Номекси, Нивкур, Шармез. На последних километрах меня подвез какой-то мужчина, потом, проехав с ним немного, я пересел на дряхлый грузовичок, в кузове которого перекатывались пустые стеклянные бутылки. От предложенной мне сигареты я отказался, от сырости и медленного согревания тела от меня шел пар. Из-за моего пара в обеих машинах в одну секунду запотевали стекла, так что водителю грузовика пришлось остановиться, чтобы найти тряпку, – иначе ничего не было видно. На боковой дороге в сторону Шармеза была выставка «караванов» и походных трейлеров, которые теперь, зимой, стояли совершенно пустые и заброшенные за железным сетчатым забором. Только в одном из них имелись мебель и кровать, это был самый шикарный экспонат всей выставки, настоящий гигант, выдвинутый в самый перед, к дороге, рядом со светофором, возле которого постоянно останавливаются грузовики. К тому же он был поднят на деревянный подиум. Все остальные, стоявшие в глубине, были голыми и пустыми, а в главном выставочном экспонате имелись даже холодильник и кровать с одеялом, отороченным шелковыми рюшами и кружевами. Воспользовавшись коротким моментом, когда поблизости не было машин, я одним движением взломал вагончик. Когда я подошел к кровати, трейлер неожиданно опустился одним концом вниз, как доска на качелях на детской площадке, и теперь стоял слегка покосившись, задрав другой конец вверх. У него только спереди и по центру были подпорки, а сзади, там, где была кровать, – нет. Я испугался, а снаружи, у светофора, это увидел водитель грузовика. Он даже слегка замедлил ход, посмотрел на меня с выражением полного непонимания на лице, но поехал дальше.
Перед сном я отправился прогуляться по центру городка, хотя уже находился за сегодняшний день. Тут шла праздничная процессия с духовой музыкой, петардами и маленькими девочками, которые вышагивали как на параде. Родители, дети, а за ними телега, которую тянул трактор. На телеге, вокруг которой сгруппировались члены добровольной пожарной дружины, стоял Дед Мороз и бросал детишкам леденцы из картонной коробки, а те ловили их с такой жадностью, что двое мальчиков, кинувшихся за отлетевшими слишком далеко сладостями, больно ткнулись со всего размаху в запертую дверь. Сам Дед Мороз выглядел настолько нелепо, что меня чуть удар не хватил. Лица почти не видно из-за огромной ватной бороды и усов, а то, что еще можно было бы как-то разглядеть, скрыто под солнечными очками. Ровно тысяча человек собралась перед ратушей, и Дед Мороз приветствовал толпу с балкона. Незадолго до этого трактор случайно въехал в стену дома. Мальчишки бросили петарды под ноги девочкам в форме, которые разбежались в разные стороны, а потом все дружно отправились в ближайшее бистро в туалет. Когда Дед Мороз в своих солнечных очках возник на балконе, меня затрясло от внутреннего смеха. Люди стали на меня странно посматривать, и я удалился в бистро. Когда я жевал свой сэндвич, я, не заметив, зажевал и конец своего шарфа, от этого меня снова всего затрясло, так что стол заходил ходуном, хотя внешне этот приступ внутреннего смеха никак не отразился на моем лице, скорее, оно выглядело совершенно перекосившимся. Официант обратил на меня внимание, и я предпочел сбежать на окраину городка, в трейлер, в тот самый роскошный выставочный экземпляр. Правая нога от долгого перехода выглядит не слишком хорошо. Ахиллово сухожилие по-прежнему воспалено, тут все еще значительная опухлость, к тому же еще и щиколотка опухла, вероятно потому, что я целый день шагал по асфальтированной дороге, при этом левая нога ступала по ровной поверхности, тогда как правая попадала на легкий скос, сделанный для стока дождевых вод, то есть не становилась ровно и при каждом шаге слегка подворачивалась. Завтра мне обязательно нужно будет время от времени переходить с одной стороны на другую. Пока дорога шла через поля, ничего не чувствовалось. Подошвы горят от раскаленного ядра в недрах Земли. Ощущение одиночества сегодня острее, чем когда бы то ни было. У меня развиваются диалогические отношения с самим собой. От дождя можно ослепнуть.
Суббота, 7.12
Я только снова натянул на себя выставочное одеяло до самых ушей, как заметил, что снаружи пошел сильный дождь. Ну хватит уже, больше не надо! Неужели солнце проигрывает одну битву за другой? Только около восьми утра я наконец выдвинулся в путь, абсолютно деморализованный, несмотря на ранний час. Дождь и сырость немилосердные, и на всем пространстве лежит печать глубочайшей тоски. Холмы, поля, грязь, декабрьская печаль.
Мирекур, оттуда дальше в направлении Нёшато. Было много машин, а потом полил уже настоящий проливной дождь, тотальный дождь, затяжной декабрьский дождь, который деморализовал меня еще больше, потому что он был таким холодным, таким неприветливым и пронизывающим все насквозь. Я прошел несколько километров, и меня подобрала проезжавшая мимо машина, водитель сам остановился и спросил, не хочу ли я сесть к нему. Я сказал, что хочу. Впервые за долгое время я жевал жвачку, которую дал мне мужчина. Благодаря этому ко мне вернулась некоторая уверенность в себе. Я проехал чуть больше сорока километров, но тут во мне взыграла упрямая гордыня и я пошел дальше пешком под дождем. Завеса дождя закрыла пространство. Гранд оказался всего лишь бедной деревенькой, но там имеется древнеримский амфитеатр. В Шатнуа, который во времена Карла Великого был центром этой местности, работает довольно большая мебельная фабрика. Здешнее население пребывает в большом беспокойстве, потому что владелец фабрики в одночасье всё бросил и оставил производство без руководства и каких бы то ни было инструкций. Никто не знает, куда он сбежал и уж тем более почему. Бухгалтерская отчетность в порядке, с финансами никаких проблем, но владелец фабрики просто исчез, не сказав никому ни слова.
Я все шел, шел, шел, шел. Красивая крепость с мощными стенами, увитыми плющом, возвышалась вдали. Даже коровы удивлялись, глядя на крепость, при том что я не вызывал у них ни малейшего удивления. Раскидистые деревья давали тень, спасавшую от жары, и вода, которая тут повсюду стекала ручейками, помогала от солнца. Внизу, у моря, лежали без движения большие мертвые корабли. В крепости были только белые животные: белые зайцы, белые голуби, и даже золотые рыбки в кристально-прозрачном пруду были белыми. И самое невероятное: фазаны были тоже белыми, альбиносы, белые как снег, с красноватыми глазами. Один фазан раскрыл свой белый хвост, другие расселись по деревьям и кричат, но лишь отдельные пронзительные крики этих громкоголосых птиц пробиваются сквозь пронзительный дождь. Я хочу взять немного севернее, чтобы попасть в Домреми, дом, в котором родилась Жанна д’Арк, вот что мне хочется там посмотреть. Мокрый лес вдоль ручьев. Угля я не видел. Я слышал, что во всех кафе идет громкая ругань.
Безнадежнейшая дорога в Домреми, я уже не иду, а меня несет. Я чуть не падаю плашмя, но мне удается предотвратить падение, преобразовав его в ходьбу. Сначала сильный дождь, потом лишь сырость от тумана. Медленно и уныло течет рядом со мной Мёз. Старой железной дорогой внизу у реки уже никто не пользуется, новая проходит чуть дальше справа, за трассой. Возле отслужившего свое домика будочника при шлагбауме я понял, что дальше идти не могу. Крыши нет, окон нет, двери нет. По трассе несутся машины сквозь дождь, за трассой – товарный поезд. Пол второго этажа немного защищает от дождя. По стенам обрывки обоев с узором под кирпичную кладку, печная труба, в которой кустится пожухшая крапива, остатки строительного мусора на полу. Остов двуспальной кровати, на пружинах, но я смог как-то присесть на уголок. Вокруг прижухшие птицы в колючих мокрых кустах. Рельсы все проржавели. По дому гуляет ветер. Сырость от дождя повисла в воздухе твердым предметом. Тут осколки стекла, тут раздавленная крыса, тут красные ягоды на мокром кустике без листьев перед открытой дверью. Для дроздов опять настало время раздолья, пока не появятся первые люди в этих краях. На полях никого, совсем никого. Дождевик из тонкого полиэтилена шуршит в проеме окна, чтобы сюда не заливал дождь. Со стороны реки не доносится ни звука, река медленная и бесшумная. Пожухшие разросшиеся сорняки вяло колышутся на мокром ветру. На второй этаж ведет современная лестница, но она сломается, как только я на нее ступлю. По дороге под дождем катят грузовые фургоны. Там, где прежде перед домом была клумба, теперь – заросли кустов и травы, там, где прежде был забор, теперь – ржавеющая проволока. Порог, весь мокрый и обвитый желтоватыми водорослями, на шаг отстоит от двери. Я хочу идти дальше, надеюсь никого не встретить. Когда я дышу, выдыхаемый воздух тянется к двери, дыхание стремительно тянет на свободу.
Сельскохозяйственные машины стояли на обочине, выставленные на продажу, но крестьян больше не было. Стая галок летела в сторону юга, причем гораздо выше, чем обычно летают галки. Совсем рядом базилика деревенского вида, в ней похоронен неизвестный король из династии Меровингов. Из древнего леса раздался голос.
В Куссе я перешел через Мёз, потом – по небольшой дороге, по левой стороне, чтобы затем подняться к базилике. Я был очень тронут. Такая серьезная долина и такой вид, какой бывает на картинах серьезнейших голландцев на заднем плане. По обеим сторонам холмы, Мёз вьется по плоской долине, на восток открывается несравненный вид, все в декабрьской дымке. Деревья вдоль реки стоят в дождливой мгле. Место глубоко тронуло меня, и я приободрился. Прямо рядом с базиликой я попытался взломать дом, но потом отказался от этой затеи – он был заперт на такие массивные засовы, что, открывая их, я наделал бы страшный шум и сосед наверняка заметил бы меня. В Домреми я направился в дом Жанны у самого моста, вот откуда она родом. Тут же висит ее подпись, я долго перед ней стоял. Она подписалась Jehanne, – но, вероятно, кто-то водил ее рукой.
Воскресенье, 8.12
Землю здесь беспечно убивают. Вокруг церкви играют дети. Ночью я весь промерз. Старик идет через мост, он не чувствует, что за ним наблюдают, он шагает так медленно и тяжело и, сделав несколько коротких неуверенных шажков, то и дело останавливается, вместе с ним идет смерть. Вокруг еще полутьма. Низкие облака, они не предвещают ничего хорошего на сегодня. Свадьба Тиля