Судя по здравым стратегическим расчетам, Мао Цзэдун вел Китай к огромной беде. Если бы Соединенные Штаты или Советский Союз напали на Китай, другая сторона сохранила бы нейтралитет. С точки зрения материально-технического обеспечения удача в пограничном споре должна была бы сопутствовать Индии, поскольку Гималаи находились далеко от силовых центров Китая. Соединенные Штаты устанавливали свое присутствие во Вьетнаме. Япония со всем ее историческим багажом была настроена недружественно, а в экономическом плане она возрождалась.
Шел один из немногих периодов, когда Мао Цзэдун чувствовал неопределенность в отношении своих вариантов по внешнеполитическим вопросам. В ноябре 1968 года на встрече с руководителем австралийских коммунистов Е. Ф. Хиллом он продемонстрировал растерянность вместо привычной уверенности, скрываемой под видом морализаторства. (Поскольку маневры Мао всегда объяснялись многими сложными причинами, вполне возможно, он учитывал реакцию остального китайского руководства, которое будет читать стенограмму, и хотел передать им, что он, дескать, апробирует новые варианты.) Мао Цзэдун казался озабоченным, поскольку прошел уже довольно большой промежуток времени после Второй мировой войны, больший, чем между двумя мировыми войнами, поэтому следовало ждать неминуемой катастрофы: «В общем, сейчас нет ни войны, ни революции. Такая ситуация долго не продлится»[327]. Он сформулировал вопрос: «Вы знаете, что сделают империалисты? Я имею в виду, готовы ли они начать войну? Или, может, они не начнут войну в данный момент, но начнут ее через некоторое время? Как Вы считаете, исходя из Вашего опыта в Вашей собственной стране и в других странах?»[328] Другими словами, следует ли Китаю делать какой-то определенный выбор сейчас или разумнее подождать развития событий?
Кроме того, Мао Цзэдун хотел знать, в чем значение того, что он позднее назвал «беспорядки в мире»?
«[Нам] следует принимать во внимание сознание людей. Когда Соединенные Штаты прекратили бомбежки Северного Вьетнама, американские солдаты во Вьетнаме очень обрадовались и даже веселились по этому поводу. Это свидетельствует об их невысоком моральном духе. Высок ли моральный дух американских солдат? Высок ли моральный дух советских солдат? Высок ли моральный дух французских, английских, немецких и японских солдат? Студенческие выступления — это новый феномен в европейской истории. Студенты в капиталистических странах обычно не бунтуют. А сейчас в мире стоит большой хаос»[329].
Каков был, если говорить коротко, баланс сил между Китаем и его потенциальными противниками? Подразумевают ли вопросы по поводу морального духа американских и европейских солдат сомнения по поводу их способности выполнять порученную им роль в китайской стратегии — парадоксально, но очень близкую их роли в американской стратегии — сдерживать советский экспансионизм? Однако если американские войска деморализованы, студенты бунтуют, не является ли это симптомом общего политического коллапса воли и не станет ли Советский Союз в результате происходящих событий доминирующей державой мира? Некоторые в китайском руководстве уже выступали за нормализацию отношений с Москвой[330]. Как бы ни закончилась «холодная война», возможно, низкий моральный уровень на Западе доказывал, что революционная идеология наконец-то стала побеждать. Следует ли Китаю, опираясь на революционную волну, свергнуть капитализм, или лучше сосредоточить усилия на использовании в своих целях соперничества между самими капиталистами?
Подобные вопросы Мао звучали весьма необычно. Из них не вытекало, будто он проверяет собеседника или знает ответы, но предпочитает до поры их не раскрывать. После беседы на общие темы он завершил встречу вопросом, неотступно преследовавшим его:
«Позвольте мне задать вопрос, на который я постараюсь дать ответ, и Вы постарайтесь тоже ответить. Я обдумаю его и прошу Вас тоже обдумать его. Это проблема мирового значения. Это вопрос о войне. Вопрос о войне и мире. Будет ли война, или будет революция? Вызовет ли война революцию или революция предотвратит войну?»[331]
Если война неизбежна, Мао следовало выбрать свое место — ведь, по сути, он мог быть ее первой целью. Но если весь мир будет охвачен революцией, Мао потребуется претворить в жизнь убеждения всей его жизни, чем являлась для него революция. До конца своей жизни Мао так и не удалось сделать окончательный выбор.
Через несколько месяцев Мао Цзэдун выбрал свой путь на ближайшее будущее. Его врач сообщил о состоявшейся в 1969 году беседе: «Мао задал мне загадку. Однажды он сказал мне: „Подумай над этим. На севере у нас Советский Союз, на западе — Индия, на востоке — Япония. Если все наши враги смогли бы объединиться, напав на нас с севера, запада и востока, как ты думаешь, что нам следовало бы делать?“ Когда собеседник Мао Цзэдуна в недоумении пытался ответить, Председатель продолжил: „Думай еще… За Японией стоят Соединенные Штаты. Разве наши предки не советовали вести переговоры с дальними странами, ведя борьбу с теми, кто расположен близко?“»[332]
Мао Цзэдун потихоньку начал пересматривать двадцатилетнее коммунистическое правление, сделав две вещи: одну символическую, вторую практическую. Он использовал инаугурационное обращение Никсона 20 января 1969 года как возможность намекнуть китайской общественности о наступлении нового мышления относительно Америки. В своем обращении Никсон допустил тонкое замечание об открытии Китаю, перефразировав лексику из своей статьи в «Форин афеарз»: «Пусть все страны знают, что при этой администрации все наши линии связи будут оставаться открытыми. Мы стремимся к открытому миру — открытому для идей, открытому для обменов товарами и людьми, — к миру, где не будет народов, больших или маленьких, живущих в изоляции и в гневе на весь мир»[333].
В китайском ответе содержался намек на то, что Пекин заинтересован в прекращении изоляции, но совсем не торопится сменить гнев на милость. Китайские газеты перепечатали речь Никсона: со времени коммунистического правления ни к одному выступлению американского президента не привлекалось такого внимания. Однако оскорбления не стали мягче. В статье в «Жэньминь жибао» от 27 января содержались насмешки в адрес американского президента: «Хотя он болтается в петле на виселице, он все же осмеливается говорить о будущем… Человек, стоящий одной ногой в могиле, пытается тешить себя мечтами о рае. Это бред извивающегося в корчах умирающего класса»[334].
Но Мао заметил предложение Никсона и принял его достаточно серьезно, если решил ознакомить с ним общественность. Однако увещеваниями его нельзя было побудить пойти на контакт. Требовалось нечто более существенное, особенно если китайское движение к Америке могло привести к разрастанию мелких военных стычек на китайско-советской границе до чего-то гораздо более угрожающего.
Почти в то же самое время Мао Цзэдун начал изучать практические последствия своего принципиального решения, призвав четырех маршалов НОАК — Чэнь И, Не Жунчжэня, Сюй Сянцяня и Е Цзяньина, — подвергшихся чистке во время «культурной революции» и отправленных на фабрики в провинциях, что означало перевоспитание физическим трудом[335]. Мао попросил маршалов провести анализ стратегических вариантов для Китая.
Потребовались заверения со стороны Чжоу Эньлая, чтобы убедить маршалов, что это не маневр с целью заставить их заняться самокритикой, являвшейся частью кампании по самоочищению в период «культурной революции». Через месяц они показали, как много потерял Китай, лишившись их талантов. Они выдали содержательные оценки международной обстановки. Анализируя возможности и намерения ключевых стран, они так сформулировали стратегические вызовы, стоящие перед Китаем:
«Для американских империалистов и советских ревизионистов реальная угроза лежит во взаимоотношениях между ними самими. Для всех других стран реальная угроза исходит от американских империалистов и советских ревизионистов. Выступая под единым лозунгом борьбы против Китая, американские империалисты и советские ревизионисты сотрудничают друг с другом, одновременно продолжая борьбу друг против друга. Противоречия между ними, однако, не уменьшаются из-за взаимного сотрудничества, более того, враждебность между ними гораздо сильнее, чем была раньше»[336].
Это могло стать подтверждением существующей политики: Мао Цзэдуну ничего не стоило бы продолжать бросать вызов обеим сверхдержавам одновременно. Маршалы утверждали, что Советский Союз не отважится напасть из-за возникновения возможных трудностей: отсутствия поддержки в народе военных действий, протяженных линий снабжения, небезопасных тылов и сомнений по поводу позиции Соединенных Штатов. Маршалы обобщили американский поход китайской пословицей «Сидеть на вершине горы и наблюдать за схваткой двух тигров»[337].
Но несколько месяцев спустя, в сентябре, они внесли коррективу в свои выводы, которую почти в то же самое время внес и Никсон. По новому мнению маршалов, Соединенные Штаты в случае советского вторжения не ограничатся ролью наблюдателя. Они будут вынуждены занять какую-то позицию: «Последнее, что хотели бы видеть американские империалисты, так это победа советских ревизионистов в китайско-советской войне, так как это [даст возможность Советам] создать огромную империю, гораздо большую, чем американская империя, по ресурсам и людским силам»[338]