Зачем понадобилось рассказывать все это американской делегации во время первого визита из Соединенных Штатов за 20 лет? Поскольку целью ставилось пойти дальше нормализации к тому, что наши собеседники называли дружбой, но что правильнее было бы назвать стратегическим сотрудничеством, важно было представить Китай как страну, покончившую с беспорядками, а потому надежную. Прошедшая через «культурную революцию» страна, как намекал Чжоу Эньлай, способна противостоять любому иностранному врагу как объединенная, посему могла рассматриваться в качестве потенциального партнера против советской угрозы. Чжоу дал ясно это понять на официальном заседании, последовавшем сразу после ленча. Заседание прошло в Зале провинции Фуцзянь в помещении Всекитайского собрания народных представителей, где каждый зал имеет название китайской провинции. Фуцзянь — провинция, в которую по административному делению как Пекина, так и Тайбэя входят Тайвань[394] и так называемые прибрежные острова[395]. Чжоу ни словом не обмолвился по поводу такой символичности, а американцы данный факт проигнорировали.
Чжоу Эньлай начал с описания неуязвимости Китая, даже если все потенциальные противники объединятся против него:
«Вам нравится говорить о философии. Самым худшим было бы, если бы Китай снова стали делить на части. Вы можете объединиться, и тогда СССР захватит все территории севернее реки Хуанхэ, вы оккупируете районы южнее реки Янцзы, а восточный участок между этими двумя реками достанется Японии…
Случись такой огромный передел, что готовы были бы сделать коммунистическая партия Китая и Председатель Мао? Мы подготовим сопротивление на длительный период, начнем народную войну и будем долго сражаться до окончательной победы. Конечно, на это потребуется время, нам придется пожертвовать жизнями, но нам следует думать над таким развитием событий»[396].
Судя по недавно открытым китайским историческим документам, Мао Цзэдун специально инструктировал Чжоу Эньлая, чтобы тот «похвастался», что, мол, «хотя в Поднебесной стоит большой хаос, ситуация великолепна»[397]. Мао Цзэдун беспокоился по поводу советской агрессии, но он не хотел демонстрировать свою озабоченность, а уж тем более показывать, что он просит о помощи. Рассказ о беспорядках в Поднебесной являлся его способом выяснить отношение американцев, но при этом не стоило показывать обеспокоенность и не следовало обращаться к ним ни с какими просьбами: следовало просто обрисовать в общих чертах и ощущаемую по максимуму угрозу, и способность смелого Китая противостоять даже ей. Ни из каких американских разведданных не вытекала возможность такого крутого развития событий; ни один из американских политических деятелей не рассматривал такого рода глобальный конфликт. Настолько широкая трактовка вероятного развития событий позволяла не выделять главную озабоченность — советское нападение, — и посему Китай не выглядел в роли просителя.
Несмотря на внешнюю очевидность, выступление Чжоу Эньлая представляло собой тонкий подход к дискуссии о стратегическом сотрудничестве. В районе Атлантики нашими союзниками выступали дружественные нам страны, сталкивавшиеся с угрозой. Они старались получить заверения посредством превращения устных обещаний в юридически оформленные обязательства. Китайские руководители пошли другим путем. Как Китай готовится выстоять в одиночку, к тому же перед лицом ядерной угрозы, и в одиночку же вести затяжную партизанскую войну против коалиции всех крупных держав, стало стандартной историей, рассказываемой на протяжении последующих 10 лет. Цель этого — подчеркнуть, что опора на собственные силы станет их оружием и способом взаимной помощи, базирующейся на одинаковых восприятиях. Взаимные обязательства между Китаем и Соединенными Штатами не могли бы быть оформлены юридическим порядком, а заключались в разделяемом восприятии общей угрозы. Хотя Китай не обращался за помощью извне, он самопроизвольно будет сопротивляться от сознания разделяемого восприятия; ему придется обходиться самому, если другая сторона не разделяет — или не будет разделять — китайский взгляд на проблему вызова.
В самом конце заседания на второй день, при том, что вечером Чжоу предстоял визит высокопоставленного лица из Северной Кореи, а у нас еще оставалось 18 часов до времени отлета, которое мы не могли изменить, Чжоу Эньлай поднял вопрос о визите президента Никсона. Мы оба, Чжоу и я, вскользь упомянули о нем, но постарались избежать каких-либо уточнений деталей, ведь никто из нас не хотел получить отказ или выглядеть в роли просящего. В итоге Чжоу Эньлай принял отличное решение перейти к другому вопросу повестки дня:
«ЧЖОУ: Что Вы думаете об объявлении этого визита?
КИССИНДЖЕР: Какого визита?
ЧЖОУ: Будет ли в сообщении идти речь только о Вашем визите или и о визите президента Никсона тоже?
КИССИНДЖЕР: Мы объявим о моем визите и сообщим, что Председатель Мао передал приглашение президенту Никсону и что он его принял, либо в принципе, либо в условленную дату, весной следующего года. Каково Ваше мнение? Думаю, лучше объединить оба сообщения.
ЧЖОУ: Тогда обе стороны могут назначить уполномоченных для выработки проекта сообщения?
КИССИНДЖЕР: Мы будем вести проработку в контексте того, что мы обсуждали.
ЧЖОУ: Оба визита.
КИССИНДЖЕР: Так будет хорошо.
ЧЖОУ: Мы постараемся… У меня мероприятие в шесть часов вечера, и оно продлится до 22.00. Мой кабинет открыт для Вас. Или Вы можете поехать в резиденцию и там обсудить вопрос. Вы можете поужинать, отдохнуть и посмотреть фильм.
КИССИНДЖЕР: Мы встретимся в 10 вечера.
ЧЖОУ: Да, я приеду к вам в резиденцию. Мы будем работать всю ночь»[398].
Но коммюнике той ночью подготовить не удалось. Мы зашли в тупик по поводу того, кто кого приглашает. Каждая сторона хотела выставить другую как сильно желающую этого. Мы сняли разногласие. Проект должен был получить одобрение Председателя, но Мао уже ушел спать. В итоге Мао Цзэдун одобрил формулировку, сообщавшую, что Чжоу Эньлай, «узнав о желании президента Никсона посетить Китайскую Народную Республику», «передал приглашение», которое Никсон принял «с удовольствием».
Мы закончили выработку положений заявления о визите президента Никсона буквально перед последним сроком нашего отлета, в полдень воскресенья, 11 июля. «Наше сообщение потрясет мир», — сказал Чжоу Эньлай, и делегация улетела, скрывая свое волнение до того часа, когда весь мир окажется потрясенным. Я информировал Никсона в его «Западном Белом доме» в Сан-Клементе. Затем 15 июля одновременно и открыто прозвучали сообщения из Лос-Анджелеса и Пекина о секретной поездке и приглашении.
Никсон в Китае: встреча с Мао Цзэдуном
Спустя 7 месяцев после секретной поездки, 21 февраля 1972 года, в промозглый зимний день президент Никсон прибыл в Пекин. Это был момент триумфа для президента, ярого антикоммуниста, видевшего геополитические возможности и смело их использовавшего. В знак смелого решения, приведшего к этому дню, и новой эры, открываемой им, он захотел спуститься с трапа самолета президента США для встречи с Чжоу Эньлаем, стоявшим на летном поле в своем безукоризненном френче а-ля Мао, а китайский военный оркестр играл марш «Национальный флаг США». Затем должное символическое рукопожатие, перечеркнувшее пренебрежительность Даллеса. Но для исторического события все происходило до странности без единого звука. Когда автомобильный кортеж Никсона въехал в Пекин, на улицах не оказалось зевак. И о его прибытии сообщили последним пунктом в сводке вечерних новостей[399].
Итоговое коммюнике, такое же революционное по духу, как и само по себе восстановление отношений, еще не было полностью согласовано — особенно по ключевому пункту о Тайване. Еще было рано праздновать, и это, возможно, ослабляло китайские переговорные позиции деланного спокойствия. Китайские руководители к тому же знали, что их вьетнамские союзники пришли в бешенство от того, что Китай дал возможность Никсону сплотить американский народ. Публичное появление их врага в столице союзника оказалось слишком большим ударом по хрупким китайско-вьетнамским отношениям.
Наши хозяева компенсировали отсутствие уличных встречающих приглашением Никсона на встречу с Мао Цзэдуном почти сразу же после прибытия. «Приглашение» не совсем точное определение того, как происходили встречи с Мао. График встреч не планировался заранее; они шли как природные явления, являясь отголосками императорских аудиенций. Первая особенность приглашения Мао Цзэдуна Никсону проявилась, когда вскоре после нашего прибытия мне передали, что Чжоу Эньлай хочет увидеться со мной в комнате приемов. Он сообщил мне о желании «Председателя Мао встретиться с президентом». Чтобы не создавалось впечатления, будто Никсона в приказном порядке требуют на встречу, я поднял некоторые технические вопросы по порядку во время вечернего банкета. Проявляя нехарактерное для него нетерпение, Чжоу Эньлай ответил: «Поскольку Председатель приглашает его, он хочет видеть его очень скоро». Приветствуя Никсона в самом начале его визита, Мао Цзэдун давал знак своего благословения для внутренней и внешней аудитории еще до начала переговоров. В сопровождении Чжоу Эньлая мы направились в резиденцию Мао Цзэдуна на китайских машинах. Американскую службу охраны не пустили, а прессу должны были информировать после встречи.
К резиденции Мао подъехали через широкие ворота, расположенные по оси восток-запад в древней городской стене, сооруженной еще до коммунистической революции. Внутри императорского города дорога огибала озеро, на противоположном берегу которого стояло несколько особняков для высокопоставленных лиц, построенных во времена китайско-советской дружбы и отражавших тяжелый сталинский стиль периода строительства советских государственных особняков для гостей.