Какой метод больше походит, частично зависит от обстоятельств. Иногда нарушения прав человека такие вопиющие, что уже невозможно думать о выгодах продолжения отношений. Примером могут быть красные кхмеры в Камбодже, геноцид в Руанде. С учетом того, что общественное давление больше склоняется либо к смене режима, либо к сложению полномочий в какой-то форме, такой подход трудно применим к странам, продолжение отношений с которыми важно для безопасности Америки. А отношения с Китаем отличались особой специфичностью: страна очень хорошо помнила унизительное вмешательство западных обществ.
Китай всегда будет крупным фактором мировой политики, невзирая на любые немедленные последствия тяньаньмэньского кризиса. Если бы руководству удалось консолидировать свои силы, Китай продолжил бы экономические реформы и становился бы все более мощным. Америке и миру предстояло решить: идти ли на восстановление отношений сотрудничества с нарождающейся великой державой или же постараться изолировать Китай, тем самым вынуждая его подгонять свою внутреннюю политику под американские ценности. Изоляция Китая привела бы к продолжительному периоду конфронтации с обществом, которое не сдалось, когда его единственный источник помощи извне — Советский Союз — отказал в помощи в 1959 году. Администрация Буша, находившаяся у власти всего несколько месяцев, все еще действовала в духе логики «холодной войны», когда Китай был нужен для противовеса Советскому Союзу. Но по мере уменьшения советской угрозы Китай вдруг оказывается в значительно укрепившейся позиции, позволяющей ему действовать в одиночку, поскольку боязнь Советского Союза, толкнувшая Китай и Соединенные Штаты друг к другу, ослабела.
Объективно существовали определенные лимиты американского воздействия на внутренние институты Китая независимо от поставленных целей — изоляции или вовлечения. Разве мы обладали знаниями, при помощи которых мы могли бы формировать внутреннее развитие страны с такими размерами, населением и сложностью, как в Китае? Был ли риск того, что с падением центральной власти в стране не разразятся гражданские войны, которые будут по меньшей мере осложнены иностранными интервенциями по типу тех, что имели место в XIX веке?
После событий на площади Тяньаньмэнь президент Буш оказался в щекотливом положении. Как бывший глава Миссии связи Соединенных Штатов в Пекине он понимал чувствительность китайцев к вероятности иностранного вмешательства. Но, пройдя длинный путь в американской политике, он четко понимал и внутренние американские политические реалии. Он ясно осознавал мнение большинства американцев, считавших, что китайская политика Вашингтона должна стремиться — как Нэнси Пелоси, в то время представитель демократического меньшинства от штата Калифорния, охарактеризовала это — «послать четкий принципиальный знак возмущения руководителям в Пекин»[605]. Но Бушу было также известно и то, что отношения Соединенных Штатов с Китаем работали на благо жизненных интересов Америки вне зависимости от системы правления Китайской Народной Республики. Он не очень-то хотел враждовать с правительством, сотрудничавшим с Соединенными Штатами в течение почти двух десятилетий по самым наиболее основополагающим вопросам безопасности в мире «холодной войны». Вот как он писал позднее: «Этот, несомненно, гордый, древний и интравертный народ расценивал иностранную критику (со стороны людей, которых они по-прежнему считают „варварами“ и необразованными по китайским меркам колонизаторами) как унижение, а меры, предпринятые против них, как возвращение к насилию прошлого»[606].
Оказавшись под давлением как справа, так и слева, с требованием принятия более сильных мер, Буш рассуждал так: «Когда речь идет о правах человека или политических реформах, мы не можем реагировать по-иному: но мы можем ясно дать понять путем поощрения их тяги к прогрессу (что было продемонстрировано в больших масштабах за время после смерти Мао), а не развязыванием бесконечного вала критики… Для меня стоял только один вопрос: как осудить то, что, на наш взгляд, было неправильно, и реагировать соответствующим образом, оставаясь связанными с Китаем, даже если отношения сейчас должны быть в режиме „ожидания“[607]?
Буш прошел напряженный период умело и с большим изяществом. Когда конгресс наложил на Пекин штрафные санкции, он сумел несколько смягчить некоторые острые моменты. В то же самое время он отложил межправительственные обмены на высоком уровне 5 и 20 июня, стремясь подчеркнуть свои убеждения. Кроме того, было приостановлено сотрудничество в военной области и поставки оборудования полицейского, военного и двойного назначения; было также объявлено о возражении против предоставления кредитов Китайской Народной Республике Всемирным банком и другими международными финансовыми организациями. Американские санкции скоординировались с аналогичными шагами, предпринятыми Европейским сообществом, Японией, Австралией и Новой Зеландией, вместе с выражениями сожаления и осуждения со стороны правительств по всему миру. Отражая нажим со стороны общественности, конгресс пошел даже на более сильные меры, включая санкции законодательного характера (их снять гораздо сложнее, чем правительственные санкции, наложенные президентом в пределах компетенции главы исполнительной власти), и принял закон, автоматически продлевающий визы китайским студентам, находящимся на обучении в Соединенных Штатах[608].
Американское и китайское правительства, действовавшие фактически как союзники на протяжении почти 10 лет, стали дрейфовать в разные стороны с чувством обиды и взаимными обвинениями, накапливавшимися с обеих сторон в отсутствие контактов на высоком уровне. Полный решимости не допустить разрыва, который потом трудно будет восстановить, Буш решил воспользоваться своими давними отношениями с Дэн Сяопином. 21 июня он написал большое личное послание, обратившись к Дэну „как к другу“ и обойдя бюрократические проволочки и собственный запрет на обмены на высшем уровне[609]. Совершив весьма мудрый дипломатический поступок, Буш выразил свое „огромное восхищение китайской историей, культурой и традициями“ и избегал любых выражений, которые могли бы быть интерпретированы как указание Дэн Сяопину по поводу того, как управлять Китаем. Одновременно Буш призвал высшего руководителя Китая понять охватившее Соединенные Штаты возмущение как естественное проявление американского идеализма:
„Прошу Вас также помнить принципы, на чьих основаниях создавалась моя молодая страна. Этими принципами являются демократия и свобода — свобода речи, свобода собраний, свобода от власти деспотизма. Именно глубокое уважение этих принципов влияет на американские взгляды и реакцию на события в других странах. Это нельзя рассматривать как проявление высокомерия или желания заставить других перейти в нашу веру, мы просто верим в вечные ценности этих принципов и их универсальность“[610].
Буш высказался в том плане, что он вынужден действовать в рамках сложившейся внутриполитической обстановки:
„Пусть историки потом сами оценят все события, но возвращаюсь вновь к сказанному: люди всего мира собственными глазами увидели массовые волнения и кровопролитие, которым кончились демонстрации. В разных странах реагировали на это по-разному. Нельзя было избежать действий, которые я, как президент Соединенных Штатов, предпринял, руководствуясь описанными выше принципами“[611].
Буш призвал Дэн Сяопина проявить сострадание, потому что это произведет впечатление на американскую общественность и, несомненно, даст свободу маневра самого Буша:
„Любое заявление со стороны Китая, вытекающее из первоначальных заявлений о мирном разрешении дальнейших разногласий с протестующими, будет горячо приветствоваться здесь. Весь мир станет аплодировать милосердию, проявленному к студенческим демонстрантам“[612].
Для изучения этих идей Буш предложил направить высокопоставленного представителя в Пекин „с совершенно секретной миссией“ „для разговора с Вами со всей откровенностью о моих искренних убеждениях в этих вопросах“. Хотя Буш не побоялся высказаться о расхождениях по поводу будущего развития двух стран, он закончил послание призывом к продолжению существующего сотрудничества: „Мы не можем позволить последствиям недавних трагических событий подорвать здоровые отношения, терпеливо создававшиеся на протяжении последних 17 лет“[613].
Дэн Сяопин ответил на попытку Буша восстановить взаимопонимание на следующий же день, приветствуя приезд американского представителя в Пекин. Направление Бушем 1 июля, то есть через три недели после применения силы на площади Тяньаньмэнь, советника по вопросам национальной безопасности Брента Скоукрофта и заместителя государственного секретаря Лоуренса Иглбергера в Пекин свидетельствовало о степени важности, которую придавал Буш отношениям с Китаем и о его доверии Дэн Сяопину. Поездка сохранялась в строгой тайне, о ней знали только несколько высокопоставленных лиц в Вашингтоне и посол Джеймс Лилли, отозванный из Пекина для личной консультации о предстоящем визите[614]. Скоукрофт и Иглбергер прилетели в Пекин на военно-транспортном самолете С-141 без опознавательных знаков. Сведения об их прибытии держались в таком секрете, что китайские ВВС якобы запросили Председателя КНР Ян Шанкуня на предмет, сбивать или не сбивать таинственный самолет[615]. Самолет был оборудован дозаправкой в воздухе, чтобы не делать остановку по пути следования, и имел собственные средства связи непосредственно с Белым домом. На встречах и банкетах не выставлялись флаги, о визите не сообщалось в прессе.