дая из сторон будет знать свои цели лучше, чем другая сторона. Многое будет зависеть от прочности своих внутренних позиций: уступки, необходимые с прагматической точки зрения, могут быть использованы внутренними противниками как проявление слабости. Отсюда постоянное искушение поднять ставки. В первом опыте ведения дел с Китаем вопрос состоял в том, как сочетаются формулировки интересов или как помочь им сблизиться. Рассуждения Никсона и Чжоу Эньлая предоставляли рамки для нахождения совпадений интересов; мостиком для этого послужили Шанхайское коммюнике и неоднократно дебатировавшийся параграф о будущем Тайваня.
Шанхайское коммюнике
Обычно коммюнике живут недолго, прозябая на полках. Они определяют больше настроение, чем направление. Но судьба коммюнике, подводившего итог визиту Никсона в Пекин, оказалась иной.
Руководителям нравится создавать впечатление, будто коммюнике возникают сразу в своей полной форме в их головах и из разговоров со своими партнерами. Они не опровергают распространенное мнение о том, что руководители сами пишут и обсуждают каждую запятую в коммюнике. Опытные и мудрые лидеры прекрасно понимают истинное положение вещей. Никсон и Чжоу Эньлай понимали опасность того, чтобы обязывать руководителей составлять проект итогового документа при цейтноте во время встреч в верхах. Обычно люди с сильной волей — именно поэтому они и занимают те посты, которые занимают, — не в состоянии решить проблему цейтнота, когда времени не хватает, а средства массовой информации настаивают на публикации итогового документа. В результате дипломаты часто приезжают на крупные встречи с почти готовым проектом коммюнике.
Никсон направил меня в Пекин в октябре 1971 года — во второй раз — именно с этой целью. Во время состоявшихся обменов мнениями было решено, что кодовым названием этой поездки будет Поло II. Наше воображение полностью исчерпало себя после названия первой поездки Поло I. Главной целью Поло II ставилось согласование коммюнике, которое китайское руководство и президент могли бы одобрить по завершении поездки Никсона четырьмя месяцами позже.
Мы прибыли в Пекин во время беспорядков в китайской правительственной структуре. За несколько недель до этого назначенного преемником Мао Линь Бяо обвинили в попытке государственного переворота, размеры которого официально никогда не раскрывались. Существуют разные объяснения. Преобладало на то время мнение о том, что Линь Бяо, составитель «маленькой красной книжицы» — цитатника Мао, очевидно, решил, что безопасность Китая будет лучше обеспечена на основе возвращения к принципам «культурной революции», чем при помощи маневров с Америкой. Предполагалось также и то, что тем самым Линь Бяо фактически выступил против Мао Цзэдуна с позиций, более близких прагматическому подходу Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина, и что его открытый идеологический выверт являлся способом оборонительной тактики[418].
Признаки кризиса виднелись повсюду вокруг нас, когда мои коллеги и я прибыли в Пекин 20 октября. По пути из аэропорта мы проезжали плакаты со знакомыми лозунгами «Долой американский империалистический капитализм и его прихвостней». Некоторые из плакатов были на английском языке. Листовки аналогичного содержания лежали в наших комнатах в государственной резиденции для гостей. Я попросил моего секретаря-референта собрать и вернуть их сотруднику китайского протокола, сказав, что их оставили предыдущие жильцы.
На следующий день исполняющий обязанности министра иностранных дел, сопровождая меня на встречу с Чжоу Эньлаем в здании ВСНП, обратил внимание на возможные препятствия. Он попросил меня обратить внимание на плакат на стене, заменявший предыдущий с оскорблениями и где по-английски говорилось следующее: «Приветствуем афро-азиатский турнир по настольному теннису». Все остальные плакаты, мимо которых мы проезжали, были замазаны краской. Чжоу Эньлай как бы мимоходом заметил, что нам следует обращать внимание на дела Китая, а не на «холостые пушечные залпы» риторики, предвосхитив то, что скажет Мао Цзэдун Никсону несколькими месяцами позже.
Обсуждение коммюнике началось довольно традиционно. Я выложил проект коммюнике, приготовленный моими сотрудниками и мной и одобренный Никсоном. В нем обе стороны подтверждали свою приверженность миру и обязывались сотрудничать по важнейшим вопросам. Раздел о Тайване оставался пустым. Чжоу Эньлай принял проект за основу для обсуждений и обещал представить китайские правки и варианты на замену на следующее утро. Все шло обычным для выработки проекта коммюнике путем.
Но случившееся на следующее утро вышло за рамки обычного. Вмешался Мао Цзэдун, приказав Чжоу Эньлаю прекратить работу над проектом, названным им «бредом собачьим, а не коммюнике». Он мог назвать свои призывы коммунистической ортодоксальности «холостыми выстрелами», но он не был готов отказаться от них как от руководящих установок для коммунистических кадровых работников. Он дал указание Чжоу Эньлаю представить коммюнике, где бы коммунистические принципы подтверждались как китайская позиция. Американцы могут излагать свою точку зрения так, как они того захотят. Мао Цзэдун всю свою жизнь посвятил доказательству того, что мир может быть обеспечен только борьбой, а не сам по себе. Китай не боится открыто декларировать различия с Америкой. Проект Чжоу Эньлая (и мой) был банальным и представлял собой документ, который Советы могли бы подписать, но не стали бы придавать значения или выполнять[419].
Свое выступление Чжоу Эньлай выстроил в соответствии с указаниями Мао Цзэдуна. Он представил проект коммюнике, где китайская позиция утверждалась бескомпромиссным языком. В нем оставались пробелы для заполнения нашей позицией, которая, как ожидалось, в свою очередь, будет изложена в столь же сильных выражениях. Затем шел заключительный раздел для констатации общей позиции.
Вначале проект коммюнике поверг меня в шок. Но, подумав, я пришел к выводу, что нетрадиционный формат, кажется, решал проблемы обеих сторон. Каждая могла подтвердить свои фундаментальные принципы и тем самым убедить народ внутри страны и неспокойных союзников. Разногласия между нами копились на протяжении 20 лет. Контраст подчеркнет достигнутое согласие, и возможные выводы будут гораздо более убедительными. Не имея возможности общаться с Вашингтоном в отсутствие дипломатического представительства или других безопасных средств связи, я все же не сомневался в том, как будет размышлять Никсон.
В таком случае коммюнике, опубликованное на китайской земле и китайскими средствами массовой информации, давало возможность Америке подтвердить свои обязательства в отношении «личных свобод и социального прогресса для всех народов мира»; объявить тесные связи с союзниками в Южной Корее и Японии; выразить свою точку зрения на международный порядок, отвергающий непогрешимость любой страны и разрешающий каждой стране развиваться без вмешательства извне[420]. Китайский проект коммюнике был составлен, разумеется, в таких же выразительных формулировках, отражающих противоположные воззрения. Такой текст не стал бы сюрпризом для китайского населения; они слышали и видели такое в своих СМИ. Но, подписывая документ, содержащий два пути развития, каждая из сторон фактически призывала к идеологическому перемирию и подчеркивала точки соприкосновения наших взглядов.
Но более всего значимой из всех этих совпадений стала статья о гегемонии. Она звучала так:
«Ни одна из сторон не будет стремиться к гегемонии в Азиатско-Тихоокеанском регионе, и каждая из сторон выступает против попыток любой другой страны или группы стран установить гегемонию»[421].
Союзы формировались на гораздо более слабом фундаменте. Несмотря на весь фразеологический педантизм, коммюнике завершало потрясающее заключение. Противники еще немногим более полугода назад объявляют об их совместной борьбе против любой дальнейшей экспансии советской сферы влияния. Произошла подлинная революция в дипломатии, поскольку следующим шагом неизбежно становилось обсуждение стратегии противостояния советским амбициям.
Жизнеспособность выработанной стратегии зависела от возможности достижения прогресса по вопросу о Тайване. К тому времени как Тайвань начали обсуждать во время поездки Никсона, стороны уже изучили предмет, начиная с секретной поездки 7 месяцев назад.
Теперь переговоры достигли такой точки, где дипломат должен сделать выбор. Один тактический — и действительно традиционный подход — состоит в том, чтобы определить позицию максимум и постепенно отступать на более приемлемые позиции. Те, кто ведет переговоры, желая защитить свое положение у себя в стране, весьма любят такую тактику. И тем не менее, хотя она выглядит «жесткой», поскольку вначале выдвигается максимальный набор требований, процесс идет в направлении постепенного ослабления подхода и отказа от запросных требований. Другая сторона имеет тенденцию проявлять упорство на каждой стадии, зорко следя за тем, какие еще уступки будут сделаны, и превращает переговоры в испытание на выносливость.
Вместо работы над процессом по существу, отдается предпочтение курсу, нацеленному на превращение первоначальных предложений в то, что считается наиболее желательным результатом. Определение «желательный» в абстрактном понимании означает такой результат, который обе стороны будут заинтересованы сохранять. Именно в этом заключалась вся сложность по отношению к Тайваню, где допустимый предел уступок оставался очень маленьким. Поэтому с самого начала мы высказали свои взгляды по Тайваню, считая это крайне важным для конструктивного развития. Никсон развил их 22 февраля как пять принципов, отобранных на основе предыдущих обменов мнениями во время моих встреч в июле и октябре. Будучи всеобъемлющими, они в то же самое время являлись пределом возможных американских уступок. Будущее развитие предполагалось осуществлять в рамках этих пяти принципов. В них входили: подтверждение политики «одного Китая»; США обещают, что не допустят на Тайване движений за независимость Тайваня; США не допустят никакого продвижения Японии на Тайвань (проблема с учетом истории, которой Китай придает большое значение); поддержка любых мирных решений между Пекином и Тайбэем; обязательство по отношению продолжения нормализации