Поведение команды, с одной стороны, было похоже на поведение семьи, отец которой страдает деменцией: у него развилась иррациональная ненависть к отдельным членам семьи, от которой вся остальная семья надеется его излечить. С другой стороны, это может быть прочитано и иначе (и, несомненно, именно так Сталин это и воспринимал): как тихое коллективное неповиновение со стороны команды, подразумевавшее веру в то, что рано или поздно Сталин уйдет. После того как Сталин устроил скандал по поводу приглашения Молотова и Микояна, Хрущев написал, что он, Маленков и Берия «эту деятельность прекратили, потому что она могла плохо кончиться и для них, и для нас… Все мы без какой-либо договоренности ждали естественной развязки дикого положения, которое сложилось», видимо, смерти Сталина или признания его недееспособности. Неудивительно, что когда команда была в таком настроении, Сталин не мог уехать в отпуск.
У Сталина были и другие заботы, в частности, антисемитская кампания. Он решил, что Виктор Абакумов, глава МГБ, не справился с работой, и его уволили и арестовали 12 июля 1951 года. Одним из дел Абакумова, которое теперь перешло к главному следователю Михаилу Рюмину, была подготовка судебного процесса над членами ЕАК. Следствие шло так долго, что характер запланированного судебного процесса изменился, в частности, из-за исключения из списка обвиняемых Жемчужиной[715]. Наконец суд состоялся; он проходил в форме закрытого заседания военного суда на Лубянке с 8 мая по 18 июля 1952 года. Сначала казалось, что обвиняемые будут вести себя обычным образом и униженно выдавать признания в измене и шпионаже, написанные с помощью следователей МГБ. Но затем, на третьей неделе процесса, Соломон Лозовский, самая крупная фигура среди обвиняемых, выступил и отказался от своих прежних признательных показаний-он произнес страстную речь, в которой подчеркнул свои большие революционные заслуги и свои еврейские корни. Это был необыкновенный момент: за всю историю постановочных судебных процессов начиная с 1930-х годов никто не делал ничего подобного.
Еще хуже было на следующий день, когда Лозовский высветил абсурдность обвинений («Это похоже на какую-то сказку — ни Центрального комитета, ни правительства, только Лозовский и пара евреев, которые все делали», — сказал он, добавив, по поводу своей работы в Советском информационном бюро во время войны, что «если слово „информация" подразумевает „шпионаж", то вся деятельность Совинформбюро была шпионской деятельностью»). Он держался, судя по стенограмме, уверенно и спокойно, иногда с оттенком иронии; послушав его, другие обвиняемые тоже воспрянули духом и начали также отказываться от своих признательных показаний. Другими словами, все начало разваливаться. Хуже всего, с точки зрения режиссеров этого процесса, было то, что военный судья, председательствовавший на процессе, генерал Александр Чепцов, заявил, что доказательства его не убедили, и предложил Маленкову, которого он, должно быть, знал по предыдущей работе в Центральном комитете, оправдать подсудимых. Остается неясным, как у него хватило смелости сделать это, но, безусловно, это было связано с тем, что политическая элита, в том числе и сталинская команда, ощущала неловкость по поводу антисемитской кампании. Маленков не поддержал его, и после месячного перерыва, когда рассматривались возражения Чепцова и апелляции обвиняемых, ситуация вернулась к стандартному сталинскому образцу. Осужденные, в том числе и Лозовский, были расстреляны 12 августа 1952 года[716].
В последние месяцы сталинская паранойя, казалось, не знала границ. Его подозрения в отношении служб безопасности были почти таким же сильными, как и в отношении евреев. Во время подготовки дела о «заговоре врачей» по приказу Сталина «были арестованы все евреи — ответственные сотрудники центрального аппарата Министерства госбезопаст-ности»[717], около пятнадцати человек, но чистки в службах безопасности в последние месяцы пошли гораздо шире. В январе 1953 года в ближайшем сталинском окружении пять человек были арестованы по подозрению в шпионаже. Он избавился от своего давнего секретаря Поскребышева, который был не только главным исполнителем и посредником, но и личным доверенным лицом, если не другом. Та же участь постигла главу его телохранителей Николая Власика, главу кремлевской службы безопасности и личного телохранителя Сталина, которого уволили с этих постов, а затем, в декабре 1952 года, арестовали. Среди обвинений против Власика и Поскребышева была неспособность дать ход так называемому делу врачей-евреев[718].
В конце 1952 года был разыгран, по сути, последний политический гамбит Сталина — подготовленное в рамках антисемитской кампании так называемое дело врачей, нацеленное на группу кремлевских врачей, главным образом евреев. Их обвинили в шпионаже и терроризме, а также в том, что они способствовали преждевременной смерти Жданова и Щербакова и даже каким-то образом сделали так, что оглох несчастный Андреев[719]. Первые аресты выдающихся врачей-евреев произошли зимой 1950-51 годов, но в ноябре 1952 года началась новая волна, в том числе арест личного врача Сталина, доктора Владимира Виноградова. Хрущев утверждает, что слышал, как Сталин «выходит из себя, орет, угрожает» по телефону новому главе МГБ Семену Игнатьеву, «требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»[720]. Согласно менее красочным описаниям, он говорил своим коллегам, что «любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам». По словам сына Хрущева Сергея, Сталин не просто контролировал расследование дела врачей — «он направлял его»[721].
Был ли Сталин антисемитом всю жизнь или стал таковым в последние годы жизни — вопрос спорный. Хрущев утверждал, что он был антисемитом всегда, но другие члены команды отрицали это. Очевидно, что до самого конца официально он старался следовать линии большевистской партии, которая всегда решительно осуждала антисемитизм. В его публичных заявлениях никогда не было никакого намека на антисемитизм, и, как сказал Хрущев, «боже упаси, если кто-то сослался бы на такие его высказывания, от которых несло антисемитизмом»[722]. Этот запрет оставался в силе даже в последние годы жизни Сталина. Когда на деле поддерживался государственный антисемитизм, пресса продолжала не только избегать явно антисемитских высказываний, даже в освещении дела врачей, но и время от времени сообщала о наказании конкретных должностных лиц, виновных в этом[723]. Специально для филосемитской русской интеллигенции в начале 1950-х годов Сталин разыграл небольшой спектакль перед лидерами интеллигенции, когда выразил возмущение сообщениями об антисемитизме и приказал прекратить подобное[724]. Тогда они поверили ему (до тех пор, пока дело врачей не открыло им глаза) и стали усердно распространять слухи, что нынешний антисемитизм не имеет к Сталину никакого отношения[725].
Членов команды, которые усвоили тот же набор большевистских ценностей о недопустимости национализма — возможно, лучше, чем Сталин, — в различной степени тревожил безудержный антисемитизм сталинских последних месяцев. Когда команде показали записи допросов с признаниями врачей, Сталин сказал им: «Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня»[726]. Но команда не была уверена, что Сталин сам это знал. Молотов и Каганович позже подчеркивали, что они не знали подробностей о ходе дела врачей и не имели к этому никакого отношения[727] (слегка подозрительное утверждение со стороны Кагановича, поскольку он в это время написал длинную антисемитскую статью)[728]. Другие члены команды или их сыновья сделали все возможное, чтобы отмежеваться от этого (в случае Маленкова это было сделать довольно трудно, потому что он явно участвовал, хотя бы в качестве исполнителя) и продемонстрировать свое неодобрение. И то, что сразу же после смерти Сталина вся команда тотчас отказалась от антисемитизма, свидетельствует о том, что их неодобрение антисемитской кампании было во многом искренним. По словам Булганина, команда еще при жизни Сталина пришла к выводу, что дело врачей сфальсифицировано, Хрущев утверждал то же самое[729]. Их заставил задуматься не только антисемитский аспект. Как отметил Хрущев, некоторых из этих врачей члены команды знали лично, потому что сами являлись их пациентами. Для семей Берии и Андреева, а также, без сомнения, для других членов команды доктор Виноградов, доктор Вовси и некоторые другие обвиняемые были друзьями семьи[730].
Дело врачей взбудоражило общественное мнение 13 января 1953 года, когда в «Правде» было опубликовано сообщение об арестах, сопровождаемое передовицей под названием «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Оба эти текста редактировал сам Сталин[731]. Тот факт, что большинство врачей были евреями, прямо не указывался, но это было очевидно советским читателям по их именам и отчествам; кроме того, там говорилось, что большинство участников группы (еврейские имена участников этой группы были названы) «связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией, Джойнт“» и что один из них, доктор Мирон Вовси, признал связи с «известным еврейским буржуазным националистом Михоэлсом». За этим последовала крупная организованная кампания осуждения «врачей-убийц», включавшая письмо с их осуждением, подписанное ведущими деятелями культуры и государственными деятелями-евреями. Кагановича попросили подписать это письмо, и он категорически отказался — не потому, что был против его содержания, а потому, что счел оскорблением принижение члена Политбюро до категории «общественный деятель — еврей». (По словам сына Берии, Каганович никогда не хотел быть публично связанным с еврейскими делами, из-за чего он еще в начале 1940-х годов отказался работать в Еврейском антифашистском комите