Еще бо́льшим потрясением в мире большой политики в начале 1949 года стало так называемое ленинградское дело. Якобы в среде ленинградской партийной номенклатуры зрел заговор. Разоблачение этого заговора, в частности, привело к падению члена политбюро Николая Вознесенского. Никаких следов реального заговора никто до сих пор не обнаружил, если не считать планов самого Сталина избавиться от некоторых подчиненных и связанных с ними потенциальных угроз[686]. Публичного суда не было, и сам этот сюжет значительно более туманен, чем дела периода больших чисток. Жертвами стали высокопоставленные работники ленинградского партийного комитета, а также Вознесенский и секретарь Центрального комитета Алексей Кузнецов. Хрущев считал, что это дело инспирировали Маленков, давний соперник Жданова, и Берия, который враждебно относился к Вознесенскому, а сын Маленкова утверждал, что, напротив, его отец был единственным, кто на заседании Политбюро голосовал против осуждения Кузнецова и Вознесенского. Сын Жданова думал, что это дело устроили с целью задним числом дискредитировать его отца. По словам сына Берии, его отец ничего против ленинградцев не затевал, а сын Маленкова говорил, что Маленков к этому также непричастен[687]. Сейчас очень сложно распутать клубок внутренних интриг, и единственный вывод, который можно сделать, состоит в том, что все маневрировали и каждый надеялся, что топор упадет не на его голову, а на кого-нибудь другого и на его людей. (Когда в 1957 году команда распалась, взаимные обвинения вспыхнули с новой силой, но и тогда ничего не прояснилось[688].) Маленков утверждал, что организатором был Сталин. Никто из членов команды не верил ничему, что говорили про происходившее в Ленинграде, а Хрущев и Молотов оба в последующие годы утверждали, что действительно не знали, почему Сталин стал подозревать ленинградцев.
В результате были уничтожены две восходящие звезды советской политики – Вознесенский и Кузнецов, оба они были этническими русскими, обоим не было еще пятидесяти и обоих Сталин якобы рассматривал в качестве возможных преемников. Таким образом, помимо тех целей, которые, возможно, преследовал в этом деле Сталин, мы имеем основания подозревать, что к дискредитации Вознесенского и Кузнецова приложили руку те, кому это было выгодно, а именно Маленков и Берия, даже если они непосредственно не участвовали в их уничтожении. Вывод Хрущева, основанный на дедукции и намеках, которые позже высказали Маленков и Берия, поскольку, как он сказал, Сталин никогда не обсуждал с ним это дело, состоял в том, что Сталин готовил Вознесенского и Кузнецова как преемников старой гвардии Кремля, а это означало, что прежде всего Берия, а затем Маленков, Молотов и Микоян больше не пользовались доверием Сталина. Хрущев предположил, что таким образом старая гвардия избавилась от конкурентов, подорвав доверие Сталина к молодым претендентам, хотя точно не знал, как именно они это сделали[689].
Несмотря на интриги, «ленинградское дело» стало потрясением для членов команды, так как они надеялись, что кровопролитие в высших эшелонах осталось в прошлом. Для Микояна здесь была и личная драма. Его младший сын Серго должен был жениться на дочери Кузнецова Алле как раз в то время, когда в марте 1949 года разразилось это дело. Микоян проявил «неслыханную дерзость», пишет его биограф, он не только не отменил свадьбу, которую должны были праздновать в его доме, но даже не отозвал приглашение отцу невесты, более того, отправил за ним свою служебную машину[690]. Алла оставалась членом семьи Микоян до своей безвременной смерти в 1957 году, и они заботились о ее младших братьях и сестрах после ареста их матери (по словам Степана Микояна, отец спас их от детского дома, заступившись за них перед Сталиным)[691]. Вознесенский и Кузнецов были арестованы осенью, через шесть месяцев после того, как их сняли со всех постов; в случае Кузнецова арест был произведен, когда он вышел из кабинета Маленкова. Сообщалось, что расследование проводил лично Берия и что Маленков, Берия и Булганин, как в годы Большого террора, участвовали в допросах. Вознесенского и Кузнецова расстреляли осенью 1950 года[692].
Между тем, пусть и втайне от членов команды, продолжались допросы Жемчужиной и многих родственников и коллег, арестованных вместе с ней; отчеты об этих допросах МГБ регулярно отправляло Сталину (но не другим руководителям). Сначала, по-видимому, хотели обвинить Жемчужину в еврейском «буржуазном национализме», связав ее с членами ЕАК в каком-нибудь деле о шпионаже в пользу Соединенных Штатов, но, как ни удивительно (учитывая, что еврейский материал был довольно богат), эта идея была заброшена, а допросы сосредоточились на ее сексуальной жизни. Этот материал также оказался богатым, особенно после того, как один из ее любовников (И. И. Штейнберг, муж ее племянницы Розы) сломался и предоставил почти порнографическое описание их занятий любовью. (Берия позже признал, что эти свидетели подвергались избиениям и другим физическим надругательствам, и некоторые из них умерли в тюрьме). Когда в августе 1949 года появился отчет о сексуальных отношениях Жемчужиной со Штейнбергом, Сталин отошел от предшествующей своей практики и распространил этот отчет среди всего Политбюро, включая, конечно, и Молотова[693]. В дальнейшей жизни Молотов никогда не упоминал об этом своеобразном унижении. Хрущев рассказал об этом в своих мемуарах, выбросив все непристойности, его это все еще коробило[694]. В декабре МГБ по какой-то причине решило закрыть дело – последующее заявление Берии о том, что это было сделано из-за отсутствия доказательств, едва ли можно считать убедительным, поскольку раньше это никогда не было причиной для прекращения дел, – и Жемчужину сослали в Кустанай в Казахстане сроком на пять лет[695].
По словам одного высокопоставленного сотрудника спецслужб, реальная цель ареста Жемчужиной заключалась в том, чтобы получить компромат на Молотова[696]. Если так, то это был полный провал. Она не дала никаких компрометирующих показаний на своего мужа (на самом деле она, похоже, вообще не давала показаний), и в показаниях ее родственников и коллег Молотов совершенно не упоминался, так же как и ее дочери[697]. Как будто их не существовало и весь ее мир состоял из неблагополучных родственников, коллег и разнообразных любовников. Вряд ли это было бы так, если бы МГБ пыталось с помощью этих свидетелей сфабриковать дело против Молотова. Но это не значит, что МГБ вообще не работало над возможным делом Молотова. Один из желательных сценариев заключался в разработке контактов Молотова с англичанами, но был и американский вариант. Сталин стал одержим идеей, что, когда Молотов путешествовал по городам Соединенных Штатов, у него, вероятно, был собственный частный железнодорожный вагон. Но поскольку Советы не платили за этот вагон, то, должно быть, его оплатили американцы, вознаградив Молотова таким образом за оказанные услуги. Оба этих сценария остались только проектами, свидетельством усердия Сталина и МГБ в подготовке к любым непредвиденным обстоятельствам[698].
К весне 1949 года не осталось ни одного члена команды, кроме мягкотелого Булганина, который ни разу со времен войны не получил бы пинка. На этот раз, однако, от двоих избавились насовсем. В сочетании с полуопалой Молотова и Микояна это заставило команду задуматься. В некотором смысле, впрочем, изменилось не так много: Вознесенский был относительно недавним приобретением Политбюро, а Кузнецов даже не был членом Политбюро, несмотря на то что его прочили в преемники, а индикатор статуса, основанный на доступе к Сталину, не претерпел значительных изменений. Маленков, Берия и Молотов входили в пятерку самых частых посетителей сталинского кабинета, какие бы должности они ни занимали, с 1949 по 1952 год (Молотов во второй половине 1949 года на короткое время вырвался вперед, но в 1950 году вернулся на второе место). Микоян был в пятерке лидеров в 1949–1950 годах, а в 1951–1952-м опустился на несколько строчек. Каганович вернулся в число постоянных посетителей в 1948 году, хотя и не вошел в пятерку лидеров. Визитов Ворошилова было немного, а Андреев после 1948 года вообще не посещал Сталина.
Новым компонентом в кремлевской формуле стал Хрущев, вернувшийся из Киева в Москву в начале 1950 года на должность секретаря ЦК. Хрущев и раньше был членом команды, но поскольку он не жил в Москве, то оставался в стороне от большей части интриг. Его новое назначение, которое произошло довольно неожиданно, вероятно, было мотивировано желанием Сталина создать противовес Маленкову и Берии, которые после ленинградского дела укрепили свои позиции. Таким образом, с середины 1950 года Хрущев вошел в ближний круг. Другим членом команды, чья карьера находилась на подъеме, был Николай Булганин, которого Сталин в 1947 году назначил министром вооруженных сил (ранее он был заместителем). В феврале 1948 года он стал полноправным членом Политбюро, а в апреле 1950 года – первым заместителем председателя Совета министров, заменив на этом посту Молотова. Молотов не воспринимал его всерьез: «ни за, ни против, куда ветер подует, туда и он»[699].
В период с августа 1950 года по февраль 1952 года Сталин находился вне Москвы, отдыхал и поправлял здоровье в общей сложности почти двенадцать месяцев, он проработал всего лишь семь месяцев между двумя долгими периодами отсутствия. Даже когда он был в Москве, его рабочая неделя стала намного короче, чем раньше (в марте 1951 года, примерно вдвое меньше, чем два года назад), и, кроме членов команды, он принимал все меньше людей. Это подготовило почву для важного нового этапа: «коллективное руководство»