овали свое влияние, чтобы очернять Чжоу Эньлая, Дэн Сяопина и предполагаемый уклон Китая в сторону «ревизионизма». Их поведение во время «культурной революции» принесло им множество влиятельных врагов, однако они вряд ли могли рассчитывать стать наследниками Мао. Им не хватало связи с военными структурами или ветеранами Великого похода, они не могли быть в числе претендентов на высшие должности: актриса и театральный продюсер, стремящаяся заполучить посты, которых добивалось лишь небольшое число женщин за всю китайскую историю (Цзян Цин), журналист и политический теоретик (Чжан Чуньцяо), литературный критик левого толка (Яо Вэньюань) и бывший охранник, вознесшийся из небытия за агитацию против правления фабрики, где он работал, и не имевший собственной опоры во властных структурах (Ван Хунвэнь)[448]. «Банда четырех» противостояла лагерю относительных прагматиков, связанных с Чжоу Эньлаем и в еще большей степени с Дэн Сяопином. Хотя сам Чжоу, преданный коммунист, самозабвенно служивший Мао десятки лет, для многих китайцев олицетворял порядок и умеренность. Как для его критиков, так и для его почитателей он являлся символом вековых традиций образованного и обходительного чиновника высокого ранга — с изысканными манерами, интеллигентного, сдержанного в своих личных привычках и политических предпочтениях в рамках системы китайского коммунизма.
Дэн Сяопин, более грубый и менее утонченный, чем Чжоу Эньлай, резко настаивал на своем в разговорах, громко сплевывая в плевательницу, подчас доходя до неприличия. И тем не менее он разделял и даже шел далее видения Чжоу Эньлаем будущего Китая, при котором революционные принципы мирно уживались бы с порядком и стремлением к процветанию. В конечном счете именно ему удалось решить дилемму Мао в подходах между радикальной идеологией и реформами, опирающимися на стратегическое предвидение будущего развития. Ни один из них не верил в западные демократические принципы. Оба они участвовали в первой волне беспорядков, учиненных Мао Цзэдуном, и не подвергали их критике. Но в противоположность Мао и «банде четырех» Чжоу и Дэн не горели желанием сделать будущее Китая заложником «перманентной революции».
Обвиненные их критиками в том, что они «продают» Китай иностранцам, реформаторы как в XIX, так и в XX веках стремились использовать западные технологии и экономические инновации в целях укрепления мощи Китая при сохранении его самобытности[449]. Чжоу Эньлай напрямую ассоциировался с китайско-американским сближением и с попыткой вернуть дела в стране в нормальное русло после «культурной революции», против чего — и того и другого — выступала «банда четырех», называя такую политику предательством революционных принципов. Дэн Сяопина и ему подобных лиц, типа Ху Яобана и Чжао Цзыяна, ассоциировали с экономическим прагматизмом, на который нападала «банда четырех», объявляя это восстановлением некоторых форм капиталистической системы.
По мере все большего ослабления Мао Цзэдуна китайское руководство втянулось в борьбу за власть и споры о судьбе Китая, больно ударив тем самым по китайско-американским отношениям. Когда китайские радикалы набирали относительную силу, наступало охлаждение в китайско-американских отношениях. Когда свобода действий Америки ограничивалась из-за внутренних беспорядков, это укрепляло аргументацию «левых» о том, что Китаю, дескать, совсем не обязательно лишаться идеологической чистоты и привязывать свою внешнюю политику к стране, которая сама разрывается от внутренних разногласий и не в состоянии помочь в плане безопасности Китая. До самого конца Мао Цзэдун пытался решать это противоречие: оставить неизменным свое наследие в виде перманентной революции и одновременно сохранить стратегические отношения с Соединенными Штатами, считая их важными для безопасности Китая. Он производил впечатление человека, симпатизирующего радикалам, даже когда национальные интересы требовали от него поддержания новых отношений с Америкой, которая, в свою очередь, не вдохновляла его из-за своих внутренних разногласий.
Мао Цзэдун в расцвете сил мог бы справиться с внутренними конфликтами, но стареющий Мао Цзэдун все больше разрывался перед лицом проблем, им же самим и созданных. Чжоу Эньлай, самый преданный Мао Цзэдуну на протяжении 40 лет человек, стал жертвой двойственности натуры Мао.
Падение Чжоу Эньлая
В автократическом обществе второму лицу выжить политически весьма сложно по определению. Для этого требуется поддержание такой степени близости в отношениях с руководителем, которая не оставляла бы места для соперника, но связь с ним не должна быть слишком тесной, чтобы руководитель не почувствовал для себя угрозу. Ни одно из вторых лиц Мао Цзэдуна не выдержало хождения по натянутой проволоке: Лю Шаоци, бывшего «номером два» и занимавшего должность Председателя КНР с 1952 по 1967 год, арестовали во время «культурной революции», а также Линь Бяо — обоих уничтожили политически и в результате лишили жизни.
Чжоу Эньлай являлся нашим главным партнером по переговорам на всех встречах. Мы обратили внимание во время визита в ноябре 1973 года на его большую, чем обычно, осторожность и более почтительное поведение с Мао Цзэдуном, чем всегда. Но компенсацией за это стали три часа разговоров с Мао: мы услышали наиболее глубокий обзор внешнеполитической стратегии, когда-либо сделанный перед нами. Беседа закончилась, и Мао Цзэдун проводил меня до выхода, а в официальном сообщении говорилось о том, что Председатель и я имели «беседу, прошедшую в дружественной атмосфере, по широкому кругу вопросов».
С явного указания Мао Цзэдуна все переговоры завершались быстро и благополучно. В заключительном коммюнике совместную борьбу с гегемонизмом «Азиатско-Тихоокеанского региона» (как это было в Шанхайском коммюнике 1972 года) глобально расширили. Подтвердили необходимость проведения и впредь углубленных консультаций между двумя странами на «авторитетном уровне». Обмены и торговля должны были возрастать. Размеры миссий связи — увеличиваться. Чжоу Эньлай обещал вызвать главу Китайской миссии связи из Вашингтона для инструктажа по вопросу о согласованном решении об интенсификации диалога.
Современные китайские историки указывают на то, что нападки со стороны «банды четырех» на Чжоу Эньлая достигли критического момента именно в тот период. Из средств массовой информации мы знали о развернувшейся в стране кампании борьбы против Конфуция, но не думали, что она имеет прямое отношение к вопросам внешней политики и китайского руководства. В делах с американцами Чжоу Эньлай сохранял хладнокровие и уверенность в себе. Только один раз его душевное равновесие покинуло его. На банкете в здании ВСНП в ноябре 1973 года во время общей беседы я отметил, что Китай остается, по сути, чисто конфуцианским государством в своей вере в единственную, универсальную и повсеместно применимую истину как образец личного поведения и общественных связей.
Я не могу припомнить, что именно заставило меня сделать это высказывание, которое, каким бы точным оно ни было, не учитывало нападок Мао Цзэдуна на конфуцианцев, якобы мешавших проведению его политики. Чжоу Эньлай взорвался. Впервые я увидел его потерявшим самоконтроль. Конфуцианство, стал доказывать он, — учение класса угнетателей, а коммунизм представлял собой философию свободы. С нехарактерной для него настойчивостью он отстаивал свой довод, без сомнения, стремясь запечатлеть свои слова в памяти Нэнси Тан для записи беседы, переводчицы, которая была близка с Цзян Цин, и Ван Хайжун, внучатой племянницы Мао Цзэдуна, всегда находившейся в окружении Чжоу.
Вскоре мы узнали, что Чжоу Эньлай болен раком и что он постепенно отходит от повседневного управления делами. Последовали драматические волнения. Визит в Китай закончился на пике драматизма. Встреча с Мао была не только самой насыщенной из всех предыдущих диалогов, она была полна символизма: ее продолжительность, демонстративная учтивость, например сопровождение меня до выхода, теплое коммюнике — все предназначалось для подчеркивания ее значимости. Когда я уже собирался уходить, Чжоу Эньлай сказал мне, что он считает эту беседу самой значительной со времени секретного визита:
ЧЖОУ: Мы желаем Вам успехов и также желаем успехов президенту.
КИССИНДЖЕР: Благодарю Вас и спасибо за оказанный нам, как всегда, теплый прием.
ЧЖОУ: Вы этого заслужили. И коль скоро курс установлен еще в 1971 году, мы будем его придерживаться.
КИССИНДЖЕР: Мы тоже.
ЧЖОУ: Именно поэтому мы используем термин дальновидность, описывая Вашу встречу с Председателем[450].
Диалог, который предусматривалось использовать в коммюнике, не смог состояться. Почти завершившиеся переговоры по финансовым вопросам застыли на мертвой точке. Глава миссии связи прибыл в Пекин, но не возвращался обратно четыре месяца. Отвечавший за Китай офицер Национального Совета безопасности докладывал, что двусторонние отношения «застыли на месте»[451]. В течение месяца стали заметны изменения в судьбе Чжоу Эньлая, но мы не представляли их масштабов.
С тех пор стало известно, что в декабре 1973 года, менее чем через месяц после описываемых сейчас событий, Мао Цзэдун заставил Чжоу Эньлая пройти через специально посвященное вопросам «борьбы» заседание политбюро, где тому предстояло отчитаться о внешней политике, охарактеризованной Нэнси Тан и Ван Хайжун, сторонницами Мао Цзэдуна в окружении Чжоу Эньлая, как излишне приспособленческой. Дэн Сяопин, возвращенный из ссылки в качестве возможной замены Чжоу Эньлаю, так обобщил преобладавшую на заседании критику: «Ваше место находится всегда на шаг позади Председателя… Для других место Председателя должно быть в пределах видимости, но не досягаемости. Для Вас, однако, оно оказалось и в пределах видимости, и в пределах досягаемости. Я надеюсь, впредь Вы учтете это»