Возможно, в результате американского предупреждения, а может, из-за внутренней динамики в коммунистическом мире напряженность между двумя коммунистическими гигантами спала на протяжении года, а немедленная угроза войны снизилась. Председатель Совета министров Советского Союза Алексей Николаевич Косыгин, летевший в сентябре в Ханой на похороны Хо Ши Мина через Индию, а не через Китай, то есть более длинным путем, неожиданно изменил обратный маршрут, и уже в полете его самолет направился в Пекин. Такой решительный поступок предпринимается странами для того, чтобы либо предъявить ультиматум, либо начать новую главу в двусторонних отношениях. Не произошло ни того ни другого или — в зависимости от того, как оценивать ситуацию, — случилось и то и другое. Косыгин и Чжоу Эньлай встретились в пекинском аэропорту и общались в течение трех часов — вряд ли это можно назвать теплым приемом премьер-министра страны, формально все еще остававшейся союзником. Чжоу Эньлай предложил проект меморандума о взаимопонимании, предусматривавший взаимный отход со спорных позиций на северных границах и другие меры ослабления напряженности. Предполагалось, что документ будет подписан совместно после возвращения Косыгина в Москву. Этого не произошло. Напряженность достигла высшей точки накала в октябре, когда Мао Цзэдун отдал приказ высшим руководителям эвакуироваться из Пекина, а министр обороны Линь Бяо объявил военным о «состоянии боевой готовности первой степени» на случай тревоги[349].
Таким образом, создались условия для развертывания китайско-американских контактов. Каждая из сторон периодически отступала назад, дабы не создавать впечатления, что именно она делает первый публичный шаг: Соединенные Штаты поступали таким образом, не имея площадки для перевода президентской стратегии в официальную позицию, Китай — из-за нежелания продемонстрировать свою слабость перед лицом угроз. В результате обе страны закружились в танце, таком интригующем, что, танцуя его, обе стороны всегда могли заявить, что они не в контакте, таком стилизованном, что ни одной из стран не нужно было нести ответственность за проявленную инициативу в случае ее отклонения другой стороной, и таком скользящем, что существующие политические отношения могли бы продолжаться без необходимости проведения консультаций по поводу предполагаемого сценария развития событий. В период между ноябрем 1969 и февралем 1970 годов случилось всего 10 эпизодов, когда американские и китайские дипломаты в различных столицах по всему миру обменивались какими-то словами — событие, знаменательное прежде всего тем, что до сих пор дипломаты всегда избегали друг друга. Тупиковую ситуацию преодолели, когда мы дали указание Уолтеру Стесселю, американскому послу в Варшаве, на мероприятии приблизиться к китайским дипломатам и высказать просьбу о диалоге.
Местом встречи стал показ югославской моды в польской столице. Присутствовавшие на мероприятии китайские дипломаты, не имевшие никаких указаний, покинули его сразу же. В отчете китайского атташе об инциденте говорится о том, до какой степени напряженными стали отношения. Много лет спустя во время интервью он вспоминал, что увидел двух разговаривающих между собой американцев, показывающих на группу китайцев, стоявших в другом углу помещения; одного этого оказалось достаточно, чтобы китайцы встали и ушли, боясь того, что с ними смогут заговорить американцы. Американцы, полные решимости выполнить полученные указания, последовали за китайцами. Когда отчаявшиеся китайские дипломаты ускорили шаг, американцы побежали за ними, крича по-польски (единственный понятный обеим сторонам иностранный язык): «Мы из американского посольства. Мы хотим встретиться с вашим послом… Президент Никсон хочет возобновить переговоры с китайцами»[350].
Через две недели китайский посол в Варшаве пригласил Стесселя на встречу в китайское посольство для подготовки к возобновлению варшавских переговоров. Восстановление места встречи неизбежно затрагивало фундаментальные проблемы. О чем две стороны намеревались вести переговоры? И чем они должны завершиться?
Эти вопросы выявили различия в переговорной тактике и стиле между китайским и американским руководством — по крайней мере так было с американским дипломатическим ведомством, курировавшим варшавские переговоры на протяжении более сотни неудачных встреч. Различия не выпячивались до тех пор, пока обе стороны полагали, что тупиковая ситуация работает на них: китайцы — в расчете на требование возврата Тайваня под китайский суверенитет; американцы — в расчете на предложение к китайцам отказаться от применения силы по поводу того, что они предпочитали назвать спором между двумя китайскими сторонами.
Теперь же, когда обе стороны думали о развитии отношений, различия в переговорном стиле стали важным фактором. Китайская делегация использовала дипломатию, пытаясь сплести политические, военные и психологические элементы в один узел общего стратегического плана. Для них дипломатия означала выработку стратегического принципа. Они не придавали никакого особого значения процессу переговоров как таковому; они также не рассматривали открытие этих конкретных переговоров как событие, из-за которого могли бы произойти какие-то значимые трансформации. Они не считают, что личные отношения могут влиять на их решения, хотя они могут привлечь свои связи для облегчения собственных усилий. Они не испытывают эмоциональных проблем по поводу тупиковой ситуации, они рассматривают такие ситуации как неизбежный механизм дипломатии. Они приветствуют жесты доброй воли, только если те служат определенной цели или имеют тактический характер. И они терпеливо наблюдают за нетерпеливым собеседником, считая, что время играет им на руку.
Подход американского дипломата отличается коренным образом. Для американских политиков главным будет отличие, если не полное разделение между такими фазами действий, как применение военной силы и использование дипломатии. Военные действия рассматриваются как иногда создающие условия для переговоров, но уж если переговоры начаты, их расценивают как развивающиеся по своим внутренним законам. Именно поэтому в начале переговоров Соединенные Штаты сократили военные операции в Корее и согласились прекратить бомбардировки во Вьетнаме, в каждом случае заменяя метод убеждения давлением и сокращая материальные стимулы за счет нематериальных факторов. Обычно американская дипломатия предпочитает специфическое общему, практическое — абстрактному. От нее требуют «гибкости»; она чувствует потребность в поисках выхода из тупика путем выдвижения новых предложений, непреднамеренно вызывая тем самым новые тупиковые ситуации, требующие новых предложений. Такая тактика часто может использоваться жесткими противниками для проведения политики затягивания и проволочек.
В случае с варшавскими переговорами привычная американская линия возымела обратный эффект. Китай вернулся на варшавские переговоры, поскольку Мао Цзэдун принял стратегическое решение следовать рекомендациям четырех маршалов и искать диалог на высшем уровне с Соединенными Штатами. А американские дипломаты (в отличие от их президента) не представляли себе — и даже не могли вообразить — подобный прорыв либо только определяли как прорыв вдыхание новой жизни в процесс, который они к тому времени заботливо лелеяли на протяжении 134 встреч. На этом долгом пути они разработали повестку дня, отражающую прагматические вопросы, накопившиеся между двумя странами: урегулирование финансовых претензий обеих сторон друг к другу, содержащиеся в тюрьмах каждой из стран заключенные, торговля, культурные обмены. Идея прорыва для участников переговоров заключалась в готовности Китая обсуждать предложенную повестку дня.
Первые две встречи возобновившихся в Варшаве переговоров 20 февраля и 20 марта 1970 года напоминали диалог глухонемых. В качестве советника Белого дома по вопросам национальной безопасности я потребовал от делегации донести то, что наши люди пытались сказать убегавшим китайским дипломатам, а именно: Соединенные Штаты «готовы рассмотреть возможность отправить в Пекин своего представителя для прямых обсуждений с вашими официальными лицами или принять представителя вашего правительства в Вашингтоне». Китайские представители на переговорах официально повторяли стандартную позицию по Тайваню, хотя и в более мягкой форме. Однако в стереотипном ответе по Тайваню содержался скрытый беспрецедентный шаг: Китай выразил готовность рассмотреть вопрос о проведении переговоров вне Варшавы на уровне послов или через другие каналы, «чтобы уменьшить напряженность между Китаем и США и кардинально улучшить отношения»[351]. Урегулирование тайваньского вопроса не выдвигалось как условие для таких переговоров.
Американские участники варшавских переговоров старались избегать такого расширенного толкования. Впервые, только получив данное предложение, они вообще никак не прореагировали. Затем они разработали пункты для переговоров, рассчитывая отклонить китайское предложение относительно общей оценки отношений, чтобы рассматривать американскую повестку дня, выработанную за два десятилетия бессистемных разговоров[352].
Никсон проявлял не меньшее нетерпение в связи с таким подходом, чем, по-видимому, и Мао Цзэдун. «Они убьют дитя еще до его рождения», — сказал Никсон, увидев план, представленный делегацией. Однако он не торопился поручать им проведение диалога геополитического характера, опасаясь, что система брифингов вызовет взрыв общественного негодования и заставит давать массу разных заверений, и все это еще до того, как станет ясным мнение китайской стороны. Мао Цзэдун занял еще более двойственную позицию. С одной стороны, он хотел использовать сближение с Соединенными Штатами. Но эти обмены осуществлялись в начале 1970 года, когда администрация Никсона столкнулась с массовыми демонстрациями протеста против решения направить войска в Камбоджу для уничтожения баз и сети снабжения, поддерживающих вылазки Ханоя в Южный Вьетнам. Перед Мао Цзэдуном встал вопрос, не являются ли эти демонстрации действительно началом мировой революции, которую марксисты ожидали так давно, но которой, к их разочарованию, так и не происходило. Если Китай начнет сближение с Соединенными Штатами, не произойдет ли это как раз тогда, когда на повестке дня будет стоять вопрос о мировой революции? Большую часть планов Мао в 1970 году заняла задача сделать перерыв и посмотреть, как будут дальше развиваться события