Все тот же самый «механизм» (если продолжить использование этого неудачного термина, за неимением лучшего) участвует и в духовном росте и возрастании любви в каждом человеке, с самого начала истории человечества и вплоть до конца времен. Именно эта сила любви, переданная нам самим Богом, через посредство человеческой природы Христа, и действует в каждом из нас, не важно, крещен он или нет, христианин или нет, будь то мусульманин, иудей, буддист, индуист, атеист, или все, что хотите. Речь идет о голограмме и голохронной. Я понимаю, что такое богословие может вызвать протест у тех не-христиан, которые, сами того не подозревая, укоренены в христианском миропредставлении. Сказать иудею или мусульманину, что он способен любить потому, что силу любви ему дает живущий в нем Христос, будет им, вероятно, воспринято как неприемлемое и даже оскорбительное высказывание. Но и в вероучении иудеев и мусульман тоже можно найти что-то, неприемлемое по отношению к христианству. Хотим мы того или нет, но это так. Чтобы научиться любить, не нужно самим себе лгать. Любить другого, это не отрицать его инаковость и не делать вид, будто она не имеет значения. Любить другого — это любить его во всей его неустранимой инаковости. И все же для всех нас единым источником любви оказывается один и тот же Бог. Для христиан такой источник любви становится достижим через Христа, и не только через Его учение, но главным образом через Его жизнь и смерть.
Когда Шантидева учит великому состраданию ко всем жертвам, то, сам того не подозревая, он обретает в себе такое сострадание через Христа, и через Христа воплощенного. Расстояние в пространстве и времени тут не играет роли. В этом и заключается христианская вера.
Греческие и восточные богословы (копты, армяне, сирийцы, грузины…) не использовали образ голограммы, им было достаточно слов св. апостола Павла. Они поняли, что все мы реально, таинственным образом, но вполне реально, воплощены во Христе, и что расстояние в пространстве и времени между телом каждого из нас и телом Христа упразднено, также как и расстояние между жизнью каждого из нас и Его жизнью. Но наши переводчики, как и богословы, инстинктивно были убеждены, что можно мыслить лишь в их собственной парадигме. Поэтому, читая у греческих отцов, что Христос нас «понес в Себе», они чистосердечно переводят это, как «представил нас в Себе», не отдавая себе отчет, что тем самым заменяют физическую, реальную включенность, сполна соответствующую богословской традиции христианского Востока, юридической, фиктивной включенностью, соответствующей богословию наших западных богословов. Тогда как для всей православной традиции такой осмос, взаимопроникновение между Христом и каждым из нас, за пределами пространства и времени, вполне реален. Они не знали, почему это происходит, но четко знали, что все происходит именно так, и что так Христос нас спасает. И весь этот «механизм» передачи силы любви от Бога, через посредничество человеческой природы Христа, к нам, они поняли, ясно выразили, развили и описали. Западные же богословы, увидев тут лишь другой, неуклюжий способ выразить ту же схему, что и у них, ничего не поняли в этой восточно-христианской традиции. Мне кажется, мне удалось все это убедительно показать в своей первой книге «Чтобы человек стал Богом». Поэтому здесь мне показалось важным сосредоточиться как раз на западной традиции, чтобы показать, что и все наши мистики на собственном опыте нашли все то же самое, что вошло в традицию христианского востока, идущую от самого Христа, через святых апостолов Иоанна и Павла.
Пока церковь не перестанет представлять всего лишь языческую философию вместо христианской веры, она и не заинтересует собою широкий массы, за пределами узкого кружка тех, кто интересуется историей мысли и пишет диссертации о точном воспроизведении мысли Фомы Аквинского, также как Гегеля или Огюста Конта. Как можно заставить поверить людей в то, что ради прощения наших грехов Бог Отец устроил так, что мы сначала должны были совершить самое ужасное из всех наших преступлений — убийство Его Сына? Тут мы присоединяемся к лини самых страшных греческих мифов.
Правда и то, что у большинства людей нет ни времени, ни желания следить за этими богословскими спорами. Но это большинство сможет обрести христианскую веру лишь в том случае, если увидит, что мыслящие люди снова принимают ее всерьез. А как можно принять всерьез псевдобогословие наших новых неотомистов? Но, помимо всего прочего, и сама Церковь — это вовсе не эти богословы. Они пройдут, как все проходит. То же, что я вам здесь представил, наоборот, не пройдет, потому что это сама суть христианской веры, как ее проживали веками сонмы святых, сквозь все века и в полном согласии с традицией наших братьев, восточных христиан.
Богословских дискуссий для этого недостаточно, я знаю. Но если все интеллектуалы нашего времени отвернутся от веры, чтобы искать в других местах, то милосердия, любви миллионов верующих, подлинного свидетельства, всего этого будет недостаточно. И при всем при этом свидетельство святых и мистиков составляет сердцевину Церкви. Именно они, а не философы, могут показать нам путь к Богу. Каждый имеет право отвергнуть их свидетельство, увидеть в нем лишь опыт «чокнутых», выявляемый с помощью психоанализа или психиатрии. Но при этом многие из этих мистиков были высокообразованными людьми, подлинными интеллектуалами, духовными советниками, к которым прислушивались сильные мира сего, основателями религиозных орденов, сила и влияние которых до сих пор значимы на нашей планете. Такое видение реальности, основополагающее для общего представления о мировой истории, нас отталкивает, потому что страдание внушает нам страх. Но даже если мы отвергнем мысль о том, что оно и в самом деле играет такую важную роль в христианстве, то само страдание от этого никуда не денется. И тогда для того, чтобы его объяснить, чтобы придать ему хоть какой-то смысл, у нас останутся всего лишь те жалкие теории, что мы уже видели, по которым оно оказывается всего лишь следствием неспособности Бога сделать этот мир лучше или же способом оценить многообразие даров Творца. Жалкие объяснения, потому что они затрагивают лишь проявления зла и не доходят до его причины. Жалкие объяснения, потому что они не поняли всю огромность и колоссальную мощь силы ненависти, лежащей в истоке зла в этом мире. Даже сделанные святыми и мистиками описания ада выглядят бледными рядом с самой этой силой ненависти.
Будда пришел в этот мир, чтобы научить нас, как избежать страдания, но там это включает в себя и отказ от привязанности к тем, кто нас окружает, чтобы не слишком страдать, когда придется пережить потерю. Но человек создан для того, чтобы любить. Он не может запретить себе любить. Иначе он перестал бы быть человеком, и даже животным бы ни был. А значит, он не может запретить себе и страдать. К тому же, рано или поздно обнаруживается, что решение Будды тоже иллюзорно. Даже физическое страдание невозможно полностью взять под контроль с помощью духовных техник. Дух не может полностью контролировать материю.
Христос пришел, чтобы сполна разделить с нами наши страдания и прожить наши искушения, включая сюда и самое страшное из них — искушение абсолютным отчаянием. Сила Любви Божией в Нем позволила Ему это преодолеть. После крика отчаяния: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?», приходит победа над искушением: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой». Христос спасает нас не просто тем, что дает нам хороший пример, Его нельзя назвать всего лишь мудрецом или духовным учителем. Он воистину спасает нас, Он воистину Спаситель мира, потому что каждой из наших жизней Он сообщает силу Любви, которая одна способна победить силы Тьмы, потому что это сила самой Божией Любви.
Некоторые писатели, более христианские, чем наши богословы, интуитивно подхватывают опыт мистиков: например, Жорж Бернанос, Шарль Пеги, Леон Блуа и Поль Клодель. Они хорошо поняли: то, что мы называем Историей мира, есть всего лишь борьба сил Тьмы с силами Света.
Вот, например, что записал в записной книжке за несколько месяцев до смерти Жорж Бернанос, прекрасно осознавая, что эта борьба сил Тьмы и Света идет в глубине каждого из нас:
«Мы и в самом деле хотим того же, чего хочет Он, мы воистину хотим, сами того не подозревая, эту боль, страдание, одиночество, и нам всего лишь кажется, что мы хотим удовольствий. Нам кажется, что мы сомневаемся в смерти и пытаемся ее избежать, тогда как на самом деле мы хотим этой смерти, также как Он хотел Своей, к тому же, наша смерть и совпадает с Его смертью. Точно также, как Он приносит Себя в жертву на каждом жертвеннике, где совершается литургия, Он снова умирает в каждом человеке, испытывающем агонию. Мы хотим всего того, чего хочет Он, но мы не знаем, что мы этого хотим, мы не знаем самих себя, грех заставляет нас жить на собственной поверхности, мы возвращаемся к себе лишь для того, чтобы умереть, и вот там-то Он нас и ожидает»[336].
Пока церковь будет оставаться на поверхности нас самих и вещей, распространяя свой томизм и св. Аристотеля вместо того, чтобы провозглашать Христа, она продолжит свое нисхождение во ад. Цифры беспощадны и говорят сами за себя, несмотря даже на то, что налицо и небольшие знаки «возрождения». И дело тут даже на в тайном действии некоторых секретных организаций вроде Опуса Деи или Легионеров Христа, нацеленных на установление нового нравственного порядка и способных этому возрождению помешать. Дело и не в прекрасных церковных облачениях, столь дорогих Бенедикту XVI, и не в важных церемониях, якобы способных вернуть смысл сакральному. Смиренные и строгие монастырские литургии часто несут в себе гораздо больше подлинного величия и живой молитвы. Привязка к томизму составляет, по сути, часть все той же программы. Здесь тоже речь идет о некоторой жажде власти, об усилии завоевать интеллектуальный мир. Речь идет об относительно связной системе, которая подает себя так, будто у нее есть ответы на все вопросы, с ней можно чувствовать себя сильными. В томизме есть определенная гордыня, претензия разума на выявление механизмов, присущих самому Богу. Размышлять о Боге необходимо, но делать это надо скромнее. Цель такого размышления не в том, чтобы разоблачить Бога, а в том, чтобы научиться Его любить. Бог прекрасно справляется с нашей слабостью, ограниченностью, с нашей радикальной и неискоренимой неосведомленностью. Чтобы нас найти, Ему не нужна хорошо сконструированная система. Он Сам и есть та сила, в которой мы нуждаемся. Любая сила, не от Него исходящая, нас порабощает. Все эти усилия по отвоеванию власти не могут приостановить падения.