иональных военных[607].
Вполне может быть, что дети членов команды, которые позже написали мемуары, преувеличивали степень близости своих родителей с интеллигенцией, так как по большей части дети тоже чувствовали себя участниками команды. В частности, они, вероятно, преувеличивали частоту этого общения, поскольку отцы были настолько заняты, что их жизнь оставляла для него мало места, за исключением отдыха на даче. Но сами дети, которые теперь уже в основном выросли, вероятно, были единственными, с кем большинство членов команды находились в постоянном общении за пределами круга профессиональных политиков, и именно через них осуществлялись контакты членов команды с интеллигенцией. В группу высокообразованных «кремлевских детей» входили выпускники гуманитарных факультетов (Светлана Сталина, Светлана Молотова, Этери Орджоникидзе, Рада Хрущева и Серго Микоян), ученые и математики (Юлия Хрущева, Владимир Андреев, Серго Берия, приемная дочь Ворошиловых Татьяна Фрунзе, Степан Микоян, Наталья Андреева, Егор Маленков, Андрей Маленков и Юрий Жданов) и архитекторы (Майя Каганович, Галина Куйбышева и Валентина Маленкова). Многие из них впоследствии получили научные степени, а некоторые стали профессорами в своих областях. Юрий Жданов, получивший ученую степень по философии, был единственным, кто последовал за отцом в политику, но вскоре вернулся в академию и стал ректором Ростовского государственного университета. Серго Берия стал выдающимся физиком, а Андрей Маленков достиг такого же уровня как биолог[608].
Эти молодые люди, как вспоминала впоследствии Светлана Сталина, «старались не пропускать хорошие концерты в консерватории» и учили тому же своих родителей. «В какой-то степени родители здесь прислушивались, приноравливались к взглядам молодого поколения»[609].
Светлана, без сомнения, больше имела в виду семьи Ждановых, Микоян, Маленковых, Берия и Молотовых, чьей теплой семейной жизни она завидовала, чем свою семью. Даже занятый Молотов находил время для своей Светланы, которая, к радости родителей, получила золотую медаль перед вступительными экзаменами в университет в 1946 году и продолжила изучать историю в МГУ[610]. Это означало, что он встречался с ее университетскими друзьями. Как ни удивительно, послевоенная студенческая жизнь в Московском университете была, по всей видимости, исключительно оживленной, интеллектуально серьезной и пронизанной чувством оптимизма по поводу будущего, которое еще не оторвалось от своих социалистических корней и не переросло в диссидентство[611]. Молотова радовали здравые политические настроения среди студентов. «Приходит новое поколение, – писал он Полине, – и, судя по Светлане и ее друзьям, они получили солидное образование и, более того, они преданы советскому государству и с уверенностью смотрят в будущее»[612].
Сталин и его дочь Светлана отдалились друг от друга с самого начала войны, когда подростком Светлана была эвакуирована в Куйбышев. После того как во время войны Светлана вышла замуж и уехала из Кремля, они больше не обедали вместе. Сталин был одинок после того, как распался его довоенный круг общения, сначала из-за смерти жены, затем из-за ареста родственников во время террора, а после войны он стал еще более одиноким, полностью порвав с родственниками от своих двух браков, и у него не было новых друзей или спутницы, которые могли бы заполнить пустоту. Это привело к тому, что общаться он стал только с членами команды. Сложившаяся в войну привычка заканчивать рабочие встречи членов команды общим ужином продолжилась в менее спартанской форме. Так как Сталин не любил быть один, команду все чаще приглашали на обеды на дачу Сталина, которые начинались поздно, часто после просмотра фильма в Кремле; на этих обедах (в обязательном порядке) много пили, а также там велись рабочие дискуссии, и продолжалось все это до раннего утра (до 4:00 или 5:00 часов)[613].
В 1944 году приехавший в гости югославский коммунист Милован Джилас нашел эти ужины вполне приятными: потребление еды и напитков не было чрезмерным, и члены команды «тесно общались друг с другом. Каждый рассказывал о новостях в своей области, с кем он в тот день встречался, какие строил планы». Атмосфера была дружеской и неформальной, и «неподготовленный посетитель едва ли мог заметить разницу между Сталиным и остальными. Тем не менее она существовала. Его мнение тщательно бралось на заметку. Никто ему особо сильно не возражал. Все скорее напоминало патриархальную семью во главе со своенравным человеком, чьи слабости вынуждают домашних все время быть настороже».
Но когда Джилас вернулся в Москву в январе 1948 года (тогда, по общему признанию, югославско-советские отношения резко ухудшались и были на пути к полному разрыву, произошедшему в июне того же года), он обнаружил, что атмосфера стала гораздо более стесненной. Сталин заставлял своих товарищей напиваться, так что они иногда теряли сознание и их приходилось нести домой[614]. По словам Хрущева, чтобы избежать пьянства, Берия, Маленков и Микоян в какой-то момент договорились с официантками подавать им подкрашенную воду вместо вина, но затем Александр Щербаков, непопулярный зять Жданова, выдал их. Сталин был очень зол на них за этот обман. Жен уже больше не приглашали, и было много грубых шуток и розыгрышей, могли, например, подложить на стул помидор. Говорили, что подобные шутки инициировал, в частности, Берия. Сталину нравилось унижать, поэтому он заставлял Молотова вальсировать с польским лидером Якубом Берманом или Хрущева – плясать гопак, для этого надо было присесть на корточки и выбрасывать ноги, что, по правде говоря, полному Хрущеву было не очень легко[615].
Сталин превратился в сову, и одной из странностей того периода было то, что не только команда, но и все правительство было вынуждено перейти на его график. Даже когда члена команды не приглашали в какую-то ночь пообедать со Сталиным, он должен был оставаться в своем кабинете, часто далеко за полночь, на случай, если его вызовут в последнюю минуту[616]. Когда по медицинским причинам Ворошилов хотел отойти от сталинской ночной жизни, ему пришлось просить у него специального разрешения. Этот режим сказался на здоровье членов команды, все они испытывали хроническую усталость. Состояние сердца Жданова ухудшилось, и он также, по словам Хрущева, стал алкоголиком, так что, в отличие от своей практики относительно других членов команды, Сталин требовал, чтобы он не пил во время обеда. Как описывал Жданова в то время один из коллег, «его лицо было очень бледным и невероятно усталым, а глаза воспалены от недосыпания. Он задыхался, ему не хватало воздуха. Для Жданова с его больным сердцем ночные бессменные бдения на „ближней даче“ были катастрофическими»[617]. Андреев тоже был в плохой физической форме, впрочем, не из-за ужинов, на которые его больше не приглашали. Ворошилов страдал от головных болей, бессонницы и головокружения. Плохое здоровье было присуще всей советской политической элите, врачи связывали это с неестественным рабочим временем. В мартовской записке 1948 года говорилось, что двадцать два министра страдали от сильной усталости, трое от язв и один от нервного истощения[618]. У Молотова, Микояна, Берии и Хрущева, похоже, было от природы железное здоровье, хотя Хрущев и Молотов позволяли себе вздремнуть в дневное время, а Микоян признался, что устраивал перерывы на отдых во время бесконечных ужинов под предлогом похода в туалет[619].
В то время как личный образ жизни Сталина оставался аскетичным, члены команды и политическая элита в целом вели все более роскошную жизнь. Писали, что некоторые из жен – Зинаида Жданова, Нина Берия и Полина Жемчужина – периодических посещали Карловы Вары в Чехословакии (один из бонусов восточноевропейской империи)[620], а про любимую дочь Полины Светлану говорили, что она «настоящая большевистская принцесса»: ее ежедневно возили на машине в университет, и она «каждый день носила новый наряд». Жена Молотова «всегда была одета лучше всех правительственных дам», а бедная Екатерина Ворошилова, когда-то революционерка, «превратилась в дородную даму», как и Зинаида Жданова. Квартира и дача Молотова отличались «хорошим вкусом и роскошью обстановки – по советским стандартам, конечно», дача Ворошиловых была «роскошной», полной «ковров, золотого и серебряного кавказского оружия, дорогого фарфора», некоторые из этих вещей были подарками от стран социалистического блока. Теперь на дачах были теплицы, кинозалы и даже конюшни (Ворошилов и Микоян по-прежнему любили кататься верхом, хотя жена Ворошилова считала, что он слишком стар для этого). Скромное происхождение Кагановичей проявлялось в том, что у них был дом «богатый мелкобуржуазный, полный некрасивых дорогих вещей, с пальмами в кадках по углам». У Берия, с другой стороны, дача была даже более роскошная, чем у Ворошиловых, с дизайнерской мебелью, обоями и лампами, а также английскими и немецкими книгами и журналами.
«Трофеи», привезенные из Европы после войны, способствовали росту роскоши элитных квартир и популярности роялей. По мнению Светланы Сталиной, именно старшее поколение особенно любило роскошь (исключение составляла лишь скромная Ашхен Микоян). Маленковы, Ждановы и Андреевы жили менее экстравагантно и более «демократично», но даже там, как отмечала Светлана, государство – которое владело всеми этими квартирами, дачами и прекрасной мебелью (мало что было частной собственностью) – поддерживало их быт на уровне, недоступном простым советским гражданам