву, и я остановился, чтобы какое-то время послушать его, потому что это действовало на меня успокаивающе. Немного дальше, на пустынно одиноком месте, самом одиноком на свете, я увидел лису. Кончик хвоста у нее побелел. Швюпфлинген – Бихальфинген, я сижу на крытой автобусной остановке, совсем рядом школа, началась перемена. Появился ребенок, поздоровался и куда-то убежал. Нашлось для меня слово и у проходившего мимо священника. Школа снова заглотила всех детей. Воробьи оттаивают на крыше. На голых деревьях, растущих на склоне холма, еще висят яблоки.
Лаупхайм. Вокзальное кафе: купил “Süddeutsche Zeitung”, у меня нет ни малейшего представления о том, что происходит на свете. Убедился в том, что сегодня еще только среда, я был не уверен. Унтерзульметинген, потом через лес, тихий лес с зелеными листьями клевера на мокрой от снега земле. Когда я пристроился справить большую нужду, мимо, на расстоянии вытянутой руки, проскакал заяц и даже не заметил меня. Натер «Францбраннтвайном» левое бедро, которое болит при каждом шаге и эта боль отдает вниз. Почему ходьба доставляет такие страдания? Я утешаю самого себя, потому что нет больше никого, кто мог бы меня утешить. Бокигхофен – Зоннтхайм – Фолькертсхайм. В Зоннтхайме полицейский, увидев меня, сделал странное лицо и проверил документы. С ночевкой будет сложно. Места тут дурные. Промышленность, запах канализации, силоса и коровьего навоза.