После визита Никсона в Китай возникло партнерство, но не в форме официальных взаимных заверений, освященных документально. Это даже нельзя рассматривать как намек на альянс, основанный на неформальных соглашениях. Сложилось нечто похожее на псевдоальянс, в основе которого лежало понимание, возникшее из бесед с Мао Цзэдуном — в феврале и ноябре 1973 года и длительных встреч с Чжоу Эньлаем — на протяжении нескольких часов в 1973 году. С тех пор Пекин больше не пытался сдерживать или контролировать демонстрацию американской мощи — как это было до визита Никсона. Вместо этого широко объявленной целью Китая стал разработанный стратегический план подключения Соединенных Штатов в качестве противовеса «полярному медведю».
Такой параллелизм зависел от того, смогут ли китайские и американские руководители вместе разделить общие геополитические цели, особенно когда речь идет о Советском Союзе. Американских руководителей их китайские коллеги приглашали на закрытые семинары на тему о советских намерениях — часто проводимые в прямолинейных выражениях, будто китайцы боялись использовать для столь важной темы традиционные экивоки и недомолвки. Соединенные Штаты в ответ активно разъясняли собственные стратегические планы.
В первые годы новых отношений китайские руководители периодически продолжали выстреливать из идеологических «пушек» по американскому империализму — некоторые выстрелы сопровождались старой риторикой, — но в частном порядке они часто критиковали американские власти за не что иное, как сдержанность во внешней политике. По сути, на протяжении всех 1970-х годов Пекин больше благоволил Соединенным Штатам, гораздо резче выступая против советских планов, чем это делало большинство американской общественности или конгресс.
«Горизонтальная линия»: китайские подходы к сдерживанию
В течение года этому плану недоставало благословения Мао Цзэдуна. Он одобрил общее направление в разговоре с Никсоном, но демонстративно отказался обсуждать как стратегию, так и тактику, возможно, потому, что записанное в Шанхайском коммюнике пока еще оставалось невыполненным.
Мао Цзэдун заполнил этот пробел во время двух продолжительных бесед со мной: первая прошла поздно вечером 17 февраля 1973 года и длилась с 23.30 до 1.20 следующего дня. Вторая беседа случилась 12 ноября 1973 года и проходила с 17.40 до 20.25. Содержание бесед объясняет их диапазон. Первая беседа состоялась менее чем через месяц после того, как Ле Дык Тхо — глава вьетнамской делегации — и я парафировали Парижские мирные соглашения по завершении вьетнамской войны, тем самым освободив Китай от какой-либо необходимости в дальнейшем демонстрировать солидарность с Ханоем. Вторая прошла после того, как США проявили себя решающим образом во время арабо-израильской войны 1973 года, после чего арабы, особенно в Египте, отошли от Советского Союза и склонились на сторону Соединенных Штатов.
В обоих случаях Мао Цзэдун перед представителями прессы тепло отозвался о состоянии китайско-американских отношений. В феврале он отметил, что Соединенные Штаты и Китай одно время были «двумя противниками», но «сейчас мы называем наши отношения дружбой»[425]. Объявив новые отношения дружбой, Мао Цзэдун продолжил тем, что дал им новое рабочее определение. Поскольку ему нравилось говорить иносказаниями, он выбрал тему, по поводу которой мы меньше всего беспокоились: возможные китайские разведывательные операции против американских официальных лиц в Китае. Это являлось одной из форм партнерства, когда не требуется проявление взаимности:
«Давайте не будет притворяться и говорить неправду. Мы не крадем ваши документы. Вы можете специально оставить их где-нибудь и устроить нам испытание. Мы также не занимаемся прослушиванием и не устанавливаем „жучков“. В мелких уловках нет никакого смысла. Как нет смысла и в каких-то более крупных мероприятиях такого рода. Я говорил об этом вашему корреспонденту Эдгару Сноу… У нас есть своя разведывательная служба, это же относится и к ним. Они работают плохо. [Премьер-министр Чжоу смеется.] Например, они ничего не знали о Линь Бяо. [Премьер-министр Чжоу смеется.] Они опять же не знали о том, что Вы хотите приехать»[426].
Менее всего походило на правду то, будто Китай и Соединенные Штаты могли бы отказаться от сбора разведывательной информации друг о друге. Если Соединенные Штаты и Китай действительно вступали в новую эру в своих отношениях, каждой стороне было важно стать прозрачной для другой стороны и выработать параллельные предложения. Но вряд ли следовало начинать с ограничения работы спецслужб. Председатель предлагал установить прозрачность, но в то же время предупреждал, что не потерпит обмана, эта мысль также присутствовала в его высказываниях в ноябрьской беседе. В порядке вступления он вспомнил со смесью юмора, оскорбительного тона и концептуальности, как он пересмотрел свое обещание вести идеологическую борьбу с Советами в течение 10 тысяч лет:
«МАО: Они хотели примирения через румынского [коммунистического руководителя Николае] Чаушеску и хотели убедить нас прекратить борьбу в идеологической сфере.
КИССИНДЖЕР: Я помню, что он был здесь.
МАО/ЧЖОУ: Это произошло давно.
ЧЖОУ: Это была его первая поездка в Китай. [Сказал по-английски.]
МАО: И когда во второй раз [советский премьер-министр Алексей] Косыгин приезжал сам в 1960 году, я заявил ему, что мы будем вести с ним борьбу 10 тысяч лет. [Смех.]
ПЕРЕВОДЧИК: Председатель говорит о борьбе в течение 10 тысяч лет.
МАО: Но тогда я уступил Косыгину. Я сказал, что изначально я говорил о борьбе в течение 10 тысяч лет. Но за то, что он приехал лично повидаться со мной, я сокращу срок на тысячу лет. [Смех.] Вы видите, какой я щедрый. Если делаю уступку, то сразу на целую тысячу лет»[427].
Главный посыл оставался все тем же: сотрудничество, если возможно, и никакого тактического маневрирования, поскольку вряд ли можно представить себе, что можно обмануть столь опытного участника разных конфликтов. Если взглянуть глубже, это также можно расценить как предупреждение: если Китай обманут в деле примирения, он превратится в неуступчивого и ничего не прощающего врага.
Говоря с Никсоном годом раньше, Мао Цзэдун не стал делать каких-то значимых комментариев в отношении Тайваня. Сейчас, желая устранить даже намеки на угрозы, Мао открыто отделил вопрос о Тайване от американо-китайских отношений в целом: «Вопрос об отношениях Соединенных Штатов с нами должен быть отделен от наших отношений с Тайванем». Как предложил Мао Цзэдун, Соединенным Штатам следует «прервать дипломатические отношения с Тайванем», как это сделала Япония (сохраняя неофициальные общественные и экономические связи); «затем станет возможным решение проблемы дипломатических отношений между нашими двумя странами». Но вопрос об отношениях Пекина с Тайванем, как предупредил Мао, «весьма сложное дело». И добавил: «Я не верю в возможность мирного перехода». Повернувшись к министру иностранных дел Цзи Пэнфэю, Мао Цзэдун тогда спросил: «А ты веришь в это?» После обмена репликами с другими китайцами в комнате Мао Цзэдун сделал свое главное замечание о том, что никакой спешки в этом деле нет:
«МАО: Они всего лишь горстка контрреволюционеров. Как они могут сотрудничать с нами? Я думаю, мы какое-то время можем прожить и без Тайваня, пусть так продолжается сто лет. В нашем бренном мире ни с чем не надо торопиться. К чему нам большая спешка? Это всего лишь остров с населением в десяток с лишним миллионов.
ЧЖОУ: У них сейчас 16 миллионов.
МАО: Что касается ваших отношений с нами, я думаю, тут не надо откладывать на 100 лет.
КИССИНДЖЕР: Я надеюсь. Думаю, они наступят гораздо раньше.
МАО: Но это решать вам. Мы не станем вас торопить. Если вы почувствуете необходимость, мы это сделаем. Если вы посчитаете, что сейчас этого сделать нельзя, значит, мы отложим это на более поздний срок.
КИССИНДЖЕР: Это не вопрос необходимости: это вопрос практических возможностей.
МАО: Ну, это одно и то же. [Смех.]»[428].
В типичном для Мао Цзэдуна парадоксальном стиле здесь оказались объединены две вещи одинаково важного значения: во-первых, Пекин не откажется от силового варианта в отношении Тайваня — и действительно рассчитывал на применение силы когда-то в будущем; но во-вторых, Мао Цзэдун откладывал эту дату на какое-то неопределенное время, по сути, он говорил о готовности ждать сто лет. Добродушное подшучивание служило для расчистки места для главной темы, каковой стало активное применение теории сдерживания Джорджа Кеннана, суть которой применительно к советской системе состояла в том, что, если ей не дать возможность осуществлять экспансию, она рухнет под ударом напряженности внутри ее самой[429]. Но пока Кеннан применял свои принципы преимущественно в отношении дипломатической деятельности и внутренней политики, Мао Цзэдун отстаивал идею прямого столкновения с использованием различных доступных форм давления.
Советский Союз, как говорил мне Мао, представляет собой глобальную угрозу, которую надо также глобально и ограничивать. Что бы ни делала какая-либо другая страна, Китай окажет сопротивление в случае нападения, даже если его вооруженные силы должны будут отступить далеко в глубь страны для ведения партизанской войны. Однако сотрудничество с Соединенными Штатами и странами, думающими так же, ускорит победу в борьбе, чей исход предопределен слабостью в долгосрочном плане Советского Союза. Китай ни в коем случае не будет просить о помощи и не станет обусловливать свое сотрудничество сотрудничеством с другими. Но Китай готов осуществлять параллельные действия, особенно с Соединенными Штатами. Связующим элементом станут общие убеждения, а не формальные обязательства. Политика решительного глобального сдерживания Советов, как утверждал Мао Цзэдун, обречена на победу, поскольку советские амбиции превышали их возможности: