Даже в самый разгар китайско-американских отношений Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай периодически высказывали свою озабоченность гибкостью Соединенных Штатов в осуществлении своих стратегических планов. Не собирались ли Соединенные Штаты «достучаться до Советского Союза, стоя на плечах Китая?»[443] Не являлось ли американское «антигегемонистское» обязательство хитрой уловкой, и, в случае притупления бдительности Китаем, не могли ли Вашингтон и Москва объединиться для уничтожения Пекина? Обманывает ли Запад Китай или Запад обманывается сам? И в том и в другом случае практическим последствием было бы направление «нечистот Советского Союза» на Восток, на Китай. Это стало темой беседы с Чжоу в феврале 1973 года:
«ЧЖОУ: Они [европейцы], возможно, хотят направить нечистоты Советского Союза в другом направлении — на Восток.
КИССИНДЖЕР: Нападет ли Советский Союз на Восток или на Запад — это одинаково опасно для США. США не получают никакой выгоды от нападения Советского Союза на Восток. На самом деле, если Советский Союз нападет, удобнее всего было бы, если бы он напал на западном направлении, поскольку там у нас шире общественная поддержка в плане организации сопротивления.
ЧЖОУ: Да, поэтому мы полагаем, что Западная Европа заблуждается в своих устремлениях подтолкнуть Советский Союз на Восток»[444].
Мао Цзэдун, редко доводящий свои идеи до конечного результата, иногда приписывал Соединенным Штатам стратегию диалектики, как это мог бы сделать он сам. Он утверждал, что Америка может раздумывать над тем, чтобы раз и навсегда решить проблему коммунизма, применив уроки Вьетнама: втягивание в локальные войны изматывает участвующую в них великую державу. В такой интерпретации теория «горизонтальной линии» или западная концепция коллективной безопасности могли превратиться в ловушку для Китая:
«МАО: Увязнув во Вьетнаме, вы столкнулись с таким большим количеством трудностей. Вы думаете, что им [Советам] понравится, если они увязнут в Китае?
КИССИНДЖЕР: Советский Союз?
НЭНСИ ТАН: Советский Союз.
МАО: Ну, и вы даете им возможность завязнуть в Китае на полгода, или год, или два, или три, или четыре. А затем вы бьете Советам в спину. И вашим лозунгом будет борьба за мир, то есть вы хотите утихомирить социалистический империализм ради мира. И может быть, вы могли бы даже начать помогать им в их делах, пообещав им помочь во всем, что необходимо, в борьбе с Китаем.
КИССИНДЖЕР: Г-н Председатель, это действительно очень важно, когда мы понимаем мотивы друг друга. Мы никогда преднамеренно не станем ни с кем сотрудничать в нападении на Китай.
МАО: [Перебивая.] Нет, это не так. Поступая так, как я описал, вы ставите на место Советский Союз»[445].
В рассуждениях Мао Цзэдуна присутствовала некая доля истины. Это была теоретически осуществимая для Соединенных Штатов стратегия. Ей только не хватало лидера, который воспринял бы ее, или общественности, которая бы ее поддержала. Абстрактные манипуляции такой стратегией не проходили в Соединенных Штатах, и никто не захотел бы этим заниматься; американская внешняя политика никогда не смогла бы опираться только на одну силовую политику. Администрация Никсона серьезно относилась к вопросу о безопасности Китая и считала его весьма важным. На практике Соединенные Штаты и Китай обменивались большим количеством информации и сотрудничали по многим направлениям. Но Вашингтон не мог отказаться от права определять тактику достижения своей безопасности в пользу какой-либо другой страны, какой бы важной она для него ни являлась.
Влияние «уотергейтского дела»
В то время, когда американское и китайское мышление стремилось к достижению взаимопонимания, уотергейтский кризис угрожал подорвать прогресс в развитии отношений, ослабляя способности Америки справляться с геополитическими проблемами. Крушения президента, задумавшего восстановить отношения с Китаем, в Пекине не поняли. Отставка Никсона 8 августа 1974 года и переход поста президента вице-президенту Джеральду Форду, последовавшие затем выборы в конгресс в ноябре 1974 года привели к прекращению поддержки в конгрессе наступательной внешней политики. Развернулись дискуссии по вопросу о военном бюджете. Под эмбарго попал ключевой союзник (Турция); в двух комитетах конгресса (Комиссия Черча в сенате и Комиссия Пайка в палате представителей) началось открытое расследование деятельности разведсообщества, за которым последовала утечка секретной разведывательной информации. Возможности США не допустить советские авантюры в развивающемся мире сократились после принятия Закона о полномочиях в условиях военного времени. Соединенные Штаты стали сползать в ситуацию внутреннего паралича — с неизбиравшимся президентом и враждебно настроенным конгрессом, — предоставляя Советам шанс действовать по своей воле, что, как могли бы подумать китайские руководители, как раз и планировалось нами в первую очередь. В начале 1975 года действия конгресса, помешавшие совместным американо-китайским усилиям создать коалиционное правительство в Камбодже, в Пекине трактовали как слабость перед лицом окружения Советами Китая[446]. В такой обстановке, с китайской точки зрения, политика разрядки грозила перерасти в то, что Мао Цзэдун называл боем с тенью, созданием иллюзий дипломатического прогресса, а не реальностью. Китайские руководители предостерегали американцев (и многих других западных руководителей) об опасности умиротворения. Хельсинкская конференция по безопасности и сотрудничеству стала особым предметом критики китайцев, так как она создавала видимость стабильности и мира[447].
Основой псевдоальянса являлось китайское убеждение в том, что нельзя обойтись без вклада Соединенных Штатов в глобальную безопасность. Пекин начал восстанавливать отношения, рассматривая Вашингтон как бастион против советского экспансионизма. А тут Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай начали намекать, что преподносимое как слабость в Вашингтоне на самом деле было сложной игрой — попыткой втянуть Советы и китайцев в войну друг против друга, целью которой ставилось уничтожение обеих сторон. Однако более всего китайцы обвиняли Соединенные Штаты в худшем, нежели предательство, грехе: в безрезультатности. Так обстояли дела, когда в конце 1973 года у Китая возникли собственные трудности одновременно с проблемами, вставшими перед нами.
Глава 11Конец эры Мао
На каждой стадии перемен во внешней политике в Китае Мао Цзэдун разрывался между китаецентристским прагматизмом и революционным порывом. Он делал необходимый выбор и хладнокровно выбирал прагматизм, никогда не испытывая при этом радости. Когда мы встретились с Мао Цзэдуном в первый раз в 1971 году, он уже был болен и говорил — с некоторой иронией, поскольку являлся убежденным атеистом, — о том, что он получил «приглашение от Бога». Он разрушил или кардинально перестроил большинство организаций в стране, включая даже коммунистическую партию. Его власть усиливалась благодаря личному магнетизму и манипулированию оппозиционными силами. Теперь, когда его правление подходило к концу, хватка Мао и его способность управлять ослабевали. С делом Линь Бяо был ликвидирован назначенный Мао Цзэдуном преемник. Отныне Мао остался без приемлемого наследника и без программы для строительства Китая после Мао Цзэдуна.
Кризис преемственности
Вместо того чтобы выбирать нового преемника, Мао Цзэдун продолжал действовать в присущей ему двойственной манере. Он оставил Китаю в наследство необычайно запутанное политическое соперничество, продвигая представителей двух лагерей, по-разному видевших перспективы развития Китая, чьи взгляды отличались от его собственного видения будущего Китая. Склонный к запутыванию ситуаций, он поддерживал каждый из лагерей и настраивал их друг против друга — все для разжигания противоречий внутри каждой фракции (как это было между Чжоу Эньлаем и Дэн Сяопином), желая убедиться, что никто из них не превзошел его самого по силе и власти. На одной стороне стоял лагерь во главе с управленцем-практиком Чжоу, а затем сменившим его Дэном. На другой — те из числа сторонников Цзян Цин, кто занимался идеологическими чистками, и ее группировка шанхайских радикалов, которой Мао Цзэдун впоследствии навесил ярлык «банда четырех». Они настаивали на догматическом применении идей Мао Цзэдуна. Между ними находился Хуа Гофэн, прямой преемник Мао. На него пала внушающая страх (и в конечном счете неразрешимая) задача уладить «противоречия», освященные самим Мао Цзэдуном. (О Хуа Гофэне будет вкратце рассказано в следующей главе.) Две основные фракции проводили многочисленные диспуты по вопросам культуры, политики, экономической политики и властных привилегий — короче говоря, о том, как управлять страной. Но основной смысл дискуссий касался философских проблем, занимавших лучшие умы Китая в XIX и в начале XX века: как строить отношения Китая с внешним миром и чему, если вообще есть чему, можно поучиться у иностранцев.
«Банда четырех» выступала за автаркию, опору на собственные силы. Они стремились очистить китайскую культуру и политику от подозрительного влияния (включая все, что отдает иностранным, «ревизионистским», буржуазным, традиционным, капиталистическим или потенциально антипартийным), возродить этику революционной борьбы в Китае и крайний эгалитаризм, переориентировать общественную жизнь в стране на сравнимое с религиозным почитание Мао Цзэдуна. Жена Мао Цзян Цин, бывшая актриса, курировала реформу и революционизацию традиционной пекинской оперы, а также развитие революционного балета, включая «Красный женский батальон», который показали президенту Никсону в 1972 году к всеобщему изумлению американской делегации.
После опалы Линь Бяо Цзян Цин и «банда четырех» выжили. Находящиеся под их влиянием идеологи контролировали большую часть китайской прессы, университеты и культурную сферу. Они использ